Нокаут

Бендер захлопнул папку:

— Как же я мог отказаться от редактирования? Такой роман! Апробированный, даже акт экспертизы романа приложен — из Политехнического института специально прислали.

Собеседники помолчали.

— Как же все-таки насчет смысла жизни? — поддразнил «Викинг».

— Очень просто, — отрезал управдом. — В свое время я консультировался по этому вопросу. Вы Дон-Кихот навыворот. Принимаете великанов за ветхие ветряные мельницы, готовые развалиться от малейшего толчка. Вы старьевщик, обреченный собирать полусгнившую ветошь. В этой стране вам не разживиться. Запомните это раз и навсегда.

— Врешь! Врешь, старик!!! Все врешь!!!— вне себя заорал «Викинг», как бы ища спасения в крике. — Я убью тебя.

Управдом улыбнулся:

— Этого от вас можно ожидать, коренной житель города Кологрива. Вы, кажется, оттуда прибыли? Во избежание эксцессов разрешите предложить руку: я провожу вас до ближайшего отделения милиции. Прошу… не стесняйтесь. Все равно вам никогда в жизни не удастся командовать парадом.

Стенли вскочил со стула. Задыхаясь от злобы и страха, он с размаха ударил управдома в подбородок. Управдом лениво зевнул. Фрэнк ударил еще раз. Управдом улыбнулся и вдруг взмахнул рукой. В глазах «Викинга» поплыли красные круги… Нет, это рыжие муравьи с отвратительными головами!..

— А-а-а! — закричал Фрэнк, охваченный ужасом…

— Гражданин, гражданин! — услышал он строгий голос и открыл глаза.

— Гражданин, — тормошил его за плечо рослый милиционер. — Здесь спать не положено. Здесь сквер, дети играют. Дома спать надо.

Ошалело мигая, «Викинг» поднялся со скамейки. Ноги ослабели, в голове завывала метель изорванных в клочки мыслей. Кое-как доплелся он до ажурного павильона с газированной водой, машинально выпил стакан сельтерской. Метель немного улеглась. Фрэнк рассмотрел устланный цветами скверик, похожий на яркий восточный ковер, в центральном цветнике стоял поросший травой чрезвычайно толстоногий слон, на зеленом хоботе его росли «анютины глазки».

«Как я здесь очутился? — усиленно соображал «Викинг», — ну конечно… вспоминаю. Я и не подумал идти в райжилуправление. Решил побродить, устал, присел на скамью. Все ясно… Очень хорошо. Значит, этот управдом — миф!» Фрэнк широко улыбнулся и на радостях игриво подмигнул пожилой гражданке, степенно пившей за столиком крем-соду.

И вдруг улыбка на его губах завяла. «Сон! Ужасный сон! Чем он лучше кошмара Сопако?» «Викинг» стиснул зубы, в душу вползла холодная змейка затаенного страха. Медленно двинулся он навстречу сумеркам в гущу принарядившейся к вечеру толпы, свернул налево и очутился у большого здания с солидным фасадом. Невдалеке, под полосатым «грибком», застыл часовой, плоский штык карабина сиял масляным блеском.

«Викинг» почувствовал облегчение, радуясь, как ребенок, разбивший вазу и оставшийся безнаказанным. «Я здесь, рядом с вами. В десяти шагах! — мысленно кричал он в окно солидного, словно заснувшего здания. — Что же меня никто не схватит? Ждете, пока явлюсь с повинной?.. Ха-ха-ха!.. Не дождетесь».

Чего не дождутся обитатели солидного здания, Фрэнк так и не договорил. Быстро перешел улицу и, спрятавшись за могучим стволом седого карагача, замер в ожидании, не сводя глаз с освещенного подъезда, из которого вышел человек небольшого роста, затем перебежал в проулок, спугнув влюбленную парочку, постоял минуту-две и, не спеша, фланирующей походкой заблуждал по улицам, изредка прислоняясь к деревьям, словно у него кружилась голова.

В глазах «Викинга», устремленных в одну точку, светилась жестокая радость.

Глава XXXII. Экс-казначей выходит в тираж

В молодом и кудрявом парке привольно лоснилось большое искусственное озеро, ветерок надувал на его поверхности мелкую зыбь, как в чайном блюде, шелестел бесчисленными зелеными косами плакучих ив, свесившимися к воде, гонял по оранжевым дорожкам аллей хрустящие обертки «эскимо». В парке было людно. Горожане любили его, называли гордо и торжественно лесопарком и вечерами стекались огромными толпами под сень юных, недовольно пышнокронных деревьев, любовались искристым, как хрусталь, водопадом, располагались целыми семьями в густых зарослях кустарника, катались на лодках, распевая под гитары, бубны и аккордеоны песни, залегали плечом к плечу на крохотном пляже и, исполненные узкомуниципального патриотизма, припадали к фонтанчикам теплой минеральной воды, бьющей прямо из-под земли. Вода эта была обнаружена совсем недавно и, как утверждали знатоки, обладала столь многообразными целебными свойствами, что в местных газетах, пожалуй, лишь из приличия не высказывались прямые намеки на неизбежное перемещение в ближайшем будущем центра курортомании с Кавказа и Крыма в Бахкент, на берега скромного водоема, изобилующие чудодейственной влагой. В восьмом часу, когда спадает жара и прозрачная, еще светлая даль неба подергивается ласковым дрожащим маревом, в лесопарке появился экс-казначей. Вел он себя по меньшей мере странно: шел, не разбирая дороги, пробирался сквозь кустарник, словно испуганный медведь через бурелом. Достигнув павильона с источником, Сопако долго и шумно пил целебную воду, затем вновь удалился в заросли и грузно опустился на траву у густого куста. Куст издал поцелуйный звук, тревожно колыхнулся — Лев Яковлевич испуганно отпрянул в сторону, отполз на четвереньках к другому кустику и… столкнулся нос к носу с хмурым гражданином в очаровательном неглиже дачника. Он поил фиолетовым лимонадом шуструю девочку лет пяти, супруга хмурого гражданина, обрамленная в изголовье яичной скорлупой, принимала солнечную ванну. Завидев вторгшегося незнакомца, семейство сварливо и испуганно закудахтало. Экс-казначей, трудолюбиво посапывая, дал задний ход.

Минут через пятнадцать Сопако нашел все же свободное местечко на берегу, полежал животом вниз на мягкой прохладной траве, вдыхая свежесть зелени, потом подполз к живой изгороди и, просунув в нее сивоволосую голову, стал внимательно наблюдать за купающимися. Он удивительно походил на сатира, выслеживающего резвящихся нимф.

Экс-казначей выполнял задание шефа: отдыхал в парке.

Лев Яковлевич был слишком озабочен, чтобы выполнять это задание со спокойствием, хладнокровием и методичностью рядового горожанина, который испытывает мизерные муки совести лишь два раза в месяц, утаивая от жены по десятке из зарплаты. Экс-казначея муки совести грызли последнее время и днем и ночью. Бархатные кошачьи лапки бесшумно щекотали его подержанное сердце, укутанное жиром, словно одеялом; пробирались дальше, в глубь организма, заигрывая с печенью, желчным пузырем; явственно скребли камень, издавна поселившийся в левой почке, и вдруг, выпустив огромные острые когтищи, продирались к легким. Лев Яковлевич задыхался, со стоном хватался за дряблую грудь, неизменно перед внутренним оком его с возмутительными подробностями возникало, как на экране телевизора, небольшое помещение с крохотным, зашторенным снаружи оконцем и массивной дверью, обитой листовым железом, а может быть, и сталью. Утробу Сопако охватывал ментольный холод, по хребту пробегал морозец, растекаясь по коже гусиными пупырышками. Он настолько явственно представлял помещение с удивительно прочной дверью, что обонял даже царивший в нем запах — грустную смесь извести, карболки и одиночества.

Что и говорить! Экс-казначей тяжело страдал от душевного неустройства, катастрофически сбавлял в весе и охотно принимал кровянящие душу кошачьи когти за проявление гражданских чувств. Лицо Сопако побурело от солнца и нехороших мыслей, в глазах поблескивали тревожные огоньки. «Викинг», занятый собственными переживаниями, не предполагал, что очутился в глупом положении укротителя, который изо дня в день, десять лет кряду, просовывал старому, затюканному «политикой кнута и пряника» тигру голову в пасть и вот стоит сейчас на арене, освещенной пыльными лучами прожекторов, треплет, улыбаясь, огромного полосатого кота по морде, не обращая внимания на блестки юмора в его зеленовато-желтых глазах и повисшей в углу пасти многозначительной гастрономической слюнки.