Страница 76 из 80
УБИЙЦА В БЕЛОМ ХАЛАТЕ
Помните, я рассказывал вам о стратификаторах — приборах, с помощью которых можно пробуждать к жизни прошлые свои инкарнации? В дни моей молодости было модно бравировать собственными сущностями: «Я был королем Кастилии!», «Да ну, а я зато учился у самого рабби Акивы!» Немногие знают, однако, что еще в те годы наука научилась извлекать души не только из умерших, но и… Нет, давайте по порядку. Алекс Рискинд работал санитаром в иерусалимской больнице «Шаарей цедек». Во-первых, он интересовался стратификаторами и имел дома одну из лучших моделей. Во-вторых, его интересовало не только то, что происходит, когда душа покидает тело, но и тот момент, когда душа в теле появляется. Рассуждая об этом, Алекс не мог обойти проблему абортов и в одно знаменательное (или злосчастное?) утро подумал: «Если в тот момент, когда врач убивает зародыш, производя аборт, извлечь душу этого еще не рожденного существа, то…» Так Рискинд сделал свое открытие. Алексу нужен был хороший физик, и он такого физика нашел. Запомните это имя: Евгений Брун. По делу Рискинда он проходил свидетелем, роль его осталась непроясненной, читатели и зрители не обратили особого внимания на этого человека. И напрасно: он был главным лицом, потому что, в отличие от Рискинда, знал физику. — Понимаешь, — сказал ему Алекс в первый же вечер после знакомства, угощая гостя чаем с печеньем, — душа появляется у зародыша в первые же часы после зачатия. Так вот тебе задача, как физику. Ты должен видоизменить стратификатор так, чтобы извлекать и сохранять души нерожденных детей. Наверняка это возможно, поскольку прибор может фиксировать появление души. Если женщина хочет совершить убийство, сделав аборт, это ее дело. А наше с тобой — сохранить жизнь. Ясно? Трудно сказать, было ли Евгению уже что-то ясно в тот вечер. Но физик по призванию отличается тем, что, однажды над чем-то задумавшись, остановиться уже не может. Как автомобиль, лишенный тормозов. Евгений назвал свой аппарат «эмбриовитографом». Никакой заботы о потребителе — сразу и не выговоришь. Алекс повертел прибор в руках («эмбрио…» получился размером с карманный компьютер) и остался доволен. На следующий день он сделал второй шаг к своему преступлению. В «Шаарей цедек», где работал Рискинд, абортов не производили — о причине читатель догадывается. Алекс отправился в «Хадасу», где у него был знакомый гинеколог, и попросил разрешения присутствовать во время предстоявшей плановой операцию по убиению плода. — Зачем тебе? — удивился приятель. — Собираешься переквалифицироваться? Так в вашей больнице аборты считаются криминалом! — Да, - подтвердил Алекс, — есть заповедь «не убий». Именно поэтому я и хочу присутствовать. Приятель не понял логики, но и для отказа не нашел основательной причины. Коллега все-таки. Уходя в тот день из больницы, Алекс имел при себе заключенную в «магнитную колыбель» душу убитого только что врачами зародыша мужского пола. Из «Хадасы» Рискинд отправился прямо в Гиват-Рам, где его ждал в институте физической технологии Евгений Брун. Аппарат подключили к компьютеру, и Алекс с Евгением услышали биение сердца, какие-то вздохи, шорохи и бормотание. — Потрясно, — сказал о собственной работе господин Брун. — И ты думаешь, что он будет расти? — Душа жива, — убеждая самого себя, подтвердил Алекс, — и теперь ее не убить. В теориях инкарнаций Евгений не был силен и потому согласился. Через три месяца «магнитная колыбель», соединенная с компьютером, пестовала души сорока трех зародышей. А потом первый из зародышей достиг возраста, когда нормальные младенцы появляются на свет. Душа зародыша перешла в иное качество в одиннадцать утра. Из «магнитной колыбели» доносились странные звуки, совершенно не похожие на вопли младенца, рожденного обычным способом. Скорее эти звуки напоминали стенания старика, проснувшегося поутру с привычной болью в печени. Алекс подключился к аппаратуре аудиоконтакта с компьютером и услышал: — Господи, и это называется жизнь? Говорить с новорожденной душой — занятие не из легких. Алекс попытался сказать нечто вроде «мир тебе, входящий», но компьютерный транслятор выдал какую-то абракадабру, отчего душа-младенец зашлась воплем, едва не разорвавшим Алексу барабанные перепонки. На второй контакт он решился через три дня. За это время душа освоилась в мире, начала даже покидать «магнитную колыбель» и парить под потолком, чего, конечно, никто не видел по причине полной прозрачности и даже нематериальности означенной души. Это был мальчик, и звали его Эдиком. То есть, он сам себя назвал Эдиком, а на вопрос Рискинда ответил: — Так бы меня назвала мама, если бы я родился. Душа младенца отличается от живого младенца не только тем, ей не нужно давать грудь и менять подгузники. Душа, даже новорожденная, обладает знаниями всех предшествовавших инкарнаций, а Эдик, к тому же, имел еще и явные задатки гения в области абстрактного мышления. Алекс вел с Эдиком многочасовые беседы в ущерб собственному здоровью. Второй была девочка. Прелестное создание по имени Анюта — мама ее (если женщину, решившуюся на аборт, можно было назвать мамой хотя бы теоретически) была родом из Санкт-Петербурга, и новорожденная, издав первый крик, немедленно объявила, что Питер — лучший город России и всего мира, а Москва всего лишь деревня. Можно было подумать, что с этим кто-то спорил. А потом пошло. Души рождались одна за другой, и хорошо, что они были нематериальны, иначе в «магнитной колыбели» очень быстро наступил бы демографический кризис. Какие были люди! Эдик со всеми своими задатками уже через месяц затерялся в толпе. Душа нерожденного Фимочки Когана оказалась потрясающей рассказчицей — когда она начинала говорить (точнее — мыслить на публику), смолкали даже, казалось, птицы на деревьях. Алекс пытался напрямую соединить души с процессором компьютера — тогда Фимочка смог бы подключиться к какому-нибудь текстовому редактору и сам описать собственные жизненные впечатления. Но ничего не получилось — все же Рискинд имел образование медицинское, а не техническое, что он понимал в компьютерах? Можно подумать, что в душах он понимал больше… Однажды — это было через полтора года после рождения Эдика — забежал к приятелю Евгений Брун, к тому времени и думать забывший о созданных им «магнитных колыбельках». Подключился, послушал минуту, а потом полчаса глядел на Алекса мутным взглядом. Спросил: — Сколько их? — Сто шестьдесят четыре, — с гордостью ответил Алекс. — Завтра должно быть сто шестьдесят пять. — О чем они говорят? Я половины не понял! — Естественно. Максик, например, развивает сейчас какую-то квантовую теорию, идеи он получил от папочкиных генов, кое-что ему подсказала душа предка по материнской линии, она была в восемнадцатом веке неплохим метафизиком. Я-то в физике не волоку… А Маечка здорово поет, прямо как Мария Каллас; когда она заливается, все боятся подумать даже слово. Если родится хотя бы один тенор, они там такую оперу сделают… — Алекс! Ты их всех различаешь? — Евгений, — рассердился Рискинд. — Это же в некотором смысле мои дети! Брун ушел, качая головой. Все шло к развязке. К осени 2032 года в магнитной люльке уживались души трехсот девяносто девяти детей в возрасте от нуля до трех лет. Физический возраст был, конечно, совершенно условен, ибо души бессмертны. Еще одна душа, и можно было бы отметить круглое число. Не довелось. Хава Шпрингер, 32 лет, пришедшая в «Хадасу» делать третий аборт, уже была потенциальной матерью двух безымянных душ из коллекции Алекса Рискинда: классический пример ветренницы, замечательно описанный Мопассаном. Детей она не любила. Нет, это слишком мягко сказано — она их терпеть не могла. Ни чужих, ни, тем более, своих, которых у нее по этой причине никогда и не было. В отличие от прочих Алексовых «детей», две души, матерью которых так и не стала Хава, были дебильны, насколько может быть дебильной нематериальная структура. Они с трудом могли разговаривать. Они почти ничего не понимали. Их было жаль до смерти. Ну и что толку? Алекс умел лечить тело — этому его учили в медицинском институте. Лечить души он не мог. Вылечить такую душу не смог бы никакой психиатр. «Убивать надо таких женщин», — думал Алекс. Он был зол. Он страдал. И можно его понять. В тот день, когда должен был родиться четырехсотый обитатель «магнитной колыбели», Алекс отправился, как обычно, в «Хадасу» — присутствовать на операции и спасти еще одну человеческую душу. В гинекологическом кресле сидела Хава Шпрингер, 32 лет, вполне довольная жизнью. Предстоявшая процедура была для нее не первой и, как она думала, не последней. О двух своих потенциальных детях, чьи души парили под потолком в комнате Рискинда, она, естественно, не знала. А Рискинд знал. Он провел бессонную ночь, пытаясь хоть что-то понять из беспрерывных причитаний двух Хавиных потенциальных детей. Не сумел. Он увидел Хаву на приеме и понял, что в ближайшие дни еще одно нежеланное дитя лишится физической сути. И значит, скоро еще одна безымянная душа станет биться о невидимые для всех стены «магнитной колыбели». Это было двойственное состояние. Конечно, аффект. Но, с другой стороны, Алекс Рискинд прекрасно понимал, что делает, поскольку явился в клинику с оружием. Он вытащил пистолет, на глазах у ничего не понявших врачей приставил ствол к виску женщины и нажал на спуск. Что страшнее — лишить жизни или лишить души? В газетах писали, что Алекс Рискинд находился в невменяемом состоянии, и в этом есть доля правды. Но не главная. Впрочем, если бы судьи знали о «магнитной колыбели», разве приговор был бы иным? Нет. Закон есть закон. Делом Рискинда лично я занялся уже после решения суда: фирма поручила мне разработать инструкции на тот случай, если эмбриовитограф Бруна-Рискинда будет запущен в серийное производство. Я посетил жилище Алекса уже после того, как хозяин переехал в тюремную камеру. Видел компьютер, видел некий прибор, похожий на небольшое корыто, заполненное микросхемами. Корыто было отключено от сети. Душ, паривших под потолком или плававших в «магнитной колыбели», я, естественно, не увидел. Не знаю, что стало с младенцами. Что вообще происходит с душой, если она никому не нужна? Как говорил Евгений Брун: «Не телом единым жив человек»…