Страница 8 из 10
– Андрей! – надрывно крикнула Катя. – У тебя появились очень плохие друзья! Они чуть не довели тебя…
– Мама! У меня нормальные друзья! И уроки я делаю! Не беспокойся! Скоро, между прочим, родительское собрание… кажется… в эту пятницу. Вот все про меня и узнаешь!
Андрей посмотрел исподлобья на мать совершенно не понравившимся ей взглядом и вылетел в коридор. Через минуту хлопнула входная дверь. Сын ушел. Катя бросила взгляд на часы. 22.15. И почему надо гулять именно по ночам?
Антон Зданевич вышел в отставку и вернулся к родителям в Питер.
После школы, отказавшись от поступления в институт, он в первый же осенний призыв пошел в армию, и был отправлен под Хабаровск. Служилось ему неплохо, и он решил не демобилизовываться: остался на сверхсрочную. Он, пожалуй, служил бы и до самой пенсии, если бы не язва желудка. Она периодически открывалась и укладывала Антона в госпиталь. В конце концов на больничной койке он начал проводить времени гораздо больше, чем в воинской части. Он решил не дожидаться, когда его комиссуют, и сам вышел в отставку по состоянию здоровья.
В Петербурге Антон не появлялся более восемнадцати лет. Собственно, он и уезжал-то не из Петербурга, а из Ленинграда. Конечно, у него случались отпуска, как и у всех нормальных людей, но в родной город с новым названием его не тянуло. Родители обижались, но он отговаривался тем, что на поезде от Хабаровска ехать надо около недели, да еще с пересадкой в Москве или Омске. А если лететь самолетом – по миру пойдешь: слишком дорогие билеты. По этой же причине родители к нему тоже не приезжали. Восемнадцать лет они обменивались письмами, фотографиями и изредка разговаривали по телефону.
Зданевич был женат на медсестре воинской части, что неудивительно при его мужской привлекательности и состоянии здоровья, требующего частых посещений медсанчасти. Язва образовалась почти сразу, как он попал на Дальний Восток. Видимо, организм никак не мог приспособиться к смене климата и, главное, воды.
Миленькая кудрявая Оленька ставила Антону бесконечные уколы и в конце концов так влюбилась в слабого желудком пациента, что отдалась ему прямо в процедурном кабинете. Перед этим она бросала на него такие недвусмысленные взгляды, что Зданевич все правильно понял и должным образом среагировал.
Женился он на Оленьке, когда остался на сверхсрочную. Молодой семье несказанно повезло, потому что как раз перед их свадьбой на территории воинской части в одном из облупленных одноэтажных домов барачного типа освободились две небольшие комнаты, да еще и с отдельным входом. Оленька сразу родила сына Генку, а через три года – дочку – толстую смешную Люську.
Если бы кто-нибудь спросил Зданевича, любит ли он свою жену, он, не задумываясь, сказал бы: «Конечно». Никаких особо изощренных любовных признаний сама Ольга никогда ему не делала и от него ничего особенного не требовала. После близости в процедурном кабинете все было понятно само собой. Они должны были пожениться и сделали это. Став женой, Ольга вообще перестала в чем-либо сомневаться, и слова любви окончательно отмерли за ненадобностью. Жене Зданевича было достаточно того, что муж всегда рядом, что у них общие дети.
В юности Оленька была очень хорошенькой: длинноволосой, кудрявой, с чистым нежным лицом и крепенькой, но стройной фигуркой. После рождения Люськи она сильно растолстела, но все равно осталась очень привлекательной – эдакой обаятельной толстушкой. Мужчины всегда замечали ее и оказывали должные знаки внимания, а потому жена Антона не испытывала никаких комплексов по поводу своей пышнотелости. Зданевич – тоже не испытывал. Оленька ему нравилась.
Пока супруги жили под Хабаровском, Антон не вспоминал свою прошлую жизнь в Северной столице. Той жизни как бы и не существовало, а Ольга и дети, напротив, были всегда.
В Петербург Зданевич приехал один. У него не было никакой гражданской специальности, и он хотел для начала осмотреться, найти работу и только потом тащить через всю страну семью.
Город, в котором Антон родился, поразил его уже на вокзале. В зале ожидания вместо хрестоматийного бюста В.И.Ленина стоял, насупивши брови, суровый Петр. По сторонам зала лепились бесчисленные магазинчики, ресторанчики и бистро. Магазинчики пестрели импортными товарами и кричаще яркими сувенирами. В одном из киосков Зданевича особенно поразила запаянная металлическая банка, по размеру тянувшая на советский «Завтрак туриста», которая содержала в себе консервированный «Воздух Санкт-Петербурга». На ценнике стояла внушительная сумма в триста семьдесят рублей. Антон присвистнул и вместо питерских консервов нового образца купил Люське смешного бегемотика с розовыми атласными боками. Девчонки сейчас обожают вешать на свои школьные сумки маленькие мягкие игрушки.
Из бистро тоже тянуло западным сервисом. Зданевич хотел перекусить, но, взглянув на пирожок-с-ноготок, ценою в восемнадцать рублей, быстренько вышел из заведения. Это ж сколько таких надо съесть…
В общем, зал ожидания стал чужим. Чужим оказалось и метро: жуткие очереди за жетонами, навязчивая удушающая реклама и опять всюду, всюду, всюду – лавки, киоски… Товар, товар, товар, как правило, кричаще-вульгарный, хотя, по мнению Антона, и недешевый. Зданевичу казалось, что обнаженные женские тела готовы выскочить с лоснящихся обложек журналов и начать вокруг него бесконечный хоровод, стоит только игриво подмигнуть одной из этих красоток. Антон не был уверен, что не поддался бы искушению, но подошла электричка, и он, так и не подмигнув, вошел в вагон.
Народу в электричке почему-то было немного. Наверно, пока он глазел на лавки, бутики и голых журнальных баб, все пассажиры, которые на Московском вокзале выгрузились вместе с ним из одного поезда, уже давно уехали в предыдущих электричках. На станции «Гостиный двор» Антону надо было перейти на другую ветку. В центре города народу в метро резко прибавилось, и он двигался в плотной толпе вслед за девушкой с торчащими во все стороны ультрачерными волосами. В электричке девушка уселась на диванчик напротив Зданевича, и он смог как следует разглядеть ее в небольшой просвет между стоящими пассажирами.
Ей было не больше двадцати, а накрашена она была так демонически, что у провинциала Антона сами собой полезли вверх брови. Ее блестящая помада была почти черной. Черными были и ногти, которыми она элегантно нажимала кнопки сотового телефона, видимо, играя в какую-то игру. Перегон от станции к станции был длинным. Девушку укачивало. Голова ее несколько раз откидывалась назад, но усилием воли юная особа возвращала ее в исходное положение, не без труда разлепляя серебряные веки с жестяными ресницами, и продолжала игру. В конце концов сон ее все-таки сморил, и она заснула, сильно запрокинув голову. Рот ее понемножку открывался и очень скоро превратился в черный провал, в бездонную воронку, окаймленную темной блестящей полосой помады. Антон почему-то подумал, что если бы на эту полосу села муха, то обязательно приклеилась бы, а потом была бы втянута в черную бездну организма девушки. Передернув плечами, Зданевич решил, что очень не хочет, чтобы его Люська так красилась и спала в метро, раззявив рот. Он бросил еще один взгляд на девушку и увидел, что рука с мобильником чересчур безвольно лежала на ее джинсовом колене. Экран голубовато светился. Черногубая красотка явно рисковала своим телефоном. Его очень просто вытащить из ее ослабевших пальцев.
На станции «Горьковская» в вагон зашло много народу, и плотная людская масса скрыла девушку от Антона. На подходе электрички к станции «Черная речка» толпа снова рассосалась, и взору Зданевича опять предстала девушка с запрокинутой головой. Она все так же некрасиво спала, рука по-прежнему безвольно лежала на колене, только телефона в ней уже не было. Антон подивился тому, что кто-то вынул его из пальцев девушки при всем честном народе. Неужели никто не видел? Или теперь у жителей Питера другой менталитет? Никто и ни во что не вмешивается? Город нравился Зданевичу все меньше и меньше.