Страница 18 из 29
Январь 1996
Я ушел из центра богословия и обосновался в заброшенном монастыре в Верхних Пиренеях. Попытался разобраться в самом себе. Высшее знание. Божественный Глагол. Среди монахов я снова обретал силу, надежду и жизнеспособность. Но лишь до того дня, когда обыденность не стала мне в тягость. После всего, что мне довелось увидеть, невозможно было стоять на коленях и говорить с Небом, зная, что на земле царит ад. Здешние монахи в вопросах души были послушниками. Я пребывал в иных пределах. Я видел истинное лицо человека — с содранной кожей, обнаженными мышцами и торчащими нервами. Его неумолимую, упрямую ненависть. Его ненасытную страсть к насилию. Человека надо излечить от этого зла, я же ничего не могу сделать, живя здесь в тиши, в отдалении от мира.
Вот тогда я вспомнил о Люке.
Практически два года я о нем и не думал. Его образ и голос вернулись ко мне с новой силой. Люк всегда обгонял меня. Он всегда провидел болезненные, противоречивые, подспудные истины реальной жизни. Сегодня я вновь понял, что должен следовать его путем.
Сентябрь 1996
Так я присоединился к «Вороньему острову» — поступил в Высшую школу инспекторов полиции в Канн-Эклюз в департаменте Сен-э-Марн. Название школы объясняется тем, что каждый здесь носит форму. Мне не привыкать, ведь я носил сутану. Только теперь сутана сменилась темно-синим мундиром. Пройден первый рубеж, когда офицеры-наставники смотрели на меня косо из-за моих дипломов. Я мог бы попытаться поступить в Сен-Сир-о-Мон-д'Ор — «фабрику комиссаров полиции». По всем предметам я получал высшие баллы — уголовное право, конституционное право, гражданское право, гуманитарные дисциплины. Никаких проблем. Даже со спортом: легкая атлетика, тир, ближний бой… Жизнь аскета и вкус к лишениям сделали из меня грозного противника. К тому же в конце занятий, на стажировке, в боевых условиях в полной мере проявилось мое главное достоинство: чувство улицы. Интуитивное чувство места, инстинкт преследования, понимание психологии преступника… И особенно дар маскировки. Несмотря на мою долговязую фигуру и интеллигентную внешность, я мог, пользуясь языком, принятым в криминальной среде, пробраться куда угодно, адаптироваться и войти в доверие к любому негодяю.
Июнь 1998
В возрасте тридцати одного года я закончил Канн-Эклюз — лучшим в своем выпуске. Первое место давало мне преимущество в выборе вакансии. Через несколько дней меня вызвал к себе директор.
— Вы просите направить вас на работу в ОБПС — Отдел по борьбе с проституцией и сутенерством?
— Да, а в чем дело?
— А вы не хотите поработать в Центральном бюро? В Министерстве внутренних дел?
— А в чем проблема?
— Да мне тут сказали… Вы ведь католик, не так ли?
— Не вижу связи.
— В ОБПС вам придется столкнуться с весьма сомнительными ситуациями. — Он немного поколебался, потом по-отечески улыбнулся:
— Я десять лет проработал в ОБПС. Это очень своеобразный вид деятельности. Не уверен, что субъектам, с которыми там приходится сталкиваться, нужен полицейский с такими дарованиями, как у вас.
Я ответил ему такой же улыбкой и склонил все свои сто девяносто сантиметров:
— Вы не поняли. Это они мне нужны.
Сентябрь 1998
Я погрузился в пучину порока. За несколько месяцев мой словарный запас существенно обогатился: копрофилия — сексуальное извращение, проявляющееся в том, что человек поедает экскременты; ондинизм — сексуальное удовольствие от вида или контакта с мочой; зоофилия — я арестовал целый склад кассет, которые в комментариях не нуждаются; некрофилия — мне довелось организовывать незабываемый поход глубокой ночью на кладбище Монпарнас.
Мой дар маскироваться проявился в полную силу. Я внедряюсь в любую среду, завожу приятельские отношения с сутенерами и шлюхами, с улыбкой воспринимаю самые омерзительные извращения. Притоны любителей меняться партнерами, садомазохистские клубы, особые вечеринки… Я застаю врасплох, выслеживаю, задерживаю… Без всякого отвращения или душевного надлома. Участвую во всех нарядах: ночью — чтобы работать на улице, днем — для снятия показаний с потерпевших и выражения сочувствия проституткам и семьям жертв.
Часто бывает, что я сутками работаю без отдыха, сменную одежду храню у себя в кабинете. Среди коллег слыву трудоголиком и карьеристом. Работая в таком режиме, я скоро мог бы стать капитаном — это знают все. Но никто не знает истинной подоплеки моих поступков. Этот первый этап, связанный с похотью, — только один из многих. Первый круг ада. Я хочу глубже узнать зло во всех проявлениях, чтобы вернее его победить.
Однако окружающие, как всегда, неверно понимают мое душевное состояние. Я счастлив. Я соблюдаю один устав, следуя другому: в шкуре полицейского я выполняю все те же три монашеских обета — послушания, бедности и целомудрия, к которым прибавился еще один — обет одиночества. Этот последний обет я ношу на теле, как власяницу.
Каждый день я молюсь в соборе Нотр-Дам. Каждый день благодарю Бога за результаты, полученные с таким трудом, и прошу прощения за методы, к которым прибегал, — давление, насилие, угрозы, ложь. Я благодарю Его за помощь, которую оказывал жертвам, и за прощение виновных.
Моя болезнь так и не прошла. Даже в центре Парижа, на Страсбургском бульваре или на площади Пигаль, я по-прежнему вздрагиваю от невнятного бормотания рации или от скрежета о тротуар сгружаемых ящиков. Но я придумал, как с этим сладить: рассматривая насилие в прошлом сквозь призму насилия в настоящем.
Сентябрь 1999
Год в этой грязи, год знакомства со всеми формами сексуальных отклонений. Однако самым тяжелым в этой работе оказались не извращенцы, а сутенеры и подпольные сети. Целые дни засад, слежки не только за славянской мафией, преступниками из Магриба или производителями грязного видео, но и за известными людьми, политическими деятелями, склонными к извращениям. Ночи напролет я просматриваю кассеты, путешествую по сайтам Интернета, испытывая попеременно то возбуждение, то тошноту. Мне приходится закрывать глаза на изнанку жизни Конторы: на коллег, которые «клеят» жертв сексуальных домогательств, на стажеров, использующих кассеты в личных целях. И везде секс, по обе стороны зеркала.
Черный океан, в котором я находился в апноэ. Оглядываясь на череду прожитых месяцев, я прихожу к одному выводу: кое-что изменилось. Моя личность вызывает все меньше недоверия. Судебные следователи уже не видят во мне только карьериста и сразу подписывают ордера, за которыми я к ним прихожу. Коллеги начали заводить со мной разговоры, им по нраву мое умение слушать. Их признания становятся исповедями, и я могу почувствовать, до какой степени нас заразила борьба со злом, которая вынуждает изо дня в день переступать черту. Я все больше оправдываю свое прозвище — Капеллан.
Я думаю о Люке. Где он теперь? В Управлении судебной полиции? В уголовке? В Центральном бюро? После Руанды я потерял с ним связь. Надеюсь, что однажды встречу его на расследовании или где-нибудь в коридоре. Мне слышится знакомый голос у нас в Конторе, мерещится дорогое лицо в зале суда — и я уже думаю, что это он. Бросаюсь навстречу — и испытываю разочарование.
Однако я не ищу этой встречи. Я верю в наш путь — мы идем одной дорогой и, в конце концов, должны увидеться.
Время от времени еще один человек из моего прошлого врывается в поток ежедневных забот. Моя мать. Через несколько лет после смерти мужа она сблизилась со мной. В разумных пределах, конечно, — раз в неделю мы встречаемся с ней в чайном салоне на левом берегу Сены.
— Как дела на работе? Все хорошо? — спрашивает она, отщипывая кекс с сыром.
А я думаю об извращенце, которого задержал накануне по обвинению в изнасиловании подростка, больного, который макал хлеб в писсуары на Восточном вокзале. Или о маньяке-поджигателе, найденном мертвым вчера утром: он скончался от внутреннего кровотечения после анального секса со своим доберманом.