Потом

— Боюсь, что да… Можно предположить, что ее похитили пигалики. И, например, подкинули улику Видохину, чтобы через него естественным путем навести тень на Хилка Дракулу. Украли у него лист.

— Слишком сложно. Ерунда какая-то. Этого я вместить не могу. Слишком. И откуда у Зыка Золотинкин хотенчик, который бог знает когда еще потерял Юлий? Полная загадка. Но чую, мы где-то близко. Очень близко, Ананья. Чем больше путаницы, тем ближе. У меня ощущение, что Золотинка где-то рядом — рукой достать.

Корзина заскрипела, Рукосил, по видимости, на нее оперся и долго молчал после этого. Наконец, он заговорил ровным, обновленным голосом:

— Давно, Видохин, вы с ней расстались?

— Не понимаю, — буркнул старик, — оставьте меня в покое.

— Давно ты расстался с Золотинкой? Иначе ее зовут царевной Жулиетой, что от слова жульничество. Принцесса Септа, если хотите.

— Никого не знаю, — огрызнулся старик, не запнувшись. — Никого из троих не знаю.

Золотинка перевела дух — насколько можно было это сделать вниз головой в трухлявых стружках. От неподвижности шумело в ушах и тяжелело в затылке, она едва замечала это.

— Видохин, я не настаиваю на количестве. В конце концов, меня занимает только одна — Золотинка.

— И такой не знаю.

— А кого ты знаешь?

Недолгая тишина после вопроса завершилась звучным и хлюпким, словно в густое тесто ударом. Видохин сипло всхрапнул, его начали бить, затыкая стон и хрип, не родившееся слово новым ударом. Это длилось недолго, но страшно.

— А кого ты знаешь? — повторил Рукосил звенящим голосом.

— Золотого отрока, — простонал Видохин.

…И потом чужой, безумно посторонний голос, который Золотинка не тотчас и признала.

— Извините, что происходит? Что такое?

Голос этот имел какое-то значение, потому что все притихли.

— Впрочем, я вижу. Излишний вопрос. Позвольте, конюший Рукосил, выразить вам в частном порядке мое возмущение. Мы, пигалики, (Черних — вот кто это был!) не вмешиваемся в дела людей и не имеем права вмешиваться, но как порядочный пигалик я не могу терпеть, не желаю и не стану! Я не потерплю, чтобы эта гнусность происходила у меня на глазах!

— И что же вы сделаете? — спросил Рукосил с вызовом.

— Я немедленно удаляюсь!

— Не смею задерживать в таком случае.

Черних, очевидно, смутился.

— Простите, Видохин, я горячо вам сочувствую! Насилие ужасно меня огорчает, поверьте! Но ничего не поделаешь: закон запрещает нам вмешиваться в междоусобицы людей… Когда пигалики пытаются привить людям свое понятие о чести и справедливости из этого ничего путного не выходит. Вы знаете, вы мудрый человек. Люди сами должны научиться ладить друг с другом, другого пути нет. Простите меня.

— Справедливо, Черних! — насмешливо заметил Рукосил. — Мы и сами разберемся.

— Простите, простите, — повторил Черних. Легкий скрип ступеней поведал Золотинке, что пигалик начал спускаться.

— Да уходите… вам лучше уйти, — измученно пробормотал Видохин. — Я знаю пигаликов, я понимаю… вам нельзя… закон… Приходите, Черних, в другой раз… навещайте.

Черних ответил сдавленным горловым звуком. И мгновение спустя без всякого предварения, внезапным всплеском поднялся шум свалки, грязная брань, крик, возня — слуги Рукосила набросились на Черниха. Скрутили тотчас.

— Преступление! — пресекающимся голосом, задыхаясь, прохрипел Черних. — Вам придется отвечать… нарушение… Каменецкий договор.

— Виноват, обстоятельства сильнее меня. Вам не принят вреда, Черних, не бойтесь.

Снова всплеск шумной возни и, кажется, пигалику забили рот кляпом, он мычал. Рукосил говорил с подчеркнутым миролюбием, в котором, впрочем, достаточно явно сквозила насмешка.

— Пигалики рабы закона, а мы, люди, рабы обстоятельств — каждому свое. Не могу я допустить, чтобы вы тут же за порогом принялись распространяться о зверствах Рукосила. Как только я задам несколько вопросов Видохину и получу удовлетворительные ответы, придет и ваш черед, Черних, получите свободу. И тогда распространяйтесь. Убедительно прошу только (свирепое мычание пигалика) доложить Совету восьми, что у меня не было ни малейшего намерения причинить нравственный или телесный ущерб гражданину Республики. (Презрительное мычание пигалика.) Давление обстоятельств бывает не менее значительно, чем давление закона, вы должны понять. Я свято соблюдаю все положения Каменецкого договора. Вы не ранены. Воротничок оторвался? (Негодующее мычание.) Убытки будут возмещены.

— Вряд ли вы этим отделаетесь! — громко сказала Анюта.

Золотинка чуть не вскрикнула в своем узилище. Стоять на голове было ужасно трудно, она испытывала всевозрастающие муки и закусила губу, чтобы не застонать. Появление Анюты пробудило надежду на избавление.

— Че-ерт! — прошипел где-то рядом с корзиной Рукосил. — Сколько их там? Не башня, а проходной двор.

— Развяжите пигалика, — со скрытым возбуждением в голосе велела волшебница. — Это опасное нарушение Каменецкого договора. И не мучайте старика. Стыдно, Рукосил.

— Да, да, оставьте меня в покое, — простонал Видохин.

Рукосил, как видно, остерегался. Он и вправду не знал «сколько их там» и как долго «они» будут по одному спускаться. Он медлил, суеверно ожидая, что появится еще кто-нибудь. Подручники бездействовали, пигалик оставался связан и нем.

— Я знал, Анюта, что вы здесь, — сказал Рукосил именно потому, что не знал. — Вы прекрасно понимаете, что только чрезвычайные обстоятельства заставили меня прибегнуть к чрезвычайным мерам, которые вызывают ваше неудовольствие. Вы слышали: речь идет о моей ученице Золотинке, она похитила искрень. Лучшая ученица, Анюта, надежда учителя. Я верил, что она будет не то, что я… возвышенная душа, стремление к совершенству. Она будет чище, добрее, могущественнее меня, счастливее, если хотите. И вот — простая воровка. Схватила яркую игрушку, что подвернулась, и бежала. Но судя по тому, что мир еще цел и не сожжен дотла, искрень не очень-то ее слушается, и, верно, она не далеко ушла. Я говорю начистоту, с вами бесполезно хитрить, Анюта. Совершенно случайно в несведущие руки попал искрень. Это большое несчастье.

— Не говорите чепухи, Рукосил, случайно искрень не мог попасть ни в чьи руки. И тем более в несведущие. Искрень не иголка, чтобы закатиться в щель.

— Однако закатился.

— Насколько мне известно, пигалики объявили розыск вашей ученицы чуть ли не два месяца назад. Она уже далеко. Очень далеко.

— У меня есть свидетельства, что близко. Если я представлю свидетельства, вы мне поможете?

— Я?

— Оставим пустые препирательства. Искрень в руках неверной девчонки нарушит установившийся порядок и равновесие сил.

— Не хотите ли вы сказать, что мир выиграет оттого, что искрень из рук девушки попадет в ваши руки? Если уж нельзя его уничтожить, я предпочла бы, чтобы ужасное оружие досталось пигаликам.

— Дура! — прошипел Рукосил на сторону, то есть как раз туда, где корчилась в муках вверх тормашками Золотинка.

Она подумала, не объявиться ли сейчас, торжественно свалившись вместе с корзиной на пол? К этому картинному представлению подталкивала ее тяжесть в голове и надежда на Анюту, с которой Рукосил считался, если судить по тому, как тихо и опасливо шипел он свои ругательства.

— Не стану лицемерить, — громко продолжал он, — у меня достаточно скверная известность. Но, может быть, мировое сообщество выиграет от того, что искрень попадет в наши руки… Мы с вами объединимся, Анюта. Подумайте. Я не предлагаю дружбу навек — сотрудничество с весьма ограниченной целью: обезвредить искрень.

— Начнем с того, что вы развяжите пигалика.

Конечно, они слишком хорошо знали друг друга. Они тянули, перекидывались пустыми словами, за которыми стояла некая иная, ничем не обозначенная разведка и проба сил. Даже Золотинка вниз головой понимала это. Ничего решительного не происходило. Рукосил не ответил, а Анюта начала спускаться с лестницы, может быть, для того, чтобы развязать пигалика собственноручно. Рукосил не вмешивался, послужильцев его и вовсе не было слышно. С площади доносился победный рев: кто-то там брал верх — то ли дикари, то ли уроды.