Страница 16 из 31
Туг была какая-то врожденная непредрасположенность: и не невозможно, что она образовалась от ранней моей расположенности к рождению. Есть какая-то несовмещаемость между христианством и "разверстыми ложеснами" (Достоев.).
(однако певчих за обедней с "Благословен Грядый во имя Господне" — я никогда не мог слушать без слез. Но это мне казалось зовом, к чему-то другому относящимся к Будущему и вместе с тем к Прежде Покинутому).
* * *
Что это было у меня в юности (после 26 лет), предчувствие или желание, что я хожу за больной. Полумрак, и я хожу между ее кроватью и письменным столом. И непременно — вечер.
Так и вышло.
* * *
Сравнивал портрет Д. С. Милля с Погодиным. Какое богатство лица у второго и бедность лица у первого.
Все-таки русская литература как-то несравненно колоритна. Какие характеры, какое чудачество. Какая милая чепуха. Не вернусь ли я когда-нибудь к любви литературы/ Пока ненавижу.
(за уборкой фотогр. карточек, студентом накупленных).
* * *
"Чистосердечный кабак" остается все-таки кабаком. Не спорю — он не язвителен; не спорю, в нем есть что-то привлекательное, «прощаемое». Однако ведь дело-то в том, что он все-таки кабак. Поэтому русская ссылка, что у нас "все так откровенно", нисколько не свидетельствует о золотых россыпях нашего духа и жизни. Ну-ка сложим: praesens кабак, рег-fectum кабак, futurum кабак: получим все-таки один кабак, в котором задохнешься.
(Приразмышлении о Ц-ве, сказавшем,
что наше духовенство каково есть,
таковым и показывает себя,
что меня поразило и привлекло).
* * *
Чему я, собственно, враждебен в литературе?
Тому же, чему враждебен в человеке: самодоводьсгву.
Самодовольный Герцен мне в той же мере противен, как полковник Скалозуб. Счастливый успехами — в литературе, в женитьбе, в службе Грибоедов, в моем вкусе, опять тот же полковник Скалозуб. Скалозуб нам неприятен не тем, что он был военный (им был Рылеев), а тем, что "счастлив в себе". Но этим главным в себе он сливается с Грибоедовым и Герценом.
(идя к доктору).
Кажется, что существо литературы есть ложное; не то чтобы «теперь» и "эти литераторы" дурны: но вся эта область дурна, и притом по существу своему, от "зерна, из которого выросла".
— Дай-ка я напишу, а все прочтут?..
Почему «я» и почему "им читать"? В состав входит — "я умнее других", ".другие меньше меня", — и уже это есть грех.
* * *
Совершенно не заметили, что есть нового в "У.". Сравнивали с "Испов." Р.,[140] тогда как я прежде всего не исповедуюсь.
Новое — тон, опять — манускриптов, "до Гутенберга", Для себя. Ведьв средних веках не писали для публики, потому что прежде всего не издавали. И средневековая литература во многих отношениях, была прекрасна, сильна, трогатсльна и глубоко плодоносна в своей невидности. Новая литература до известной степени погибла в своей излишней видности- и после изобретения книгопечатания вообще никто не умел и не был в силах преодолеть Гутенберга.
Моя почти таинственная действительная уединенность смогла это. Страхов мне говорил: "Представляйте всегда читателя и пишите, чтобы ему было совершенно ясно". Но сколько я ни усиливался представлять читателя, никогда не мог его вообразить. Ни одно читательское лицо мне не воображалось, ни один оценивающий ум не вырисовывался. И я всегда писал один, в сущности для себя. Даже когда плутовски писал, то точно кидал в пропасть "и там поднимется хохот", где-то далеко под землей, а вокруг все-таки никого нет. "Передовые"[141] я любил писать в приемной нашей газеты: посетители, переговоры с ними членов редакции, ходня, шум — и я "По поводу последней речи в Г. Думе". Иногда — в общей зале. И раз сказал сотрудникам: "Господа, тише, я пишу черносотенную статью" (шашки, говор, смех). Смех еще усилился. И было так же глухо, как до.
Поразительно впечатление уже напечатанного: "Не мое". Поэтому никогда меня не могла унизить брань напечатанного, и я иногда смеясь говорил: "Этот дур. Р-в всегда врет". Но раз Афонька и Шперк, придя ко мне, попросили прочесть уже изготовленное. Я заволновался, испугался, что станут настаивать. И рад был, что подали самовар и позвали чай пить (все добрая В.). Раз в редакции "Мир Искусства" — Мережковский, Философов, Дягилев, Протек,[142] Нувель…[143] Мережковский сказал: "Вот прочтем Заметку о Пушкине[144] В. В-ча" (в корректуре верстаемого номера). Я опять испугался, точно в смятении, и упросил не читать это. Когда в Рел. Ф. обществе читали мои доклады (по рукописи и при слушателях перед глазами), — я бывал до того подавлен, раздавлен, что ничего не слышал (от стыда).
В противность этому смятению перед рукописью (чтением ее), к печатному я был совершенно равнодушен, что бы там ни было сказано, хорошо, дурно, позорно, смешно; сколько бы ни ругали, впечатление — "точно это не меня вовсе, а другого ругают".
Таким образом, «рукописность» души, врожденная и неодолимая, отнюдь не своевольная и не приобретенная, и дала мне тон "У.", я думаю, совершенно новый за все века книгопечатания. Можно рассказать о себе очень позорные вещи — и все-таки рассказанное будет «печатным»; можно о себе выдумывать «ужасы» — а будет все-таки «литература». Предстояло устранить это опубликование. И я, который наименее опубликовывался уже в печати, сделал еще шаг внутрь, спустился еще на ступень вниз против своей обычной «печати» (халат, штаны) — и очутился "как в бане нагишом", что мне не было вовсе трудно. Только мне и одному мне. Больше этого вообще не сможет никто, если не появится такой же. Но я думаю, не появится, потому что люди вообще индивидуальны (единичные в лице и "почерках").
Тут не качество, не сила и не талант, a sui generis generatio.[145]
Тут, в конце концов, та тайна (граничащая с безумием), что я сам с собою говорю: настолько постоянно и внимательно и страстно, что вообще, кроме этого, ничего не слышу. "Вихрь вокруг", дымит из меня и около меня, и ничего не видно, никто не видит меня, "мы с миром незнакомы". В самом деле, дымящаяся головешка (часто в детстве вытаскивал из печи) — похожа на меня: ее совсем не видно, не видно щипцов, которыми ее держишь.
И Господь держит меня щипцами. "Господь надымил мною в мире".
Может быть.
(ночь).
* * *
Не выходите, девушки, замуж ни за писателей, ни за ученых.
И писательство, и ученость — эгоизм.
И вы не получите «друга», хотя бы он и звал себя другом.
Выходите за обыкновенного человека, чиновника, конторщика, купца, лучше всего за ремесленника. Нет ничего святее ремесла.
И такой будет вам другом.
* * *
Каждый в жизни переживает свою "Страстную Неделю".[146] Это — верно.
(из письма Волжского[147]).
* * *
Рождаемость не есть ли тоже выговариваемость себя миру.
Молчаливые люди и не литературные народы и не имеют Других слов к миру, как через детей.
Подняв новорожденного на руки, молодая мать может сказать: "Вот мой пророческий глагол".
* * *
На мне и грязь хороша, п. ч. это — я.
(пук злобных рецепций на "Уед."[148])
* * *
Мамаша всегда брала меня "за пенсией"… Это было 2 раза в год и было единственными разами, когда она садилась на извозчика. Нельзя передать моего восторга. Сев раньше ее на пролетку, едва она усядется, я, подскакивая на сиденье, говорил:
— Едь, едь, извозчик!
— Поезжай, — скажет мамаша. И только тогда извозчик тронется.
140
*"Испов." Р. - автобиографическая книга Жан-Жака Руссо «Исповедь» (1766–1769, изд. 1782–1789), с исповедальным жанром которой нередко сравнивали трилогию Розанова.
141
"Передовые". — В обязанность Розанова как сотрудника "Нового времени" входило написание передовых статей газеты; особенно много писал он их в 1900–1909 гг.
142
Протек. — По-видимому, имеется в виду участник Религиозно-философских собраний Виктор Петрович Протейкинский.
143
*Нувель Вальтер Федорович (1871–1949) — художник, участник "Мира искусств".
144
*"3аметка о Пушкине". — Эта статья Розанова опубликована в "Мире искусств" (1899. Т. 2. № 13–14. С. 1 — 10).
145
Своего рода наследственность (лат.).
146
Страстная неделя — последняя неделя перед Пасхой, посвященная памяти страданий Христа перед смертью ("страстей Господних").
147
Волжский (настоящая фамилия: Глинка Алексей Сергеевич, 1878–1940) критик и историк литературы, друг Розанова, писавший о нем.
148
Пук злобных рецензий на "Уед.". — Вырезки этих рецензий хранятся в архиве Розанова (ЦГАЛИ, ф. 419, оп. 1, ед. хр. 888).