Страница 19 из 47
— Для этого нет поводов, — сказал я. — Я прекрасно знаю, что мистер Келлер обвинил вас несправедливо, мадам Ширмер. Но всякое вмешательство со стороны полиции лишь усложнит это, честно говоря, довольно грустное дело. — Я наклонился и прошептал ей на ухо несколько слов. — Видите, — сказал я, отодвигаясь, — ваша помощь была бы как нельзя более полезна.
— Как я могла знать? — ахнула она, и раздраженное выражение на ее лице сменилось сердобольным.
— Никак, — с сочувствием сказал я. — Мое ремесло подчас оказывается печальным занятием.
Мой клиент в замешательстве взглянул на меня; мадам Ширмер, подбоченясь, с минуту раздумывала. Потом кивнула и отступила назад, жестом приглашая нас войти:
— Герр Келлер, я думаю, вы не виноваты. Проходите, если хотите смотреть сами, бедный человек.
Мы были введены в светлую, почти лишенную всякого убранства гостиную с низким потолком и полурастворенными окнами. В одном углу стояло пианино, в другом — клавесин и порядочное количество ударных, а подле окон, одна к другой — две отлично ухоженные гармоники. Другой обстановки, кроме инструментов и маленьких плетеных стульчиков при них, в комнате не было. Выцветшие буроватые доски пола были обнажены там, где их не укрывал лежащий посреди комнаты уилтонский ковер; крашенные белым стены были также голы, чтобы звуковые волны, отражаясь от них, создавали нужный отгул.
Но не механизмы, находившиеся в гостиной, и не благоухание весенних цветов, струившееся сквозь открытые окна, немедленно привлекли мое внимание, но маленькое существо, ерзавшее за гармоникой, — мальчик не старше десяти лет, рыжеволосый и веснушчатый, нервозно повернувшийся к нам, когда мы вошли в комнату. При виде ребенка мой клиент остановился; его глаза забегали по комнате, а мадам Ширмер наблюдала за ним, стоя у двери со сложенными на груди руками. Я же подошел к мальчику и обратился к нему со всей возможной теплотой:
— Здравствуй.
— Здравствуйте, — смущаясь, ответил он.
Глядя через плечо на своего клиента, я улыбнулся и сказал:
— Верно ли я сужу: этот молодой человек — не ваша жена?
— Вы сами знаете, что это не она, — отрубил он. — Но я не понимаю. Где Энн?
— Спокойствие, мистер Келлер, спокойствие.
Я пододвинул к гармонике стульчик и уселся возле ребенка, осматривая инструмент сверху донизу, запоминая каждую его деталь.
— Как твое имя, дитя?
— Грэм.
— Что, Грэм, — сказал я, отмечая, что старые стаканы были на треть тоньше и потому звук у них был более певучий, — мадам Ширмер хорошо тебя учит?
— Думаю, да, сэр.
— Хм, — задумчиво сказал я, легко проводя пальцем по краям стаканов.
Случая изучить гармонику — тем более столь безукоризненно содержавшийся экземпляр — я прежде не имел. Я знал, что играют на ней, сидя перед рядом стаканов, которые вращаются при помощи ножной педали и время от времени увлажняются мокрой губкой. Еще мне было известно, что для одновременного использования разных частей инструмента нужны обе руки. Рассматривая гармонику, я увидел, что стаканам придана форма полушарий с отверстием в центре. Самые верхние и крупные были помечены литерой G. Стаканы различались по одному из семи цветов, которым — кроме белого, оставленного для полутонов, — были выкрашены изнутри: C — красный, D — оранжевый, E — желтый, F — зеленый, G — голубой, A — синий, B — фиолетовый и опять красный C. Всего стаканов было около тридцати штук, диаметром примерно от девяти до трех дюймов; нанизанные на ось, они размещались внутри ящика длиною в метр, сужавшегося соответственно конической форме стаканов и укрепленного на раме с четырьмя ножками; стальной прут, с обеих сторон вращаемый в бронзовых цапфах, пересекал ящик поперек. На широкой боковине ящика крепилось колесо красного дерева. Колесо исполняло роль маховика, державшего ровное движение, когда педаль поворачивала прут и стаканы. Диаметр колеса равнялся где-то восемнадцати дюймам, по ободку шла свинцовая полоска, а примерно в четырех дюймах от оси на передней стороне был штырек из слоновой кости; на штырьке помещалась петля от шнура, который соединял колесо с педалью и обеспечивал его вращение.
— Интересное устройство, — сказал я. — Правильно ли я понял — звук получается лучше, если вращать стаканы от себя, а не к себе?
— Да, это так, — ответила из-за наших спин мадам Ширмер.
Солнце уже катилось за горизонт, и его свет отражался в стаканах. Изумленный взгляд Грэма понемногу превратился в опасливый, и нетерпеливые вздохи моего клиента в полной мере употребили себе на пользу акустические особенности комнаты. Мои ноздри кольнул донесшийся с улицы запах нарциссов — луковый, отчасти могильный; я не одинок в своей нелюбви к изысканным качествам этих цветов: оленей они тоже отталкивают. В последний раз тронув стаканы, я сказал:
— При иных обстоятельствах я бы попросил вас поиграть для меня, мадам Ширмер.
— Конечно, об этом мы всегда можем условиться, сэр. Ко мне обращаются за приватными исполнениями, я их иногда делаю, да.
— Разумеется, — сказал я, вставая. Мягко потрепав мальчика по плечу, я продолжал: — Думаю, что мы отняли довольно времени от вашего занятия, Грэм, и теперь оставим тебя с твоей учительницей в покое.
— Мистер Холмс! — протестуя, вскричал мой клиент.
— Право, мистер Келлер, больше мы ничего не можем здесь узнать — кроме того, чему мадам Ширмер учит за деньги.
Договорив, я развернулся и вышел из гостиной, провожаемый ошарашенным взглядом женщины. Мистер Келлер поспешил за мной в коридор, и, покинув квартиру, я сказал, закрывая дверь:
— Спасибо, мадам Ширмер. Мы не потревожим вас больше, но я не исключаю, что через какое-то время попрошу вас дать мне пару уроков. До свидания.
Когда мы шли по коридору, дверь распахнулась и меня настиг ее голос:
— Так это правда? Тот в журнале — это вы?
— Нет, моя милая, это не я.
— Ха! — сказала она и грохнула дверью.
Мы спустились по лестнице, и я остановился успокоить своего клиента — ибо он раскраснелся и сник лицом из-за того, что вместо его жены мы нашли мальчика. Его брови приняли вид двух ломаных жирных черт, под которыми чуть ли не безумием блестели глаза. От глубочайших переживаний у него раздувались ноздри, а ум был так поглощен местонахождением супруги, что лицо было один вопросительный знак.
— Мистер Келлер, заверяю вас, что все не так страшно, как вам кажется. На самом деле ваша жена, хотя и сделала, вероятно, ряд сознательных опущений, в основном была с вами честна.
Мрак на лице моего клиента слегка рассеялся.
— Вы, кажется, увидели наверху больше, чем я, — сказал он.
— Может быть, но держу пари, что видели мы одно и то же. Я мог чуть больше разглядеть. Тем не менее дайте мне неделю на то, чтобы разрешить все окончательно.
— Я в ваших руках.
— Очень хорошо. Теперь я прошу вас как можно скорее возвратиться на Фортис-Гроув и, когда придет ваша жена, не упоминать о том, что произошло тут сегодня. Исключительно важно, мистер Келлер, чтобы вы неуклонно следовали моему совету.
— Да, сэр. Я приложу к тому все усилия.
— Чудесно.
— Но перед этим я хотел бы кое-что знать, мистер Холмс. Что вы сказали на ухо мадам Ширмер, после чего она нас впустила?
— Ах, это, — небрежно сказал я, махнув рукой. — Простая, но действенная ложь, к которой я и ранее прибегал в схожих случаях; я сказал ей, что вы умираете, а ваша жена бросила вас в беде. Одно то, что я произнес эти слова шепотом, должно было выдать меня, но обычно они открывают все двери.
Мистер Келлер посмотрел на меня с некоторой брезгливостью.
— Ну вот еще, — сказал я и отвернулся.
В передней части магазина мы наконец набрели на престарелого владельца, маленького морщинистого человечка, вновь занявшего свое место за конторкой. Одетый в грязный садовый халат, он нагнулся над книгой, стискивая в трясущейся руке увеличительное стекло, применяемое им для чтения. Тут же лежали коричневые перчатки, наверное, мгновение назад стянутые и положенные на конторку. Дважды его сотряс жесточайший кашель, заставив нас обоих вздрогнуть. Я поднял палец к губам, призывая своего спутника к молчанию. Но, как и говорил мистер Келлер, владелец не замечал никого в магазине — я прошел в двух футах от него, заглянув в увлекший его объемный том: книгу о топиарии. Страницы, что я увидел, были иллюстрированы тщательно выполненными изображениями кустарников и деревьев, которым стрижкой были приданы очертания слона, пушки, обезьяны и чего-то вроде погребальной урны.