Анъяр

Бабушке не хотелось отпускать долгожданных гостей. Она говорила, что озёр и вокруг деревни полно, да и рыба в них не перевелась…

— Заодно я хоть с братом Василием повидаюсь, — сказал отец. — Как он там живёт один-одинёшенек? Жена и дети здоровы?

— Семья-то у него в деревне, а он пропадает в лесу. Настоящим пчеловодом заделался. Из дальних колхозов приезжают к нему учиться, — с гордостью рассказывала бабушка об успехах младшего сына. — Большой доход от мёда колхоз получает.

На пасеку они приехали вечером, перед закатом солнца. Дядя Василий был очень похож на папу Марата, только худой и ростом выше.

В лесу на небольшом пригорке стоял одинокий дом, от него вниз спускался ярко-зелёный луг, на нём были расставлены ульи, много: сто шестьдесят — так сказал дядя Василий. Некоторые были установлены на больших весах. Называли их контрольными. Весы показывали дневной сбор мёда. Об этом Марату тоже рассказал дядя Василий.

После ужина шофёр сразу лёг спать. Завтра рано утром нужно было возвращаться в город. Дядя Василий, взяв снасти, повёл гостей на лесное озеро недалеко от пасеки. Анъяр не отставал, крался по лесу, принюхиваясь, вздрагивая всей кожей.

Озеро раскинулось километра на три в длину. Да и ширина была порядочная. Вода в озере даже на закате, когда небо стало совсем багровым, казалась зелёной. Марат не удержался, подбежал к воде, зачерпнул ладонью. Капли оказались прозрачными, как хрусталики у них дома на люстре.

Вокруг озера буйно разрослась осока, шуршал камыш. Корма в воде, видно, было много, потому-то, говорят, здесь водились толстые, как поленья, щуки и сазаны. Жирная, вкусная была здесь рыба. Водились и караси, лещи, плотва, заплывали они в озеро во время половодья из Волги.

В тот вечер Марату казалось, что они непременно наловят много рыбы, но ни одна рыба не клюнула. Марат и тётя Шура долго печально смотрели на озеро, начавшее гнать волны.

— Нет удачи, — сказал отец. — Ветер с северо-востока, рыба клевать не будет.

Марат только теперь заметил прогалину с северной стороны, где лес переходил в степь и открывались ворота для ветра.

К вечеру ветер усилился. Волны на озере стали большие.

Неудача рыбаков, кажется, расстроила и Анъяра. Собака внимательно смотрела на поплавки и даже начала тихонько скулить, волноваться. Дядя Василий, глядя на приунывших рыболовов, посмеивался в курчавую бороду и утешал их:

— Не горюйте, утро вечера мудренее. Наловим ещё. Только зорьку не проспите!

Решили переночевать.

— А можно, я одну удочку оставлю здесь? — спросил Марат.

Дядя Василий посоветовал попытать счастья на сомёнка и передал ему свою удочку.

— У моей леска из проволоки и крючок побольше, а удилище я привяжу к пеньку.

— Эх, поймалась бы рыба, привезли бы бабушке, — мечтал Марат вслух.

Укладываясь спать в сторожке дяди Василия, отец напомнил Марату, что разбудит его очень рано, ещё до восхода солнца.

— Если ветер утихнет, то утром поймаем рыбу. Прошлый раз я отвёз домой много карасей, — сказал дядя Василий.

— Одни караси?

— Были и пескари, я отдал их кошке. Спи, Марат, скоро полночь.

Утро выдалось ясным и тихим. К озеру теперь вместе со всеми пошёл и шофёр. На том же месте, где вчера не вытащили ни одной рыбы, теперь был замечательный клёв. Рыбаки едва успевали закидывать удочки. Рыба прямо хватала наживку. Марат свой улов собирал в отдельное ведёрко и время от времени пересчитывал рыбок.

— Папа, — крикнул он, — я уже поймал двенадцать рыб, и угорь есть. Сумасшедшая рыба, извивается, как змея! Можно, я его Анъяру отдам?

— Это самая вкусная рыба, — ответил отец. — Собаку мы после угостим. Ты слушай, как просыпается лес…

Марат прислушался к пению птиц в утренней тишине.

Совсем недалеко от озера, в чаще, какая-то пичужка радостно звенела: «Пинь-пинь…» — и замолкала, будто прислушивалась к пению других. А лес точно застыл, стало тихо-тихо. Можно было подумать, что деревья боятся спугнуть птиц и потому стоят не шелохнувшись. Вскоре подала голос другая птичка. В поддержку ей пропела что-то третья, прячась в кустах бересклета, а её голос подхватили разные птицы на разные лады. Одни брали высокие, тонкие ноты, другие — низкие, хрипловатые, скрипучие, растянутые.

Пока Марат раза два вытащил из воды удочку, запел весь птичий мир, населяющий этот лесной край, хотя не видно было ни одной птички. На востоке, над горизонтом, занялась заря: зелёно-синие полосы на небе порозовели, а потом быстро потемнели, стали багровыми и чуть погодя рубиновыми.

Торжественный алый свет разливался всё шире и шире. Солнце всходило, и птицы вдруг оборвали своё песнопение. Всё смолкло. Восход солнца птицы и деревья встретили торжественным, глубоким молчанием. Но стоило ему, красному солнышку, показаться над горизонтом, как все птицы запели ещё радостней и быстрее зашелестели деревья.

— На уху хватит! — раздался звонкий голос тёти Шуры.

Марат вздрогнул от неожиданности, так странно прозвучали сейчас будничные человеческие слова.

— Достаточно, — сказал отец, — пора в дорогу, — и стал собирать снасти.

Дядя Василий сказал Марату:

— Отец и тётя Шура всё равно сегодня уезжают в город, а ты поживи-ка со мной. Тебе это полезно будет, видишь, какой ты бледный да худенький. Завтра приедут мои ребята, твои двоюродные братья, они покажут тебе ягодные места и ещё кое-что. Им тут все тропинки известны. Потом я отвезу тебя к дедушке.

Марат взглянул на отца.

— Оставайся, если нравится, — разрешил отец.

Но Анъяр потянул мальчика к машине, и Марат решил пока вернуться к дедушке. Надо же было обрадовать дедушку и бабушку своим уловом.

Отец и тётя Шура недолго погостили в деревне. После знаменитой ухи, которую приготовил сам дедушка, они заспешили в город.

— Ну, до свидания, мы уезжаем в Крым, — сказал отец Марату. — Домой вернёмся только через месяц. Смотри веди себя хорошо. За собакой следи, слушайся дедушку и бабушку.

Он поцеловал сына, а тётя Шура погладила Марата по голове и поцеловала в макушку. Лицо у неё стало грустное. И Марату даже немножко жаль стало расставаться с ней.

Голубая «Волга» запылила по деревенской улице. Вслед за ней бежали ребятишки.

Анъяр быстро привык к жизни в деревне. Он привязался к дедушке с бабушкой. Они тоже полюбили его. И все удивлялись, что городская собака не трогает ни коров, ни овец, ни кур, даже внимания на них не обращает. А ребята прямо не отходили от дома, в котором жил Марат и его учёная собака. Марат давал целые представления, заставляя Анъяра показывать всё, что тот умел делать. Анъяр послушно и охотно прыгал через препятствия, разыскивал спрятанные вещи, шёл по следу, «задерживал нарушителей», «умирал»…

Деревенские ребята все думали, как это раньше можно было обходиться без Анъяра: они играли в разведчиков, и тут Анъяр научил их многому. В лесу Анъяр всех разыскивал и собирал, особенно следил за самыми маленькими. Собака вела себя так, будто ей поручено охранять этих детей. И на речке, если кто-нибудь долго не вылезал из воды и нырял, Анъяр бросался и гнал «тонущего» к берегу. Даже все взрослые в деревне удивлялись Анъяру. Особенно тому, что во двор дедушкиного дома мог войти каждый, но выйти без разрешения хозяина никому не удавалось. Анъяр держал «под арестом» всякого взрослого, вошедшего во двор или в дом без разрешения. Однажды он два часа не выпускал со двора конюха соседнего колхоза, хорошего знакомого дедушки. Конюх звал хозяев, кричал, пытался уговорить собаку выпустить его, охрип даже, но никто его не мог выручить, пока не вернулись хозяева. Все потом смеялись над ним.

А в другой раз, когда дедушка возил сено на ферму, бабушка с Маратом поливали огурцы и капусту на дальнем огороде, к ним зашёл незнакомый прохожий, и Анъяр тоже не выпустил его из дома. Но этот человек не кричал и не просил выпустить его. Когда все вернулись домой, Марат хорошо разглядел этого человека. Он был в старом ватнике, на ногах у него были кирзовые сапоги, на руке татуировка — синяя свернувшаяся змея. Широкая борода свалялась. Он назвался бакенщиком с дальнего бакена, но никто в деревне его не знал. Глаза у него были холодные и мутные, так показалось Марату.