Грач - птица весенняя

Это была единственная жертва. Студенты, издалека завидев атаку, укрылись без труда в ближайших дворах, переждав на лестницах и даже в квартирах, радушно распахнувших двери перед спасавшейся от полиции молодежью.

Личность Густылева была установлена на месте. Он был аккуратен, документы были при нем. Его похоронили за счет казны, без публикации в газетах. Даже Григорий Васильевич и чернобородый узнали о происшедшем лишь через неделю, когда, обеспокоенные долгим отсутствием Густылева, они решились послать к нему на квартиру разведать.

Григорий Васильевич написал некролог, а Козуба долго и досадливо читал этот листок, отпечатанный на ротаторе растекающимися лиловыми буквами.

Он спросил Грача очень хмуро:

— Что думаешь на этот предмет сделать? Смотри, пожалуйста, какого преподобного размалевали! А народ ведь верит. На фабрике у нас вчера специально собрание было в ткацком корпусе. Так и поминали: погиб, дескать, на посту, за дело рабочего класса. Это Густылев-то! Тьфу!.. Опровергать будем?

Бауман ответил вопросом на вопрос:

— Ты вчера на собрании, о котором сказал, был?

— Ну был, — проворчал Козуба, пряча глаза под брови; он уже чувствовал каверзу.

— Выступал с разоблачением, кто такой был на самом деле Густылев?

— Не выступал, ясное дело.

— Почему ясное?

— А как выступишь? Выйдет, как будто я каким-то способом жандармскую вину снижаю. Я даже так скажу: ежели о Густылеве по-настоящему сказать, кем он рабочему классу был, — выйдет: слава богу, что убили, туда ему и дорога… Не годится так.

Бауман пожал плечами:

— То-то и есть. А спрашиваешь насчет опровержения… Сам же рассудил правильно.

Совсем помрачнел Козуба:

— Правильно, правильно… А досадно! Обман же это. А меньшевики на нем капитал наживают.

— На обмане далеко не уедешь. А в типографии есть о чем другом, поважнее, печатать.

Печатать было действительно о чем. Война затягивалась. На фабриках и в университетах становилось все беспокойней. По селам опять росли и ширились всегдашние предвозвестники аграрных «беспорядков» — слухи о переделе, о прирезке крестьянам помещичьей земли. Ленин в каждом письме указывал на несомненную близость крупнейших событий, на необходимость с предельной широтой развернуть партийную работу. Революционное движение в рабочих и крестьянских массах России явно ширилось и шло на подъем, но положение осложнялось тем, что часть членов Центрального Комитета шла на соглашение с меньшевиками. Если не удастся к моменту подъема масс сбить беспощадно всех, кто старается завести движение в тупик, и обеспечить руководство за единственным подлинным революционным авангардом пролетариата — большевиками, — огромная сила грядущего взрыва может оказаться растраченной.

В Москве разрыв освежил было атмосферу. Но смерть Густылева окрылила московских меньшевиков. Их прокламация "Памяти мученика" была отпечатана под фирмой "Московского комитета РСДРП". Они собирались, очевидно, продолжать борьбу. И борьба эта предстояла большевикам нелегкая. Прежде всего потому, что в организации почти не было денег.

Расходы сокращали всячески и всемерно. Старую большую, слишком дорогую квартиру на Красносельской пришлось ликвидировать, временно свернув типографию. Ее взял пока что на хранение в своей комнатушке Козуба.

Грач с женой переехал на дешевую дачку за город, в Петровский парк; сюда предполагалось перебросить и типографию, если не удастся достать денег и оборудовать печатание по-настоящему, в условиях, отвечающих требованиям и конспирации и техники. Уменьшены были выдачи партийным работникам — районным пропагандистам и организаторам. Им выдавалось всего по десять рублей в месяц и ничего не давалось на разъезды, так что Ирине зачастую, если не каждый день, приходилось переметываться с Маросейки, где она жила, в Петровский парк, из Бутырок в Замоскворечье-пешком, потому что на конку не хватало денег, хотя она и подрабатывала уроками.

Время подошло крутое.

И с явками стало труднее. По крайней мере, в арбатском переулочке, у бактериолога, где собиралось на заседания свои бюро, глаза доктора с каждым разом глядели все испуганнее и почему-то виноватее, да и сам он встречал и провожал «гостей» как-то по-новому совсем, сутулясь и смущаясь.

Следовало бы переменить явку, так как хозяин, очевидно, стал тяготиться заседаниями. Но разговоры оставались разговорами вплоть до того дня, когда Ленгник, выйдя неожиданно из докторского кабинета, наткнулся на стоявшую у двери докторскую жену, Марию Павловну. Она смешалась в первую секунду, потом быстро куда-то исчезла. Глаза у нее были испуганные и недобрые.

В этот день разошлись с твёрдым решением — никогда не возвращаться под этот кров. Но решение, как оказалось, было принято поздно. День спустя, подходя под вечер к своей даче пустынной улочкой, Бауман с несомненностью определил за собой слежку.

Глава XI

НЮРИН ДЕБЮТ

Ирина прибежала к Козубе в тот самый момент, когда он усаживался пить чай, только что вернувшись с фабрики. Нюра захлопотала было, хотела вторую чашку поставить:

— Откушаете с нами?

Но Ирина только рукой отмахнулась:

— Где тут!.. С Грачом беда.

Козуба вскочил:

— Неужто взяли?

— Сейчас, может, и взяли, — сказала Ирина. Она оглянулась на окно, за которым гасли уже дневные краски, и глаза стали сразу сиротливыми. Она зябко повела плечами. — Хотя нет, ночи дождутся, наверно: они ж всегда ночью берут. Но в ночь — возьмут обязательно. Кругом всей дачи шпики и просто даже полиция. Я попробовала — с огорода, так и там, за грядками затаившись, сидят. И меня не знаю уж как пропустили. Шла, как сквозь строй…

— Он чего же ждет, Грач?!

— Я за тем и пришла. В своем платье ему не пройти. Надя к тебе послала. Давай из твоего что-нибудь — блузу, жилетку… ну, что есть. Я пронесу. Переоденется — в рабочем виде, может, и не опознают.

— Из моего? — Козуба и Нюра переглянулись растерянно. — Уж не знаю… Мое, что есть, на мне и одето- полностью, без остатка.

— Да и с этого какой толк? — неодобрительно отозвалась Нюра. — Разве Грачу мыслимо такое одеть? Это брюки разве? Срамота одна, заплата на заплате! Опять же…

Ирина перебила:

— Некогда. Опоздаем. Наплачемся тогда… Тем более, на дачу вчера еще только привезли полторы тысячи прокламаций новых к солдатам. Из Питера.

Козуба даже ахнул:

— Неужто не пожгут?!

— Не хочет ни за что Грач, в том все и дело, — тряхнула головою Ирина. — Говорит:-"Может, как-нибудь отсидимся. Или при обыске не найдут. А полторы тысячи уничтожить…"

— А найдут — за солдатские ответ особый.

— Ну! — Ирина махнула рукой гордо. — Уж это Грачу все равно. Мало за ним дел!.. А вот уйти-надо попробовать… Платье, платье! Если у тебя нет, у кого из товарищей, может быть, найдется?

— Пустое дело! — фыркнул Козуба. — Найди рабочего, у которого две пары брюк!..

Подумал и взял со стола потрепанный свой картуз:

— Двинули!

— А платье?

Козуба огладил себя:

— На мне. Я там в Грача обернусь.

— В Грача? — протянула Нюра. — Ошалел, старик!

— У меня ноги борзые: уйду, — нарочито молодцевато отозвался Козуба и пошел к двери. — А и не уйду- какое против меня показание?..

Он взялся было за ручку двери, но остановился:

— Стой-постой! А с техникой как быть, ежели, неровен час… Типография, в самом же деле…

Все трое посмотрели на стоявший у стенки потертый диван. Козуба приподнял сиденье; оно взвизгнуло протяжно и жалобно ржавыми, сбитыми своими пружинами.

Под сиденьем-чугунная рама, холщовые мешочки со шрифтом, самодельные, из картона склеенные кассы, верстатки, валики…

— Да… завтра как раз собирались ставить на ход.

Ирина заторопила:

— Брось! Все равно сейчас уже ничего не поспеешь. Конечно, это очень-очень важно-техника, но все-таки, в конце концов, она — дело наживное. Возьмут — еще достанем. А второго Грача не достанешь.