Страница 10 из 29
Врач продолжал говорить, но я его не слушал. В голове у меня звучали слова из Апокалипсиса:
И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них. Но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе. И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним.
Истина была очевидна: прежде чем низвергнуться в ад, Люк защитился от дьявола.
8
Декабрь 1991
Вот уже два года, как я не видел Люка. Два года, как я шел собственным путем, взяв за основу творения раннехристианских авторов, живя в мире «Апологетики» Тертуллиана и «Октавия» Минуция Феликса. С сентября я был слушателем французского отделения Папской семинарии в Риме.
Это было самое счастливое время в моей жизни. Дом 42 — здание с розовыми стенами по улице Санта-Кьяра, большой двор, окруженный галереей цвета светлой охры. Моя комнатка с желтыми стенами, которую я воспринимал как убежище для сердца и совести. Комната для занятий, где мы отрабатывали жесты для будущих литургий. «Benedictus est, Domine, Deus universi…»[4] Кроме того, у этого здания была терраса, смотревшая на купола собора Святого Петра, Пантеон и церковь Иисуса…
Мои родители настояли, чтобы на Рождество я вернулся в Париж, ибо для них было важно — «существенно», как выражалась моя мать, — чтобы мы провели конец года вместе. Но когда я приземлился в Руасси, ситуация, как оказалось, в корне изменилась: мои предки уже отправились на Багамские острова на яхте делового партнера отца.
Был вечер 24 декабря, и я испытал скорее облегчение, чем какое-либо иное чувство. Оставив вещи в особняке родителей на улице Виктора Гюго, я пошел бродить по Парижу. Просто так, без всякой цели. Ноги сами привели меня в Нотр-Дам. Там как раз начиналась всенощная.
В соборе было столько народа, что я с трудом пробрался внутрь и сразу проскользнул направо. Незабываемое зрелище: тысячи поднятых голов, отрешенные, сосредоточенные лица, звенящая тишина, пропитанная благовониями. Я был здесь чужим среди незнакомых мне людей и наслаждался этим, забыв обо всем: об упадке католической веры, о вероотступничестве священников, о запустении церквей.
— Матье!
Я повернул голову, стараясь разглядеть в толпе знакомое лицо.
— Матье!
Я поднял глаза. Стоя на основании колонны, Люк возвышался над толпой верующих. Его бледное лицо, покрытое медными веснушками, сияло как свеча. Он спрыгнул вниз и исчез в толпе. Но через секунду уже тянул меня за руку:
— Идем, живее. На выход.
— Но сейчас начнется служба…
В глубине хоров священник произнес:
— «На Тебя, Господи, уповаю!»
Люк подхватил на лету:
— «…Силой Твоей укрепляюсь, во веки не поколеблюсь…» Мы с тобой наслушались этого вдоволь, так ведь?
Насмешливый тон стал еще более агрессивным. Вокруг нас послышались протестующие возгласы. Чтобы не поднимать скандала, я пошел за ним. Оказавшись у стены, я схватил его за плечо:
— Ты что, вернулся во Францию?
Люк подмигнул мне:
— Хочу поучаствовать в представлении.
За стеклами очков его взгляд сверкал ярче обычного. Заострившиеся черты лица, тени под глазами — если бы я не знал его так хорошо, я бы подумал, что он принимает наркотики.
Люк пробрался между тесными рядами и остановился около стеклянной дверцы исповедальни. Открыл ее и втолкнул меня внутрь.
— Входи.
— Ты что, спятил? Да ты…
— Входи, тебе говорят!
Я опустился на скамеечку. Люк уселся с другой стороны перегородки, там, где обычно сидит священник, и опустил обе шторки. В одно мгновение мы оказались отрезанными от толпы, песнопений и службы. Люк прошептал через деревянную решетку:
— Я видел его, Мат. Видел собственными глазами.
— Кого?
— Дьявола. Во плоти.
Я наклонился, стараясь сквозь решетку разглядеть его лицо. Оно почти светилось. Его черты подергивались, и он все время прикусывал нижнюю губу.
— Ты хочешь сказать: там, в Судане?
Вместо ответа Люк отодвинулся в темноту.
Нельзя было понять, смеется он или плачет. За два последних года мы обменялись лишь несколькими письмами. Я ему сообщил, что меня приняли в Папскую семинарию. Он мне ответил, что делает свое «дело», все дальше продвигаясь на юг, туда, где восставшие христиане сражаются с регулярными войсками. Его письма были странными, холодными и чужими — читая их, невозможно было почувствовать состояние его души.
— В Судане, — усмехнулся он, — я видел только следы дьявола: голод, болезни, смерть. А вот в Вуковаре, в Югославии, я уже видел его самого в действии.
Из газетных сообщений я знал, что совсем недавно этот город в Хорватии после трехмесячной осады оказался в руках сербов.
— Оторванные осколками бомб головы детей, младенцы с выколотыми глазами. Беременные женщины, которым вспороли животы, а потом сожгли заживо. Раненые, расстрелянные в упор прямо в госпиталях. Подростки, которых заставляли насиловать своих матерей… Я все это видел. Зло в чистом виде. Темная сила, вырвавшаяся из недр человека.
По контрасту я представил себя в своей желтой келье. Каждое утро, сидя в тепле и уюте, я слушал новости на волне Ватикана. Я спросил:
— Как же… как ты оттуда выбрался?
— Чудом.
— Ты работал на какую-то ассоциацию?
— Ни на какую.
Он опять рассмеялся и приблизил лицо к разделявшей нас перегородке:
— Я взялся за оружие, Мат.
— Что?!
— Стал добровольцем. Там иначе не выживешь.
На секунду мне показалось, что Люк раскаивается, но я ошибся — он ни о чем не жалел. Наоборот, гордился тем, что сделал.
— Как ты мог?!
Он снова откинулся в темноту. Пение смолкло, и в церкви стало тихо. И тут я услышал совсем рядом звук — звук рыданий. Люк плакал, закрыв лицо руками.
Я сразу переменил тон:
— Тебе надо все забыть. Все, что делали они, что делал ты… Нельзя же судить обо всем человечестве по этой вспышке насилия. Ты оказался в наихудших условиях, где человек превращается в животное. Ты…
Люк поднял голову и снова приблизил ко мне лицо. На скулах у него блестели слезы, но он улыбался, и усмешка искажала его черты.
— А ты все там же, в семинарии?
— Уже три месяца.
— А пришел не в сутане. Ты что, инкогнито?
— Не надо издеваться надо мной.
Он засмеялся сквозь слезы:
— Так и сидишь в больнице для здоровых?
— Что за игру ты затеял? Тебе понадобилось двадцать четыре года, чтобы открыть для себя насилие? И нужен был Вуковар, чтобы осознать меру человеческой жестокости? А что ты намерен делать теперь? Отправиться на другой фронт? Свет в нас самих, Люк. Вспомни Первое послание Иоанна: «Для сего-то и явился Сын Божий, чтобы разрушить дела диавола».
— Он явился слишком поздно.
— Если ты так думаешь, значит, ты потерял веру. Наша роль не в том, чтобы противостоять злу, а в том, чтобы призывать к добру, вести к свету…
— Ты тыловая крыса, Мат. Ты славный парень, но ты тыловая крыса. Мелкий набожный буржуа.
Я вцепился в решетку. В соборе снова запели.
— Чего ты добиваешься? Чего ты хочешь?
— Действовать.
— Ты возвращаешься в Югославию?
— Я записался в Канн-Эклюз.
— Куда?!
— В полицейскую школу. Экзамены в январе. Я буду полицейским. Через два года я уже смогу работать на улице. Другого выхода нет. Я хочу встретиться с дьяволом на его территории. Хочу испачкать руки. Соображаешь?
Он говорил спокойным, уверенным голосом. А у меня внутри, наоборот, что-то оборвалось. Снова вспомнился апостол Иоанн: «Мы знаем, что мы от Бога и что весь мир лежит во зле».
Я закрыл глаза и снова увидел себя и Люка стоящими у колонн аббатства Сен-Мишель-де-Сез. Тогда мы собирались изменить Церковь, изменить мир…
— Счастливого Рождества, Мат.
4
«Благословен Ты, Господи, Боже вселенной…» (лат.)