Любовник тетушки Маргарет

Плантагенетша, понятно, пыталась изображать скорее хозяйку замка, чем управительницу отеля. Мои робкие расспросы – когда подают завтрак, давно ли открылся отель и тому подобное – не встречали отклика, мадам ограничивалась лишь сухими репликами, мол, все это – потом. Вильма, росточком с Дюймовочку и сложением, как у кузнечика, находила все замечательным и не обращала внимания на покровительственный тон Плантагенетши. Только раз слегка щелкнула ее по носу, когда присутствующим было предложено восхититься портретом какого-то сурового судьи.

– Мой дед, – провозгласила хозяйка и громко, медленно, видимо, специально для несколько отключившейся американской гостьи, дамы колониальных еще, по ее представлению, времен, добавила: – Настоящий судья!

Та, изобразив сладчайшую улыбку, воскликнула:

– Что вы говорите? Родственная душа. До выхода на пенсию я тоже была судьей.

Плантагенетша посмотрела на гостью так, будто та заявила, что ее хобби – короноваться в Вестминстерском аббатстве.

– Что вы говорите?! Настоящим?

– Да. Боже правый, какой неприступный у него вид! Он был очень строг?

– Не удивилась бы, если бы узнала, что он отправил на виселицу нескольких нарушителей границ чужих владений, – неожиданно для самой себя вмешалась я.

– Он был настоящим, а не мировым судьей, – холодно поставила меня на место Плантагенетша.

Мы с Вильмой незаметно перемигнулись, а хозяйка пригласила всех к ужину.

Еда была превосходной, овальный стол, украшенный изощренной резьбой, отполирован до зеркального блеска. Рыбу, дичь, пудинг и сыр подавал властного вида мужчина средних лет, чьи движения напоминали скорее движения фокусника, чем официанта. Приборы были серебряные и идеально начищенные, сервиз – краун-дерби.[52] Я сидела напротив Оксфорда, который явно наслаждался театральностью действа. Предварительно нас спросили, очень деликатно, словно такой вопрос мог оскорбить, не желаем ли мы ужинать за отдельным столом – по углам их стояло четыре, – но положительный ответ, разумеется, был бы воспринят как неслыханная грубость.

Один раз Оксфорд посмотрел на меня через стол и поднял бровь. «Тут-то тебе и дано о многом сказать незаметно… Часто немые глаза красноречивее уст…» В ответ я ущипнула себя за подбородок, что означало: мне хорошо.

Застольная беседа текла так, как, должно быть, бывало в добрые старые довоенные времена. Самые общие темы, никакой чепухи о политике или религии. Уж не знаю, щадили ли присутствующие чувства друг друга или априори считали, что все собравшиеся – консерваторы и англиканцы.

– Здесь в доме есть очень недурные рамы, – вежливо сообщил мне Джордж и тихо добавил: – Иногда я думаю, что иные из них ценнее, чем то, что в них заключено.

Вот уж точно.

Перед тем как подали сыры, я оглядела комнату. После двух порций джина, половины бутылки бургундского и бокала сотерна она показалась мне куда веселее. Элегантная, с высоким потолком, украшенным декоративной лепниной. На стенах – бархатистые обои глубокого зеленого цвета. Французские окна задрапированы нежно-кремовыми шторами. За дверьми – лужайка. Когда мы садились за стол, она была еще освещена солнцем, теперь утопала в почти кромешной тьме. Свет исходил из двух настенных светильников и свечей, расставленных на столе. Такое освещение придавало комнате еще большее сходство с театральной декорацией. Все это могло бы выглядеть весьма романтично, но на самом деле смотрелось эксцентрично и смешно. И, полагаю, точно соответствовало тому, что затеяли мы с Оксфордом.

Я взглянула на него. Он разговаривал с Вильмой, сидевшей справа, и смеялся. Чуть раньше он нарисовал сердечко, макнув палец в каплю вина, пролитую на роскошный стол. «Тут-то вином и черти на столе говорящие знаки…» А потом, налив мне воды, взял стакан и первым пригубил его. «Тронет ли чашу губами она, перейми эту чашу и за красавицей вслед с той же пригубь стороны…» Неудивительно, что Овидий и Коринна всю жизнь так страстно любили друг друга. Я тоже сделала так, как учит умная книга: лизнула кончиком языка то место, к которому прикасались его губы. Сидя между Банни и Расселом, я лишь вполуха прислушивалась к их разговору – осенний французский праздник винограда мало меня интересовал. Я изучала губы Оксфорда, и мне вдруг захотелось их поцеловать. Что предлагает Овидий в этом случае? «Ногу ногою задень…» Итак, отбросив неосуществимое желание перегнуться через стол поверх хрустальных бокалов и накрахмаленных салфеток и запечатлеть поцелуй на его губах, я чуть соскользнула вниз и незаметно глянула под стол. Если уж я собралась пощекотать его пальчиками ног (для соприкосновения коленями стол был слишком широк), нужно было удостовериться, что не ошибусь адресом. За шутку я была вознаграждена ласковым ответом своего господина.

После этого я, соблюдая правила приличий, как ни в чем не бывало приняла участие в разговоре Банни и Рассела:

– Не забудьте на обратном пути насладиться достопримечательностями Руана.

– Ваша жена очаровательна. – Полагаю, этот комплимент вел происхождение от тех времен, когда, чтобы польстить мужу, положено было хвалить его дом, быка и прочую скотину.

– Моя жена, – сообщил в ответ Оксфорд, – большая мастерица доставлять людям удовольствие самыми разными способами.

– Жена? – весело воскликнула я. – Неужели кому-то еще не ясно, что мы просто добрые друзья?

Не засмеялась, по-моему, только Плантагенетша. В отличие от остальных она поняла, что это не шутка.

Я невинно подмигнула Оксфорду. Он направил на меня стрелой сложенные указательные пальцы и предостерег взглядом: «Ну погоди, вот останемся наедине, я тебе отомщу…»

Ужин и светские забавы были окончены. Мы отказались от еще одного стаканчика на ночь, и тут я вдруг почувствовала себя так, словно меня сильно ткнули пальцем в солнечное сплетение.

– Можно нам… – поинтересовалась я у хозяина, – погулять немного по саду, прежде чем… гм-м… мы отправимся… в…

– Ты, кажется, забыла слово «постель», дорогая, – помог мне Оксфорд.

Джордж распахнул французское окно, и мы вышли на прохладный ночной воздух. Приятно было наконец остаться вдвоем. Но радость оказалась недолгой.

– Прекрасная мысль, – произнес кто-то из гостей, и все, болтая и источая восторги, высыпали в только что бывшую безмолвной темноту. На миг мне в голову пришла дикая фантазия: что, если все закончится в соответствии с древним ритуалом, когда половина двора набивалась в королевскую опочивальню, чтобы лицезреть, как укладывается в постель венценосная чета?

Но когда мы поравнялись со зловеще шелестящими фигурными кустами, отбрасывавшими на лужайку длинные тени, Саймон толкнул меня в темноту. Там, затаив дыхание и тесно прижавшись друг к другу, как беглецы, спасающиеся от погони, мы переждали, пока все пройдут мимо. И этого оказалось достаточно. Даже воображаемая опасность сближает. Мы пулей промчались сквозь благородно колыхающиеся кремовые шторы и вознеслись по резной лестнице в непроницаемую тишину своей гобеленовой комнаты. Она едва ли напоминала романтическое убежище, рекомендуемое Овидием, но нужно же хоть в чем-то считаться с современностью.

52

Краун-дерби – знаменитый фарфор, производившийся в XVIII в. в г. Дерби; его марка – корона над буквой «D».