За пеленой дождя

– Сколько Ямада-сану лет?

– Года его рождения я не помню. Должно быть, лет пятьдесят семь или пятьдесят восемь. Во всяком случае, Шестидесяти еще нет.

Ямада находился в услужении у Сэндзо с того времени, когда Сэндзо стал управляющим заводом. В начале Этого года у него обнаружили рак и поместили в больницу.

Желая переменить тему разговора, Сэндзо наклонился к жене и прошептал:

– Когда Юки и Харуэ уходили, ты оставалась одна, бедняжка?

– Зато я могла спокойно убрать божницу, – ответила Хидэ.

– И в самом деле, вон она как заблестела! Но это тебя, наверно, очень утомило?

– Люди сильны духом. И когда это нужно, человек способен делать послушным и свое тело.

– Как мы вчера договорились с тобой, я больше ничего не скажу, но, может быть, ты хочешь мне что-нибудь сказать напоследок?

– Спасибо тебе за долгую совместную жизнь.

– Это я должен тебя благодарить. У меня не хватило умения и упорства, чтобы создать достойные тебя условия жизни. Прости меня за это.

– Извини, но мы ведь вчера договорились, что об этом больше ни слова.

– Долгая, долгая человеческая жизнь. Что это: три месяца, полгода, год или сто лет?

– Прости меня Сэндзо, – прервала его жена, – там в комоде, в нижнем ящике, лежат две пары новых таби, мои и сестрины. Достань их, пожалуйста.

Сэндзо поднялся, подошел к комоду и выдвинул ящик. Из ванной доносился голос Харуэ и молодой смеющийся голос старой Юки.

– Тетушка, да ведь это я здесь говорю…

– Здесь-то здесь, милая, но все же…

Странно было слышать в этом доме в полночь оживленные голоса и особенно – удивительно молодой и звонкий смех старой Юки.

– О, давно я уже не видел этой шкатулки, – сказал Сэндзо, вынимая из комода вместе с таби и изящную, ручной работы деревянную шкатулку, которыми славится Хаконэ. Перебирая содержимое шкатулки, он продолжал: – У тебя тут разные пуговицы и какие-то металлические застежки. Интересно, что это за металл?

– Кто его знает, – отвечала Хидэ. – Так, собирала всякую мелочь, думала: может, пригодится когда-нибудь.

– Да, вот так это все было, было… – Задвинув ящик, Сэндзо сел возле комода, обхватил руками колени и уставился на электрическую лампочку. В это время в комнату вошла Юки.

– Я тоже надела взятый из прачечной халат, до чего приятно! – сказала она, подходя к столику.

– Над чем это вы так смеялись? – спросил Сэндзо. – Что-нибудь очень забавное было?

– Харуэ-сан копировала танцовщиц, и было очень смешно.

– Хидэ, ты тоже переходи туда, – сказал Сэндзо жене, указывая рукой на гостиную.

– Хорошо. А ты передай, пожалуйста, сестрице наши таби.

– О, большое спасибо, – поблагодарила Юки, принимая из рук Сэндзо сверток с таби, и, обращаясь к сестре, ласково сказала: – Может, сейчас и перейдешь? Давай я тебе помогу. Обопрешься на мое плечо и пойдем.

Сэндзо откупорил бутылку, наполнил свою чашечку, пригубил и, кашлянув, сказал:

– Вечно она никак из ванны выбраться не может.

Хидэ и Юки сели за столик. Сестры были очень похожи.

– Дождь так и не перестает?

– Нет, все моросит и моросит.

– Слышите? Идет товарный состав! – сказала Юки. – Каждую ночь он проходит в это время; я просыпаюсь от этого грохота.

– Ничего удивительного, сестрица. Я туговата на ухо, но и я каждую ночь слышу его.

– В этом доме невозможно больше жить, – сказал Сэндзо. – Его бы надо снести и построить новый.

Все трое – каждый думая о чем-то своем – взглядом обвели помещение.

– Странная вещь, но у меня и сестрицы не осталось больше никаких родственников.

– Да, остались только мы с тобой, – сказала Юки.

– Я избавился наконец от всяких хлопот, – проговорил Сэндзо. – И отлично чувствую себя в этом выстиранном халате. Но взгляните-ка, как испортили подол.

– Ох, я и не видела, – сказала Хидэ: – Зачем же тебе его дали?

– Это его в химчистке так отработали. Но мне плевать, мне и в нем хорошо. Я стыжусь только вас, а до посторонних мне нет никакого дела. Мне вовсе не стыдно показаться перед ними в таком виде. Я изо всех сил старался, чтобы никого ничем не обременить. И вот я хожу в таком халате…

Сэндзо горько усмехнулся.

– Да, но зачем это выставлять напоказ? – сказала Юки.

– Наша Харуэ, если поразмыслить, глубоко одинокий человек, – сказала Хидэ, вперив глаза в столик.

Легкий ночной ветерок качнул стеклянную дверь, выходящую в сад и затих.

– Давайте выпьем залпом, – сказал Сэндзо, берясь за бутылку.

Харуэ, которая прихрамывала, как ни удивительно, появилась в гостиной настолько бесшумно, что никто не заметил ее прихода.

Лицо у нее было белое как мел. Возможно, так на нее подействовала ванна… На ней тоже был безупречно чи-» стый купальный халат.

Теперь все четверо, по японскому обычаю поджав под себя ноги, сидели на циновках за столиком.

– Выпей* Харуэ! – сказал Сэндзо, протягивая ей чашечку сакэ. Харуэ обеими руками взяла чашечку. Чашечка дрожала в ее руках. Тяжело вздохнув, Харуэ проговорила:

– Дядюшка, и вы, матушка, и вы, тетушка…

– Ну говори, чего же ты замолчала?

– Сегодня с самого утра мы ни слова не проронили о смерти. И я, я считала себя молодцом. Но теперь, теперь…

С трудом подавляя слезы в голосе, она не смогла сказать больше ни слова и, припав лицом к столику, заплакала.

И больше ничто уже не нарушало безмятежного спокойствия, царившего этой ночью в доме Ота.

Присутствовавший при судебно-медицинской экспертизе бакалейщик господин Садаёси Умэмото сказал:

«Я, собственно говоря, не был родственником семьи Ота. Лет десять назад мой отец обслуживал этот дом, С тех пор и я поддерживал дружественные отношения с господином Отой. В свое время его жена находилась на излечении по поводу легочного заболевания в токийской больнице, где работала сиделкой Харуэ. Тогда они ее и удочерили.

Снотворное, по-видимому, скопила Харуэ. На вопрос о том, состояла ли она в интимной связи с господином Отой, я ничего ответить не могу, так как мне это не известно».

Вопрос об интимной связи, вероятно, был задан каким-то репортером. Но это у них вошло в дурную привычку, у нынешних газетчиков, мешать в одну кучу вопросы и ответы и публиковать это в виде газетной статьи.