Отныне и вовек

Капитан Хомс повернулся на вращающемся стуле вправо и сурово глядел в окно, выставив на обозрение Пруиту свой профиль – выпирающий подбородок, жесткие губы и резко очерченный хищный нос. Потом он крутанулся на заскрипевшем стуле и заговорил.

– Я, Пруит, взял себе за правило всегда лично проводить первую беседу с моими новыми солдатами, – сурово сказал он. – Не знаю, как там было принято у вас в команде горнистов, но в моей роте все четко по уставу. С теми, кто сачкует или ерепенится, мы соплей не разводим. Не хотят служить на совесть, пусть сидят в гарнизонной тюрьме.

Он замолчал, сурово поглядел на Пруита и скрестил обтянутые сапогами ноги. Шпоры на сапогах звякнули, словно поддакивая. Капитан Хомс, оседлав любимого конька, постепенно входил во вкус. Его орлиное лицо говорило Пруиту: «Перед тобой настоящий вояка, который не боится разговаривать с солдатами на их же языке, не выбирает выражений и понимает своих ребят».

– У меня в роте все налажено как часы, – продолжал Хомс. – И пусть только какая-нибудь сука попробует этот порядок поломать! Если же солдат служит на совесть, ни в чем не проштрафился и делает то, что я ему приказываю, внакладе он не останется. В моей роте легко продвинуться, потому что у меня нет любимчиков. Я лично слежу за тем, чтобы каждый получал, что заслуживает – ни больше, ни меньше. Ты, Пруит, начинаешь в моей роте с нуля, и, чего ты добьешься, зависит только от тебя самого. Ясно?

– Так точно, сэр.

– Отлично. – И Хомс сурово кивнул.

Милт Тербер следил за разговором, развивающимся по давно известной ему схеме. «Король вскричал: „Ус…ся!“ – вспомнилось Терберу из детства. – И двадцать тысяч подданных присели меж колонн. Ведь слово королевское для подданных – закон!» Он улыбнулся Пруиту неуловимым движением бровей, и из-под маски по-прежнему серьезного лица на секунду выглянул злорадно ликующий тролль.

– Чтобы получить в моей роте повышение, – все так же сурово продолжал Хомс, – солдат обязан знать свое дело. Он обязан служить. Он обязан доказать мне, что знает службу как свои пять пальцев.

Он вскинул глаза на Пруита:

– Ясно?

– Так точно, сэр.

– Отлично, – сказал капитан Хомс. – Это хорошо, что ясно. Самое главное, чтобы командир и подчиненные понимали друг друга. – Откинувшись на спинку стула, он дружелюбно улыбнулся Пруиту: – Что ж, рад принять тебя на борт, Пруит, как сказали бы на флоте. Хорошему солдату в моей роте всегда найдется место, и мне приятно, что ты к нам перевелся.

– Спасибо, сэр.

– Что ты скажешь, если я временно назначу тебя ротным горнистом? – опросил Хомс, закуривая. – Кстати, я видел на прошлогоднем чемпионате твой бой с Коннорсом из восьмого полевого. Прекрасный бой, замечу. Прекрасный. Тебе просто не везло. Мне тогда показалось, что во втором раунде ты вполне мог его нокаутировать.

– Спасибо, сэр, – сказал Пруит. Капитан Хомс разговаривал с ним уже совсем по-свойски. Вот оно, началось, подумал Пруит; что ж, приятель, ты сам напросился, сам теперь и решай. Только лучше пусть решает Хомс.

– Если бы я в начале сезона знал, что ты в нашем полку, я бы тебя перетащил к себе еще в декабре, – улыбнулся Хомс.

Пруит ничего не ответил. Он не услышал, а скорее почувствовал, как слева от него брезгливо фыркнул Тербер. А тот придвинул к себе стопку бумаг и углубился в них с нарочито отсутствующим лицом человека, который сам трезв и поэтому делает вид, что не имеет никакого отношения к своему пьяному приятелю.

– Мне бы сейчас пригодился хороший трубач. – И Хомс снова улыбнулся. – У нашего штатного горниста пока опыта маловато, а учеником к нему пришлось назначить одного полного болвана. Его опасно оставлять на строевой, того и гляди кого-нибудь подстрелит. – Хомс засмеялся и поглядел на Пруита, словно приглашая посмеяться вместе с ним.

Милт Тербер продолжал молча изучать бумаги, но брови у него дрогнули – это он предложил назначить Сальвадоре Кларка учеником горниста после того, как тот чуть не застрелил себя в карауле.

– Автоматически получишь РПК, – добавил Хомс. – Я прикажу старшине завтра же утром все оформить.

Он выжидательно замолчал, но Пруит, не отвечая, смотрел в открытое окно, куда солнце посылало насмешливые колкие лучи, и гадал, скоро ли до капитана дойдет: ему не верилось, что здесь до сих пор ничего про него не знают. Еще недавно чистая и свежая рубашка уже намокла, прилипала к телу.

– Я, конечно, понимаю, – терпеливо улыбнулся Хомс. – РПК – это не бог весть что, но все сержантские должности у нас заняты. Правда, у двух сержантов истекает контракт, – добавил он. – Они следующим пароходом должны вернуться на континент. Но это только через месяц.

Жалко, спортивный сезон кончается, – продолжал он, – а то ты бы мог начать тренироваться хоть сегодня. Но ничего не поделаешь, февраль уже весь расписан, а с первого марта сезон закрывается. Зато, – он улыбнулся, – раз ты в этом году не будешь выступать за полк, тебя осенью допустят на товарищеские – выступишь за роту. Ты в этом году видел на чемпионате кого-нибудь из моих парней? У нас есть сейчас несколько очень способных, и я уверен, первое место нам снова обеспечено. Насчет двух-трех ребят я бы хотел с тобой посоветоваться.

– Я в этом году вообще не был на соревнованиях, сэр, – сказал Пруит.

– Вообще? – переспросил Хомс, не веря своим ушам. – Как это не был? – Замолчав, он посмотрел на Пруита с любопытством, потом перевел понимающий взгляд на Тербера. – Объясни мне, Пруит, – мягко сказал он, взяв со стола тщательно заточенный карандаш и внимательно его изучая, – как получилось, что ты целый год прослужил у нас в полку и никто о тебе ничего не знал? Ведь я тренер команды боксеров, тебе это прекрасно известно, а наша команда – чемпион дивизии. Почему же ты ни разу не подошел ко мне?

Пруит переступил с ноги на ногу и глубоко вздохнул.

– Я боялся, вы захотите включить меня в команду, сэр, – сказал он. И подумал: вот и все, самое страшное позади. Теперь пусть Хомс выпутывается, как умеет. На душе стало легко.

– А почему бы нет? – недоуменно спросил Хомс. – Команде нужны хорошие боксеры. У тебя к тому же полусредний, а мы в этой категории хромаем. Если в этом году проиграем, то только из-за полусреднего.

– Я, сэр, потому и ушел из двадцать седьмого, что бросил бокс, – сказал Пруит.

Хомс снова метнул на Тербера понимающий взгляд, но на этот раз, как бы извиняясь, что раньше ему не верил.

– Бросил бокс? – переспросил он. – Из-за чего?

– Вы, наверно, знаете про случай с Дикси Уэлсом. сэр. – Пруит услышал, как Тербер отложил свои бумаги, и почувствовал, что старшина ухмыляется.

Хомс невинно поглядел на него широко раскрытыми глазами.

– Дикси Уэлс? Первый раз слышу. А что там было?

И Пруиту пришлось рассказать ему, рассказать им обоим всю эту историю. Расставив ноги по стойке «вольно» и заложив руки за спину, он стоял перед ними и рассказывал, понимая, что его рассказ никому не нужен, потому что оба они давно все знают. Но он был вынужден играть роль, навязанную ему Хомсом, и потому рассказывал.

– Да, очень неприятный случай, – сказал Хомс, когда Пруит замолчал. – Твое состояние вполне можно понять. Но что поделаешь, бокс опасный спорт и всяко бывает. Если стал боксером, надо быть готовым и к такому.

– Вот поэтому я и решил бросить бокс, сэр.

– Но с другой стороны, – продолжал Хомс уже не слишком дружелюбно, – что же будет, если все боксеры начнут так рассуждать?

– Все не начнут, сэр.

– Знаю, – еще менее дружелюбно сказал Хомс. – Чего же ты от нас хочешь? Чтобы мы запретили бокс из-за того, что пострадал один боксер?

– Нет, сэр, я же не говорил, что…

– Ты еще потребуешь, чтобы и войну прекратили из-за того, что, мол, погиб один солдат, – не слушая его, продолжал Хомс. – Для нас здесь, вдали от родины, бокс – важнейшее средство поддержания морального духа.

– Я вовсе не хочу, чтобы бокс запретили, сэр, – сказал Пруит, понимая, что поневоле говорит глупости. – Но мне непонятно, – упрямо добавил он, – зачем человеку заниматься боксом, если он не хочет?