УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

В этот день самолет подали лишь к вечеру, когда мы уже потеряли веру, что улетим на базу, вокруг которой группируются три стада оленей. Наконец самолетик – грузовой АН-2 – показался в небе и стал быстро снижаться на лед Маи. Он подрулил прямо к нам, мы быстро пошвыряли в него мешки с комбикормом, имущество, заскочили сами. Лысенков указал пилоту куда лететь, штурман тут же проложил курс в точку, где в Тотту впадает Нельбачан, и мы полетели, на этот раз на северо-восток.

Самолет шел над сопками, забираясь все выше и выше и порой пронизывая рыхлые клубы тумана. Лесистые сопки, на этот раз покрытые лиственничником, постепенно уступали место белоголовым, с гольцами и спящим под глубокими снегами стлаником. Он угадывался на белых пупырчатых склонах. Мы летели над боковыми отрогами Джугджура, а сам хребет оставался в стороне, с крутыми, сине-розовыми складками и острыми пирамидальными гольцами, такой свеже-чистый, словно только что накрахмаленный в каждой своей складочке, что даже зубы щемило, будто не глядишь на него, а кусочек его, как сосулька с крыши, находится на зубах и холодит рот.

Вершины проплывали под самолетом столь близко, что можно было бы рассмотреть на снегу даже след барана, если б они тут были. Но снежные бараны зимой предпочитают каменистые, с кручами и нагромождениями скал вершины, где есть укрытия от волка и ветра. Солнце садилось за дальние горы, ставшие совсем фиолетовыми, а базы все не было. Пилоты где-то сбились с курса, залетели не в тот распадок и теперь рыскали над ключами, снизившись ниже окружающих гор и напрасно отыскивая оленьи следы, которые могли бы навести их на корали и палатки оленеводов.

К пилотам подсел- Лысенков, он летел на базу, чтобы проинструктировать оленеводов относительно разделения стад перед отелом и заодно показать, как лучше применять комбикорм. Он был в полушубке, унтах, толстый и неповоротливый, и закрыл собой дверь в пилотскую кабину. Проснулся Колесов, вернее его разбудила Анна, когда поняла, что пилоты сбились с курса. Глянув в иллюминатор, он не узнал знакомых мест. Анна суетится, машет руками, что-то горячо ему доказывает по-своему, по-эвенкийски, тормошит его. Колесов тоже полез было к пилотам, потом махнул рукой, сел на свое место.

– Они пьяны, что.ли? – говорит он мне. – Не туда летят, не видят, что ли? Вон та большая сопка справа должна оставаться. По карте летают, пусть теперь сами ищут, где Нельбачан…

Пролетев в вершину ключа, пилоты перевалили через гряду сопок и пошли над другой речушкой. Скоро в густых черных ельниках они что-то заметили. Снизились еще. База. Три домика совсем затерялись в густом лесу, и заметить их с высоты было мудрено. Заходили на посадку, как в узкий темный коридор, из-за высоких черных ельников, окаймлявших берега речки. Лед на речке гладкий и ровный, как хороший каток, припорошенный небольшим снежком. Это в морозные ночи вода через трещины растекается по всей речке, подновляя лед.

Самолет коснулся лыжами льда, прокатился немного и стал напротив домиков базы. Мы высыпали на лед, началась разгрузка, потому что вечерело, а самолету еще предстоял обратный путь в Нелькан. Солнце скрылось за сопками, синь разливалась по снегам и ельникам, и только дальняя высокая сопка еще густо розовела, отражая свет заходящего солнца. Освобожденный самолетик взревел, развернулся на обратный путь и побежал по узкому коридору реки на взлет. Мигнув над ельниками бортовыми огоньками, он унесся в загустевшую синь неба, и потревоженный было покой поглотил затихающий рокот его мотора, и тишина стала такой звеняще-ровной, как озерная гладь, в которую ненароком скатился было камешек с кручи.

База на Нельбачане – это три жилых дома и склад, да еще баня на берегу речки. На базе постоянно живет заведующий – Юрий Оненка – двадцатисемилетний, бравого вида нанаец, да еще временно три плотника из Нелькана, заканчивающие строительство двух домов. Вокруг базы – в семи, двенадцати и в пятидесяти километрах – находятся оленьи стада. Назначение базы – приблизить обслуживание к оленеводам. Здесь оленеводы могут помыться в бане, получить газеты и журналы, приобрести необходимые им продукты, товары, материалы, одежду, а при случае и посмотреть кино или просто пожить с семьей в доме, когда этого пожелают. Десять-пятнадцать километров до стада для оленеводов не расстояние. Ради этой цели только на строительство базы в Нельбачане совхоз израсходовал около восьмидесяти тысяч рублей. Таких баз в совхозе три.

До образования совхоза в районе были артели, занимавшиеся оленеводством и понемногу землепашеством. Оленеводы жили по деревням – в Курун-Уряхе, Ковалькане, Тотте, Нелькане, Джигде, Ципанде, Аиме, Маймакане, рассредоточившись по всему бассейну Маи. Конечно, транспортные связи между деревнями отсутствовали или носили чисто случайный характер. Когда совхоз организовывали, артельные угодья просто суммировали и на этом основании составили земельный баланс совхоза, хотя между артельными угодьями, чересполосицей, лежали угодья гослесфонда и госземфонда. Большая рассредоточенность угодий – на сотни километров, при невозможности сообщения между ними по кратчайшему пути, – вынудили совхоз сгруппировать хозяйство в четырех населенных пунктах. Нелькан избрали для центральной усадьбы, Джигду – для овощеводства и животноводческих ферм, а в Курун-Уряхе и Аиме создали отделения. Все остальные деревни бросили, и теперь там никто не живет. В Ципанде остались старики – пенсионеры да связисты. За счет такого переустройства стало возможным развернуть в Нелькане и Джигде большое строительство нового жилья и наладить сносное снабжение. Казалось, что путь избран правильный и надолго обеспечит ритмичную работу совхоза. Но люди, до этого жившие охотничьим промыслом и оленеводством, ныне покидают эту привычную сферу труда. Молодежь не хочет идти в оленеводы, а на стариках и пожилых людях совхоз долго не продержится, это все понимают прекрасно. Во всех бригадах ощущается нехватка пастухов, а взять их негде. Русские могут охотиться, строить, работать со скотом, на машинах, но в оленеводство не идут. Я их понимаю, для них, как и для меня, все олени на одно лицо, а настоящий оленевод знает их чуть ли не всех. К этому нужна привычка с детства. Оказывается, раньше, когда были небольшие деревни, оленеводы могли чаще бывать дома, потому что пасли стада не столь далеко. И в совхозе пришли к выводу: надо строить базы, снова приблизить дом к оленеводу. Но будет ли это прежний дом – с семьей, детишками, привычным уютом? Едва ли. Дом будет, но семья, ради свидания с которой оленевод и выходил временами в деревню, все равно останется в Нелькане и Джигде. А если на базу приедут жены с ребятишками, там потребуются и продавец, и пекарь, и лекарь, и не заменит ли тогда база в Нельбачане исчезнувшие Тотту и Ковалькан?

Разговорившись с Плотниковым-старшим, я спросил его об этом. Он ответил, что сказать наперед затруднительно, возможно, что расходы на строительство баз и окажутся напрасными. Плотников-младший на подобный вопрос ответил более определенно: «Нет, я на такой базе жить не собираюсь, лучше останусь в палатке. Вот разве Иван Михалыч, – он кивнул на отца, – туда когда заглянет».

Но, может быть, оленеводы станут посещать базы ради бани? Амосов-младший, смеясь, ответил, что возвращаться разогретым после бани в палатку – это верная простуда.

– Нам в палатке помыться легче, хоть сейчас поставим, печку растопим, снегу натопить сколько угодно можно, – отвечал он.

На базе находилось несколько человек оленеводов, среди них один старше других, с маленькой девочкой. Ребенок был присмотренный, прилично одетый, черные, как смородинки, глазенки поблескивали весело, заинтересованно, а из тугих щечек, казалось, вот-вот брызнет сок, такие они были румяные и загорелые. Девочку звали Верой.

– Сколько тебе лет, Вера? – спросил я ее.

– Не знаю, – засмущавшись, ответила она. – Спроси папу…