Скандальный брак

По совести говоря, Филип и не мог ожидать от сына особо пылкой привязанности. Доминика растили няньки и воспитатели, и мальчик видел отца каждый день ровно десять минут перед ужином — в специально отведенное время — и то лишь для того, чтобы отчитаться об успехах в учебе, если отец, конечно, был в Уэверли Холл, что случалось редко. Маркиз увлекался стариной и предпочитал путешествовать, а не сидеть дома, почему и проводил большую часть года за границей.

А когда Доминику исполнилось двенадцать лет, он сам уехал в Итон и с тех пор возвращался домой так же редко, как и отец. Именно перед отъездом в Итон, а может, после него Дом стал так же безразличен к Филипу Сент-Джорджу, как и Филип к нему.

Ничто не связывало отца и сына.

Но сегодня Доминик не мог остаться равнодушным.

Дом потер ладонью небритый подбородок. Ему было дурно до тошноты. Слава Богу, что он со вчерашней ночи ничего не ел. Отца больше нет… Как же это могло случиться? Маркизу было всего пятьдесят; бодрый и сильный, он никогда ничем не болел, несмотря на то (а может быть, благодаря тому), что постоянно путешествовал и бывал в весьма опасных местах, таких как Бомбей.

Доминик с трудом сделал несколько шагов вперед и оглядел пришедших на траурную церемонию.

Теперь он никогда не узнает, что за человек был его отец. Виконту Лионзу не пришлось особо напрягать память, чтобы вспомнить их последнюю встречу: это был день его свадьбы. День, о котором Дом взял за правило не думать. Но сегодня придется сделать исключение. -

Он стоял рядом с отцом и дедом на ступеньках маленькой деревенской церкви в Дултоне, принимая поздравления гостей, которых, собралось не больше двух десятков. Это были в основном дальние родственники, всю жизнь завидовавшие власти и благосостоянию Ру-терфорда. так что Доминик стал объектом их косых взглядов и пересудов. Он старался делать вид, что ничего особенного не произошло и что его совершенно не трогает скандал, разразившийся вокруг него в самом сердце владений Рутерфордов — в его собственном доме.

— Может, хоть улыбнешься, Доминик? — в сторону, чтобы никто не заметил, пробормотал-Филип, поздоровавшись с очередным гостем.

— А, собственно, чему я должен улыбаться?

— Ты сам поставил себя в такое положение, — спокойно продолжал Филип. — Может, пора подумать, чтобы завести наконец совесть?

У Дома кровь застучала в висках. Он и так презирал себя.

— Ты, наверное, не поверишь, но она у меня есть. Филип натянуто рассмеялся.

— Что же она безмолвствовала столько лет, или по крайней мере не заговорила во время помолвки с Ф-лисити?

— Touche. Дом вдохнул и помрачнел. Они старательно избегали разговоров о той ночи, когда Доминика застали с Анной Стюарт — при весьма компрометирующих обстоятельствах.

— Конечно, не мое дело, имеется у тебя совесть или нет. Ты можешь жить так, как считаешь нужным. Собственно, так всегда и было. Однако я надеюсь, что когда-нибудь, когда я умру, ты станешь вести себя соответственно твоему положению.

— Я и не знал, что ты так обеспокоен моим поведением, — резко ответил Дом.

— Я обеспокоен только тем, — сказал Филип, — что ты мой наследник, и все, что ты делаешь, отражается на мне.

Дом молчал. Да и чего он мог ожидать в день своей злополучной свадьбы? Сердечных объятий? Знаков родительской любви и проявления истинной заботы?

— Не слишком ли поздно для отцовских советов. папа?

— К сожалению, да, — тихо ответил Филип.

Вид кладбища и одетых в черное людей вернул Доминика к действительности. Он постарался унять дрожь. Да, в последний раз, когда он виделся и говорил с отцом, тот упомянул о своей смерти. Какая ирония судьбы!

Дом попытался заставить себя забыть, не думать о последних словах отца, но чувство вины не только не проходило, но продолжало расти. А у Доминика и так достаточно поводов, чтобы винить себя, хватит до конца жизни.

Дом глубоко вздохнул, и его взгляд скользнул по знакомому сельскому пейзажу. Стоял погожий солнечный летний день. Безоблачное голубое небо, кругом пышная трава и, куда ни глянь, повсюду цветы. Местность представляла собой ряд пологих склонов: в отдалении бело-розовым пятном едва виднелся Уэверли Холл. В нескольких милях за Уэверли Холл начиналось побережье Ла-Манша. К северу холмы поднимались гораздо круче, далеко-далеко на них, среди каменных стен и изгородей пестрели крапинки — стада коров и овец.

Дом перевел взгляд на мовилу. Мокрая красновато-коричневая дыра напоминала ему сочащуюся рану на поверхности плодородной земли. Это было кощунство, и, хотя Дом не был истинным верующим, — он перестал верить в Бога во время войны, — сейчас его охватило желание помолиться.

— Боже милостивый, — прошептал он, — прими душу отца моего, помоги ему обрести покой и благослови его. Аминь.

Перед глазами все расплылось, и Дом несколько раз с силой моргнул, пока предметы вновь не приняли своих обычных очертаний. Один человек в толпе был на голову выше других и притягивал его взгляд. Герцог Рутерфорд. Он стоял, опустив седую голову и прижимая платок к губам; его плечи тряслись. Он не скрывал слез.

У Дома к горлу подкатил комок. Дед был для него отцом гораздо больше, чем Филип.

Гроб из дорогого красного дерева, отполированного до блеска, увитый белыми гвоздиками, уже стоял на земле. У Доминика сжалось сердце. Мать позаботилась о том, чтобы гроб был самым лучшим. Как и все, что предназначалось для посторонних глаз. Иногда Дому казалось, что леди Кларисса боится совершить на людях какую-то ужасную ошибку. Она всегда была элегантна, благовоспитанна, женственна и грациозна. Он не мог понять, как ей удается так выглядеть, особенно сегодня. Но понимал, почему это так важно для нее. Ведь Кларисса до замужества была всего лишь дочерью священника, однако, глядя на нее сейчас, никто об этом не догадался бы.

Останься Филип в живых, Кларисса Сент-Джордж в один прекрасный день стала бы герцогиней. Дом попытался разглядеть, плачет ли его мать, но из-за густой вуали, закрывавшей ее лицо, это было невозможно. Впрочем, Доминик не думал, что она станет открыто демонстрировать горе. Он даже не был уверен в том, что она вообще будет! горевать: Кларисса и Филип уже много лет жили порознь,

Дом не отрываясь смотрел, как гроб начали опускать в могилу… Слишком поздно он начал сожалеть о том, что его душа пуста и что он не любил Филипа так, как подобает сыну любить отца. Слишком поздно он стал сожалеть о прошлом.

Если бы только Анна могла забыть тот единственный миг, когда душной летней ночью в саду за Уэверли Холл ее страсть вырвалась наружу!

Но она не могла его забыть. И никогда не сможет. До самой смерти. Это была вершина всех ее мечтаний и самых безумных фантазий. В ту ночь… В ту ночь Анна думала, что Дом любит ее так же сильно, как и она его.

Только две недели спустя она поняла, как жестоко ошиблась.

Анна вдруг осознала, что последние несколько минут смотрит на Доминика Сент-Джорджа, а все вокруг перешептываются и буквально пялятся на нее.

Она отвернулась и зажмурила глаза. Вряд ли Дом надолго останется в Уэверли Холл. Но даже если он все же решит…

Она ему этого не позволит.

Анна открыла глаза: ее взгляд против воли устремился в ту сторону, куда она избегала смотреть с самого приезда на кладбище. Фелисити предпочла надеть вместо черного платья сизо-серое. Она еще никогда не выглядела такой красивой. Или, может быть, за долгие четыре года Анна просто забыла, как изумительно прекрасна ее кузина? С нее можно писать картину. В присутствии Фелисити Анна снова почувствовала себя невзрачной и даже по-детски неуклюжей.

Анна вскинула голову. Ей двадцать один, и она уже никогда не будет ребенком. Дом позаботился об этом. Ей теперь нечего стесняться или бояться. Фелисити, вероятно, тоже скоро вернется в Лондон и вряд ли когда-нибудь снова приедет сюда. Анне хотелось, чтобы они оба уехали. И как можно скорее.

Фелисити тоже заметила Дома и теперь кокетливо поглядывала на него. Призывные взгляды кузины говорили сами за себя. У Анны упало сердце. Прошлое стало настоящим. Фелисити все еще хотела Дома. Анна постаралась убедить себя, что ей это все равно, но безуспешно.