Страница 7 из 12
Он обвел взглядом лица присутствующих, склоненные над тарелками, и, не получив ответа, выждал секунду и сказал с досадой:
— Все-таки испортили мой рождественский обед!
— Не может быть ни счастья, ни благодати, — процедила Дэнти, — в доме, где нет уважения к пастырям церкви.
Мистер Дедал со звоном швырнул вилку и нож на тарелку.
— Уважение! — сказал он. — Это к Билли-то губошлепу или к этому толстопузому обжоре из Арма![29] Уважение?!
— Князья церкви! — язвительно вставил мистер Кейси.
— Конюх лорда Лейтрима[30], — добавил мистер Дедал.
— Они помазанники Божий, — сказала Дэнти. — Гордость страны!
— Обжора толстопузый, — повторил мистер Дедал. — Он только и хорош, когда спит. А посмотрели бы вы, как он в морозный денек уписывает у себя свинину с капустой! Красавец!
Он скорчил тупую рожу и зачмокал губами.
— Право, Саймон, не надо так говорить при мальчике. Это нехорошо.
— О да, он все припомнит, когда вырастет, — подхватила Дэнти с жаром, — все эти речи против Бога, религии и священников, которых наслышался в родном доме.
— Пусть он припомнит, — закричал ей мистер Кейси через стол, — и речи, которыми священники и их прихвостни разбили сердце Парнеллу и свели его в могилу. Пусть он и это припомнит, когда вырастет.
— Сукины дети! — воскликнул мистер Дедал. — Когда ему пришлось плохо, тут-то они его и предали! Накинулись и загрызли, как крысы поганые! Подлые псы! Они и похожи на псов. Ей-богу, похожи!
— Они правильно сделали, — крикнула Дэнти. — Они повиновались своим епископам и священникам. Честь и хвала им!
— Но ведь это просто ужасно! — воскликнула миссис Дедал. — Ни одного дня в году нельзя провести без этих ужасных споров.
Дядя Чарльз, умиротворяюще подняв руки, сказал:
— Тише, тише, тише! Разве нельзя высказывать свое мнение без гнева и без ругательств! Право же, нехорошо.
Миссис Дедал стала шепотом успокаивать Дэнти, но Дэнти громко ответила:
— А я не буду молчать! Я буду защищать мою церковь и веру, когда их поносят и оплевывают вероотступники.
Мистер Кейси резко отодвинул тарелку на середину стола и, положив локти на стол, заговорил хриплым голосом, обращаясь к хозяину дома:
— Скажите, я рассказывал вам историю о знаменитом плевке?
— Нет, Джон, не рассказывали, — ответил мистер Дедал.
— Как же, — сказал мистер Кейси, — весьма поучительная история. Это случилось не так давно в графстве Уиклоу, где мы и сейчас с вами находимся[31].
Он остановился и, повернувшись к Дэнти, произнес со сдержанным негодованием:
— Позвольте мне заметить вам, сударыня, что если вы имели в виду меня, так я не вероотступник. Я католик, каким был мой отец, и его отец, и отец его отца еще в то время, когда мы скорей готовы были расстаться с жизнью, чем предать свою веру.
— Тем постыдней для вас, — сказала Дэнти, — говорить то, что вы говорили сейчас.
— Рассказывайте, Джон, — сказал мистер Дедал улыбаясь. — Мы вас слушаем.
— Тоже мне католик! — повторила Дэнти иронически. — Самый отъявленный протестант не позволил бы себе таких выражений, какие я слышала сегодня.
Мистер Дедал начал мотать головой из стороны в сторону, напевая сквозь зубы наподобие деревенского певца.
— Я не протестант, повторяю вам еще раз, — сказал мистер Кейси, вспыхнув.
Мистер Дедал, все так же подвывая и мотая головой, вдруг запел хриплым, гнусавым голосом:
Он взял нож и вилку и, снова принимаясь за еду, весело сказал мистеру Кейси:
— Рассказывайте, мы слушаем, Джон, это полезно для пищеварения.
Стивен с нежностью смотрел на лицо мистера Кейси, который, подперев голову руками, уставился прямо перед собой. Он любил сидеть рядом с ним у камина, глядя в его суровое, темное лицо. Но его темные глаза никогда не смотрели сурово, и было приятно слушать его неторопливый голос. Но почему же он против священников? Ведь тогда, выходит, Дэнти права. Он слышал, как папа говорил, будто в молодости Дэнти была монахиней, а потом, когда ее брат разбогател на браслетах и побрякушках, которые он продавал дикарям, ушла из монастыря в Аллеганах. Может быть, поэтому она против Парнелла? И еще — она не любит, чтобы он играл с Эйлин, потому что Эйлин протестантка, а когда Дэнти была молодая, она знала детей, которые водились с протестантами, и протестанты издевались над литанией пресвятой девы. «Башня из слоновой кости, — говорили они. — Золотой чертог!» Как может быть женщина башней из слоновой кости или золотым чертогом? Кто же тогда прав? И ему вспомнился вечер в лазарете в Клонгоузе, темные волны, свет в бухте и горестные стоны людей, когда они услышали весть.
У Эйлин были длинные белые руки. Как-то вечером, когда они играли в жмурки, она прижала ему к глазам свои руки: длинные, белые, тонкие, холодные и нежные. Это и есть слоновая кость. Холодная и белая, вот что значит башня из слоновой кости.
— Рассказ короткий и занятный, — сказал мистер Кейси. — Это было как-то в Арклоу[32] в холодный, пасмурный день, незадолго до того, как умер наш вождь. Помилуй, Господи, его душу!
Он устало закрыл глаза и остановился. Мистер Дедал взял кость с тарелки и, отдирая мясо зубами, сказал:
— До того, как его убили, вы хотите сказать?
Мистер Кейси открыл глаза, вздохнул и продолжал:
— Однажды он приехал в Арклоу. Мы были на митинге, и, когда митинг кончился, нам пришлось пробиваться сквозь толпу на станцию. Такого рева и воя мне еще никогда не приходилось слышать! Они поносили нас на все лады. А одна старуха, пьяная старая ведьма, почему-то привязалась именно ко мне. Она приплясывала в грязи рядом со мной, визжала и выкрикивала мне прямо в лицо: Гонитель священников! Парижская биржа![33] Мистер Фокс! Китти О'Шей!
— И что же вы сделали, Джон? — спросил мистер Дедал.
— Я не мешал ей визжать, — сказал мистер Кейси. — Было очень холодно, и, чтобы подбодрить себя, я (прошу извинить меня, мадам) заложил за щеку порцию талламорского табаку, ну и, само собой, слова я не мог сказать, потому что рот был полон табачного сока.
— Ну и что же, Джон?
— Ну так вот. Я не мешал ей — пусть орет сколько душе угодно про Китти О'Шей и все такое, — пока наконец она не обозвала эту леди таким словом, которое я не повторю, чтобы не осквернять ни наш рождественский обед, ни ваш слух, мадам, ни свой собственный язык.
Он замолчал. Мистер Дедал, подняв голову, спросил:
— Ну и что же вы сделали, Джон?
— Что я сделал? — сказал мистер Кейси. — Она приблизила ко мне свою отвратительную старую рожу, а у меня был полон рот табачного сока. Я наклонился к ней и сказал: Тьфу! — вот так.
Он отвернулся в сторону и показал, как это было.
— Тьфу! Прямо в глаз ей плюнул.
Он прижал руку к глазу и завопил, словно от боли:
— Ой, Иисусе Христе, дева Мария, Иосиф! — вопила она. — Ой, я ослепла, ой, умираю!
Он поперхнулся и, давясь от смеха и кашля, повторял:
— Ослепла, совсем ослепла!
Мистер Дедал громко захохотал и откинулся на спинку стула, дядя Чарльз мотал головой из стороны в сторону. У Дэнти был очень сердитый вид, и, пока они смеялись, она не переставала повторять:
— Очень хорошо, нечего сказать, очень хорошо!
Нехорошо плевать женщине в глаза. Но каким же словом она обозвала Китти О'Шей, если мистер Кейси даже не захотел повторить его? Он представил себе мистера Кейси среди толпы: вот он стоит на тележке и произносит речь. За это он и сидел в тюрьме. И он вспомнил, как однажды к ним пришел сержант О'Нил, он стоял в передней и тихо разговаривал с папой, нервно покусывая ремешок своей каски. И в тот вечер мистер Кейси не поехал поездом в Дублин, а к дому подкатила телега, и он слышал, как папа говорил что-то о дороге через Кэбинтили.
29
Билли — архиепископ Дублинский, Уильям Дж. Уолш (1841-1921); обжора из Арма — кардинал Майкл Лог, архиепископ Армаский, примас Ирландии.
30
Конюх лорда Лейтрима — поспешил на помощь своему хозяину, богатому, жестокому и распутному помещику, когда совершалось его убийство молодым крестьянином, мстившим за честь сестры.
31
В графстве Уиклоу, где мы... находимся — семья Джойсов жила тогда в местечке Брэй под Дублином, на границе графств Дублин и Уиклоу.
32
Арклоу — прибрежный городок, около 40 км от Дублина.
33
Парижская биржа — в 1890 г. Парнелла ложно обвиняли в присвоении размещенных в Париже средств Национальной Ирландской Лиги.