Правда жизни

– Представляешь, Старую Жабу обратно пустили? Ты только подумай, Кэсси! Хуже того – у нас большинство голосов, а им досталось больше мест! И, как тебе это понравится, Аида и Олив, оказывается, за Старую Жабу голосовали!

Фрэнк и раньше что-то подобное слышал. Жаба вернулась в Жабсовет. Кое-кто из его теток этому радовался. Мать же, Бити и бабушку Марту это расстроило. А Юна, Ина и Эвелин в один голос говорили: какая разница? Фрэнк был свидетелем жарких споров о Жабе и Жабсовете. В один прекрасный день дядя Уильям и дядя Бернард пошли бы друг на друга врукопашную, не разними их дядя Том. Бабушка тогда вовсю колотила кочергой по угольному ведру, но на нее не обращали внимания.

Речь шла о Жабе с Даунинг-стрит в Лондоне, но были и другие жабы здесь, в Ковентри, они тоже не давали тете Бити покоя.

– Посмотрите-ка! Пять лет прошло, а эти лавки-развалюхи так и стоят на Бродгейте. Пять лет! А знаешь почему? Потому что в Горсовете кое-кто ждет, чтобы на лапу дали, вот почему, Кэсси.

Иногда Бити говорила «Горсовет», а иногда – «Жабсовет». Фрэнку оставалось гадать, одно ли и то же это место.

– Садик-то красивый, – кивнула Кэсси на островок на Бродгейте, выложенный торфом, ставший почти священным уголком, – там теперь росли цветы, а вокруг вместо крепостного рва с водой двигался не слишком плотный поток автомобилей.

– Да, только они так и стараются все, пардон, засрать. Опять нужны взятки – того подмазать, тому магарыч поднести. Собирались построить отличный новый город. Пока построят, тут вообще бардак будет. Теперь вот собираются одарить нас великолепным новым собором – а в городе еще коммунальное хозяйство не восстановили. Головой они думают или чем?

– А что, хорошо, – мечтательно протянула Кэсси. – Собор-то новый бы.

– Хорошо! Да не надо нам собора! Нам жилье нужно, фабрики, библиотеки, школы. Вот что нам нужно.

Но Кэсси не слушала. Она вдруг остановилась и позвала Фрэнка. Он подошел, она наклонилась, чтобы обнять его. От запаха духов у него чуть не заслезились глаза, а на щеке осталась оранжевая пудра с ее лица. Кэсси показала пальцем на портик банка у себя за спиной.

– Здесь я узнала, что ты особенный, Фрэнки. Вот тут.

Она отпустила его. Фрэнк взбежал по белым ступенькам и повис на колонне под портиком. Он заметил, как Бити покосилась на Кэсси, и услышал слова матери:

– Помню я ту ночь, когда тут все полыхало.

Прикрыв глаза и глядя на остров-сад Бродгейта, в сторону шпиля Святой Троицы и остова Святого Михаила, Фрэнк будто воочию видел адское пламя и сыплющиеся на фоне траурно-черного неба желтые искры.

– Когда-нибудь, в один прекрасный день, ты, Кэсси, должна мне все про ту ночь рассказать, – сказала Бити.

– Потом как-нибудь, – тихо, почти неслышно ответила Кэсси.

Фрэнк потерся спиной о колонну и притворился, будто ничего не слышит.

– Кэсси, хочешь в Оксфорде пожить? Со мной и Бернардом, в коммуне?

– Ой, Бити, страсть как хочу! Хочу-хочу! Нет, конечно, Ив с Иной – душки, я-то кто такая, чтоб меня так обихаживали, только я там скоро чокнусь.

– Мама хочет, чтобы ты оставила Фрэнка с ними, а сама в Оксфорд поехала.

– Господи! – У Кэсси на глаза навернулись слезы. Она всхлипнула.

– Поехали, Кэсси. Поработаешь со мной. Вместе поработаем, а там и за Фрэнком приедем. Это же ненадолго. Не нравится им, видишь ли, как мы с Бернардом живем. Но вот потом вернемся и Фрэнка заберем.

– Бити, не бросай меня!

– Да никогда я тебя не брошу. Ты что? Хочешь, я тебе честно скажу, Кэсси, – у тебя опять черная полоса начинается. Вот почему они хотят, чтобы Фрэнк немного без тебя побыл. Придется тебе со мной поработать. Дай людям помочь тебе. А я тебя никогда не оставлю, никогда-никогда.

Фрэнк слушал из-за колонны, обнимая белый камень.

17

Как Кэсси отослали в Оксфорд, где она если и могла кому-то навредить за время своей черной полосы, то только жившим там интеллектуалам, социалистам и анархистам, но не Фрэнку. Марте не хотелось, чтобы Кэсси уезжала от сына, но она опасалась, как бы дочь снова не отправили в «Хэттон», к шарлатанам в белых халатах с их электрошоковой терапией. Бити обещала, что умные головы из оксфордской коммуны, психологи и консультанты высшего класса, помогут ей.

Остальные сестры – по крайней мере некоторые из них – брезгливо кривили губки. Их воротило от одного названия этого места, где не только неженатые и незамужние, но и даже разведенные путались под одной крышей. Они ни за что не пустили бы туда Фрэнка. Но нужно было что-то делать с Кэсси. Аида была уже немолода и уж очень сурова. Сестры-близнецы все никак не могли прийти в себя после того вечера, когда Кэсси чуть не спалила дом и их самих. Юна едва дух переводила со своей двойней. А у Олив с Уильямом были нелады – они друг с другом не разговаривали, и никто не мог понять почему.

– Помиритесь, – увещевала Марта Олив. – А то кончится все, как у меня с отцом твоим, – столько лет в молчанку мы с ним играли.

– Дуется он на все, – раздраженно отвечала Олив. – Всю дорогу дуется да куксится.

Фрэнк пошел в школу в Стоук-Олдермуре. Как и было обещано, сестры-близнецы снарядили его и одним сентябрьским утром вместе величаво прошествовали с ним до школы, где и оставили растерянно сидеть среди других учеников. В ужасе, лишившись дара речи, смотрел Фрэнк, как учитель держит двух мальчиков за волосы, а их ноги болтаются над полом. Мальчишки кричали, взвизгивали, лягались. Педагог упорно держал их за холки, пока воспитанники не были усмирены и в слезах водворены на свои места за крошечными партами. Неудивительно, что Фрэнк решил: школа – это наказание за какие-то прегрешения. Его отправили туда тогда же, когда исчезла Кэсси. Никто не удосужился объяснить ему, зачем ходят в школу. Он смотрел на красные лица хныкающих мальчиков и решил, что его проступок – правда, он не знал какой, – должно быть, очень серьезный, раз его упекли в такое исправительное учреждение.

Он встретил наказание мужественно. На большой перемене он одиноко стоял во дворе. Мимо шел чудовищно косоглазый мальчик. Они встретились взглядами.

– Чего уставился? – буркнул мальчик.

Как ни силился Фрэнк промолчать – не удержался, и с его уст сорвалось:

– Косой.

Мальчишка тут же нанес Фрэнку сокрушительный удар в зубы и сбил его с ног. Когда Фрэнк встал, косоглазого уже и след простыл, а вокруг никто, казалось, и не заметил стычки. Фрэнк потрогал пальцем разбитую губу.

На второй день занятий к нему подошел во дворе другой мальчик, раза в два крупнее его, и заявил:

– А у твоей мамани не все дома. Она в «Хэт-тоне» лечилась. У нее пилотка съехала.

Фрэнк вспыхнул от гнева. У него сжались кулаки. Рука невольно поднялась к корочке на губе от вчерашнего удара. Поиздевавшись еще немного, его мучитель убежал.

На третий день Фрэнк увидел во дворе группку мальчишек и девчонок, задиравших еще одного паренька. Один из глумившихся тыкал мальчику пальцем в лицо и повторял нараспев:

– Америкашка – заморская какашка, амери-кашка – заморская какашка, – и так много раз подряд.

Фрэнк отошел в сторону, потом развернулся на каблуках и, набрав полную скорость, налетел на главного истязателя. Тот рухнул, с глухим стуком ударившись головой о землю. Фрэнк стоял над ним. Остальные мучители отступили. Сваленный Фрэнком мальчишка потер ушибленную голову, кое-как встал и рванул в другой конец двора. Фрэнк видел, что на него устремилось множество взглядов. Рядом с ним стоял и мерил его наглым взглядом косоглазый, тот, что напал на него в первый день.

– Почему ты за меня заступился? – спросил у Фрэнка мальчик, которого он избавил от насмешек.

– Я тоже америкашка, – сказал Фрэнк.

– Да?

Фрэнк улыбнулся:

– Ну. Мой папа – американский солдат.

Фрэнк сделал несколько шагов и сел на ступеньку. Мальчик последовал за ним и сел рядом. Он пошарил в кармане, извлек и протянул Фрэнку картинку из сигаретной пачки с изображением человека в каске и пижаме, который замахивался длинной палкой.