Страница 7 из 12
— Я еще не режу, — сообщил Вергельд, не скрывая улыбки. — А вот сейчас…
Он приложил скальпель к телу и, надавив на него, провел им криволинейно вверх к точке передней подвздошной оси.
Теперь помутилось в глазах даже у повидавшего всякого Гвидона. Он не заметил, как в руках доктора появился электрический нож, которым он разделил мышцы, после чего стал методично отслаивать от них брюшину, будто разделывал говядину; изредка бросал ассистенту: «Подсуши», и тогда помощник подбирал кровь тампоном. Затем он снова отдал инициативу ассистенту, и тот установил ранорасширитель Бальфура. После чего над пациентом склонились два врача. Гвидон, икнув, увидел в них радиолюбителей, копошащихся над разобранным телевизором.
И только сейчас он заметил, что не держит Штайнера за руку; желтоватая рука пациента покоилась на поверхности двери. На ней пропали все жилки, и Гвидон заметил боссу:
— Он… готов. — В Штайнере он вдруг увидел мученика, и у него язык не повернулся сказать, что тот откинул копыта.
— Ничего подобного, — возразил Вергельд. — Он жив, просто не может сопротивляться. Все его силы брошены на продление жизни. Но это уже не жизнь, а агония, только он об этом не знает. Ему больно, очень больно.
И как раз в этот момент в руку Вергельда ткнулось что-то горячее и скользкое, пахнущее мочой и кровью. Гвидон с трудом проглотил ком, подступивший к горлу, но ему показалось, он проглотил почку с руки своего хозяина. Но она не принадлежала Штайнеру. Человек, который родился с ней, умер несколько лет назад.
Штайнер пришел в себя. У него был разрезан живот, он лишился жизненно важного органа, но боль носила такой характер, будто с него содрали всю кожу, не оставляя ни клочка. Его так крупно трясло, что Вергельду пришлось надавить ему свободной рукой на лоб. Потом он поднес почку к лицу пациента.
— Я всегда держу слово. — И повторился: — Я оставлю тебя таким, каким нашел восемь лет назад.
Он подошел к столу, раздвинул цветы в вазе и пристроил между ними удаленный орган. Прошептал:
— Символ…
Его услышал Гвидон.
— Символ чего?
— Жизни, дубина. — И Вергельд неожиданно рассмеялся.
Он и его люди покинули дом, оставляя в нем все еще агонизирующее тело хозяина и труп его сына.
Глава 3
Москва
Зал судебных заседаний свободно можно было назвать комнатушкой правосудия, заметил адвокат Алексей Николаев. Он много раз был в комнате для совещаний и был готов поспорить, что она на пару метров больше зала — с его пятью рядами кресел, местом для подсудимых, огороженным толстым плексигласом, «загоном» для присяжных заседателей и «сцены», где восседал судья.
Сегодня в этом зале было сравнительно пусто и тихо. Адвокат, прокурор, обвиняемая и пара караульных дожидались судью, который мог напугать кого угодно своим лицом, похожим на подтаявший холодец. Казалось, он мог в любую минуту потечь.
Прокурор толкнул локтем адвоката и, пожав плечами, сказал:
— К чему эта официальность? Этого я не пойму. Могли бы побеседовать с судьей в его хоромах или совещательной комнате. — Кивком головы указав на подзащитную за стеклом, Беркович выразительно сказал: — Одержимые не помнят, что с ними было. — Не дождавшись реплики адвоката, прокурор передал ему свой кейс со словами: — Подержи. Мне нужно в туалет сбегать.
— У тебя столько дел…
Алексей Николаев проводил его взглядом и снова сосредоточился на высокой спинке судейского стула. Ему оно не раз представлялось электрическим, и он в этом видел что-то вроде баланса. Собственно, судье в повязке на глазах по фигу, на чем он сидит и во что одет.
— Что наша жизнь? — задался он вопросом. — Игра. В теннис. Меньше. Ровно. Больше. Снова ровно. И снова меньше. И снова ровно.
Судья и прокурор появились одновременно. Беркович присоединился к адвокату, демонстративно вытирая руки носовым платком («Я чист»), первый занял место за столом.
— Объясните суть вашего обращения к суду, — раздался его чуть надтреснутый голос.
— Прошу ознакомиться с жалобой на незаконное применение органом расследования заключения под стражу Ирины Бекатору в качестве меры пресечения. — Николаев избегал называть подзащитных своими подопечными, оперировал только именами. — Я прошу мерой пресечения избрать подписку о невыезде.
— Конечно. Прокурор? — Судья приподнял бровь, требуя ответа.
Беркович развел руками:
— Я не вижу нарушений со стороны следствия и прошу оставить меру пресечения прежней.
— А как насчет пошептаться? — перешел на «нормальный» язык адвокат.
Судья сделал два жеста руками. Одним он отослал конвоиров за дверь, другим подозвал к себе «конкурентов». Вперив колючий взгляд в переносицу адвоката, хрипло сказал:
— Говори.
Причем сказал таким тоном, послышалось защитнику, будто требовал рассказать сальный анекдот; это ощущение усиливалось тем фактом, что за спинами мужчин осталась женщина. Пусть и в наручниках и за пуленепробиваемым стеклом, но не потерявшая привлекательности.
— Я бы хотел поднять вопрос генной экспертизы, ваша честь.
Судья перебил его новым жестом руки. Наслюнявив палец, он перевернул несколько страниц дела.
— Здесь я вижу отчет генетиков, в котором говорится: генетическая экспертиза отцовства-материнства подтвердила биологическое родство между несовершеннолетней, чей труп был обнаружен опергруппой, и Бекатору Ириной, вашей подопечной. Так что ее заявления о том, что был убит другой ребенок, и тоже черный, лишены оснований.
— Следствие еще не закончено, — возразил адвокат. — Нас собрала здесь жалоба на незаконное применение…
— Оставь этот тон для присяжных, — скривился судья. — Жалоба — это предлог. Просто скажи, чего ты хочешь.
— Следствие не закончено, — упорно стоял на своем Николаев, глядя прямо в глаза судье. — Обвинить мать в убийстве дочери в наше время несложно, а в отдельных случаях — легко, и такая версия будет выглядеть более убедительной, нежели миф о похищении, о похищении, ваша честь, на котором мы настаиваем. Один сфабрикованный документ, и дело раскрыто. У нас есть серьезные вопросы к прокурору.
— Задавай, — разрешил судья, откинувшись на высокую спинку стула.
Адвокат не удержался.
— Стул подключен к сети?
— Что?
— Я в том смысле, что вы похожи на тренера. Ваши подопечные сидят на лавках, но вы-то всегда сидите на электрическом стуле.
— Еще одно замечание, и я укажу тебе на дверь. Задавай вопросы прокурору, остряк.
Николаев церемониально повернулся к коллеге.
— Тело несовершеннолетней терминировали до полного окончания следствия и вынесения приговора. У тебя было постановление суда на эти действия? — спросил он.
Беркович пригладил редкие волосы и продолжительным взглядом на судью дал понять, у кого следует искать ответ на этот вопрос.
— Ваша честь? — Адвокат в свою очередь вопросительно приподнял бровь.
— Ты всего пару дней занимаешься этим делом. Если бы ты вел его с самого начала, у тебя не возникло бы столько вопросов. Твоя подопечная два месяца провела в отделении психиатрии, где ее в конце концов поставили с ног на голову, — судья показал руками, как это делается, — то бишь вылечили. Дальше. Держать изуродованный труп пятилетней девочки в морге было, на взгляд суда, неоправданно жестоко. И я, подписывая соответствующее постановление, руководствовался не буквой закона. Хотя даже с юридической точки зрения я чист.
— Вот так, да? Речь идет о чистоте?
— Если хочешь, да.
— Тогда я официально прошу у вас разрешения провести повторную экспертизу в «Центре молекулярной генетики». Прошу вас предоставить для экспертизы генный материал. Сколько нужно привести фактов в пользу этого решения, ваша честь, десять, двадцать? Следственному комитету важно раскрыть преступление в кратчайшие сроки. У защиты столько времени нет. А защите оно необходимо, чтобы провести собственное расследование. Если говорить образно, то одной футбольной команде дали шестьдесят минут времени, тогда как ее соперник вынужден играть все девяносто минут.