Жертва

Дверь заперта, Золотинка лихорадочно стучит.

— Кто? — раздается полный тревоги голосок.

Золотинка не знает кто. Она молчит, скованная ужасным ощущением, что ей нечего сказать на этот простой вопрос. Только у них там, за дверью, полная ясность и благоденствие.

— Кто? — перепугано спрашивают за дверью.

— Это я, принцесса Септа, я вернулась, — говорит Золотинка по-мессалонски, понимая, что дело погублено в тот самый миг, когда она назвалась не принадлежащим ей именем. — Откройте скорее! — добавляет она уж совсем зря.

За дверью ошеломленная немота.

— Со мной случилось несчастье, я попала в воду, — торопливо говорит Золотинка, следуя неверным путем посредине правды и лжи. — Потом плутала в лесу. Все в порядке!

Но какое же там «в порядке»? Причем здесь «в порядке»? Золотинка не соображает, что говорит.

— Кто? — справедливо подозревают обман они.

— Разбудите принцессу, скажите, что вернулась Септа.

Снаружи задавленная общим шумом перебранка: охрана принцессы пытается сдержать горлопанов, поскольку помнит одно: никого не пускать! Но стражников едва слышно. Спустился по лестнице часовой и глядит в смятении.

— Разбудите принцессу! Вы что оглохли! — стучит Золотинка.

— Принцесса спит.

Ага! Все-таки принцесса, а не государыня, не княгиня! — Золотинка успевает отметить это суетное, не имеющее сейчас ни малейшего значения обстоятельство.

— Разбудите! — Оглядываясь на часового, который в противоречии побуждений мешкает у входа в коридор, Золотинка зачем-то перебирает на себе влажную, липнущую к телу одежду. — Я хочу поговорить с принцессой, объяснить, как это все случилось.

Слушает Нута или нет? Вот что важно.

Торжествующий рев и топот — толпа смяла охрану, прорвалась. Вздрогнул, слегка накренившись и проседая, насад. Золотинка бьет ногой в дверь.

— Откройте, я Септа, — кричит она севшим простудным голосом. За переборкой мертвая неподвижность. — Нута! Девочка моя, принцесса! Умоляю, дай мне сказать! Откройте!

Она бьет так, что тонкая филенка двери трещит и подается в пазу. Внезапно щелчок запора — дверь открывается. Дверь в покои принцессы и одновременно другая — на палубу. Сверху в сверкающий солнцем проем ломит народ, часовой в бессознательном порыве не пускать ставит поперек дороги бердыш. На входе в покои — Зимка.

Высоколобая красавица Зимка, непреклонная Зимка в долгой ночной рубашке. Она взбудоражена и молчит.

— Я — видеть принцессу, — говорит Золотинка.

— Нет — я — невозможно, — так же жестко и бессвязно, будто слова насажаны на вертел, отвечает Зимка.

И, когда смявший часового народ врывается в коридор, устремившийся в челе оравы удалец хватает Золотинку за плечо, угроза сообщает ей силы:

— Принцесса Нута! — кричит она мимо Зимки в открытую дверь. Такая страсть в этом крике, что схватившие Золотинку люди позволяют ей говорить. Коридор забит возбужденной толпой. — Принцесса Нута, я вернулась! — кричит Золотинка по-мессалонски.

— Ты, значит, Септа? — доносится слабый, но ясный голос Нуты. Всё стихает.

— Да! Да! — взвинчено говорит Золотинка. — Это я! Я вернулась.

— Ты здорова? — помолчав, спрашивает Нута.

— Да, я здорова! Вполне здорова.

— И ты… живая? — осторожно выпытывает Нута.

— Я живая, — не колеблется подтвердить Золотинка.

Преградой между Нутой и Золотинкой закаменела на пороге Зимка Чепчугова дочь. Потный ратник дышит Золотинке в ухо. Напряженное, готовое рухнуть обвалом ожидание.

— У тебя больной голос. Это и вправду твой голос? — выражает сомнение Нута.

Несколько раз Золотинка пытается начать и не может с собой справиться — нужно вздохнуть.

— Я хотела поговорить с тобой и объяснить, как было. Я упала в воду. В общем, оказалась в воде и отстала от каравана…

— А как же ты не утонула?

— Я хорошо плаваю. Я ныряю на десять саженей в глубину.

— Я бы утонула.

— Ничего страшного не случилось, только не догнала вас сразу.

Среди набившегося в коридор народа иноземцы, они понимают разговор, но именно потому, что понимают, смотрят и слушают с не меньшей подозрительностью, чем те, кто не разумеет по-мессалонски. Нута молчит, набираясь духу что-нибудь сказать. Отголоски прежних переживаний, вновь пробудившееся влечение и просто любопытство склоняют принцессу к Золотинке.

— Но как же говорят… — неуверенно начинает она, — мне растолковали, что письмо принцессы Нилло, твоей матери, подложное. Будто ты его сама сочинила. И что ты ведьма и будто вкралась… То есть, что ты хочешь погубить и меня, и Юлия. Это правда? Я не знаю, как быть?

Золотинка не успевает ответить.

— Принцесса! Ваше величество! — У выхода на палубу крик, толчея; ожесточенно расталкивая людей, пробивается ярко одетый мессалонский витязь — это Амадео. — Ваше величество! — кричит он, не достигнув порога покоев. — Остановитесь, вы в смертельной опасности! Не вступайте с ней в разговор! Это ведьма!

— Не-ет! — с глубокой силой убеждения возражает Золотинка. — Да нет же!

— Да! — Амадео лучше знает. Он пытается пробиться к Золотинке, но его опережают — Золотинка стиснута грубыми мужскими руками.

— Принцесса! — оборачивается она к двери. — Нута!

Твердая ладонь бьет по губам и обрывает остальное. Золотинку отрывают от пола и влекут к выходу, то растягивая, то скручивая, сдавливая грудь и зажимая рот.

Бьется надежда, что Нута подаст голос. Достаточно, может, слова, чтобы приостановить насилие. Нута молчит.

У выхода не протиснуться. Золотинку передают над головами — захватанная множеством рук, девушка ничего не весит.

— Не опускайте на пол! Глядите, чтобы не коснулась земли! — взвинченными голосами предупреждают друг друга знатоки колдовских уловок.

Торжествующий рев перекинулся раскатом на берег, едва Золотинку извлекли наверх. Вскинули ее высоко, не многие могли дотянуться, кто-то подскакивал, пихая соседей, отчего происходило общее шатание, кто-то кричал, а главное, держали. Как явленную миру добычу.

Вместе с плывущей над головами Золотинкой пришла в движение вся громада людей, возбужденный рев бросил скопившихся на насаде к борту, тогда как поставленные на лодку сходни не могли принять и ничтожной доли хлынувшего к узости народу. Не умея ждать, ибо ожидание означало ничем не заполненный, невыносимый промежуток между побуждением и действием, толпа напирала, переполненные мостки дрогнули, лодка черпнула воду, разнесся негодующий крик и вой. Люди гроздьями цеплялись друг за друга, за поручни, за что попало, но кто-то уже сверзился в реку и следом, несмотря на томительную задержку, с треском подломились мостки. В реке густо барахтались пострадавшие, толкались, выплывая к берегу. Появились зашибленные и окровавленные, кричали про утонувших. Прежний сплошной гул распался на выкрики, стоны, проклятия.

С немалым испугом — словно недостаточно было всего, что уже случилось! — Золотинка осознала, что несчастье со сходнями будет засчитано ей в вину. Предполагаемое Золотинкино коварство и явно обнаружившаяся недостаточность мостков никак между собой не сопрягались, но штука-то в том и была, что предполагаемому не хватало явного. Два раздельных явления: витавшую где-то в воображении причину без всякого осязательного следствия и весьма наглядное следствие, не имевшее как будто никакой положительной причины — не трудно было естественным образом по признаку взаимной дополняемости соединить. Кто при сложившихся обстоятельствах взял бы на себя смелость отрицать очевидный факт, что множество вымокших, зашибленных, озлобленных людей пострадали из-за Золотинки? Разве сама Золотинка набралась бы духу подвергнуть сомнению указанную взаимосвязь… Но не могла же она оправдываться прежде обвинения! И потому молчала.

— Не трепыхайся! — ткнули ее в ребро.

Золотинка добросовестно старалась не трепыхаться. Державшие ее на весу люди остановились и ждали. На палубе распоряжался Амадео. Безопасность принцессы Нуты, вот что занимало его в первую очередь. Он выгнал случайный народ из внутренних помещений, поставил стражу и занялся затем сходнями, чтобы поскорей удалить толпу.