Вагончик мой дальний

– А у нас есть будущее? – спросила Зоя.

– Думаю, да.

Зоя не стала отвечать так категорично, как я. Кажется, Ван-Ваныч своим напором, своими доводами поколебал ее.

Сейчас я знаю, что мой первый позыв был самым верным. Нельзя было соглашаться на уговоры. Но мы и не согласились. Мы не сказали ни

“да”, ни “нет”. И это все решило. Ван-Ваныч знал, как убедить женщину. Я не слышал его последних слов, они были произнесены негромко. Оказывается, он спросил ее: “Вы же любите Антона? Вы же хотите, чтобы Антон был живой?”

– Хочу, – отвечала покорно Зоя.

– Ну так спасайте его! Я протягиваю вам руку!

27

Следствие оказалось недолгим. Проходило оно в районном центре, где из-за отсутствия тюрьмы меня держали под стражей в том же здании, где находилась прокуратура. Потом перевели в областной центр, в

Курган. Я ничего не скрывал. Рассказал подробно, как

Петька-недоносок, его фамилия, оказывается, Сидоров, домогался моей жены и при этом угрожал мне винтовкой. Описал и все остальные подробности той страшной ночи.

Следователь, моложавый, но с пролысиной, в пенсне, был похож скорей на научного работника или на учителя, если бы не военный мундир, который ему, как говорят, личил. Звали его Евгений Иванович.

Разговаривал он вежливо и все, что я рассказывал, до слова записывал на каких-то листках.

– Так Зоя – ваша жена? – спрашивал он в который раз.

– Моя жена, – отвечал честно я.

– Вы с ней сами так решили?

– Да. Хотя мы не расписаны.

– Ну кто же вас распишет? – не без легкого удивления говорил он. -

Вы же утверждаете, что вам шестнадцать лет?

– Шестнадцать. И два месяца.

– А чем это можно подтвердить?

Я молчал.

– Ну может, какие-то справки, – подсказывал он. – Метрики?

– У меня на руках ничего нет. Если только у этих?

– У кого “у этих”? – спрашивал он. – Вы имеете в виду штабистов из эшелона?

– Да.

– Филькина грамота – вот что у них есть! – отмахивался он. – Но хочу вас предупредить. С восемнадцати лет вы проходите совсем по другой статье. А предположим, вы намеренно скрываете, занижаете свой возраст?

– Я не скрываю.

– Ладно. Но если вы такой честный, объясните, почему ваши показания противоречат показаниям гражданина Иогана Фишера, он же Иван

Иванович Рыбаков? Гражданин Фишер-Рыбаков, например, утверждает, что это он убил красноармейца Сидорова?

– Это он сказал?

– Да. Он сознался. И не просто сознался. Он подробно описал и показал в ходе следственного эксперимента, с выездом на место происшествия, как он наносил удары пострадавшему Сидорову, а его свидетельство, кстати, подтверждает ваша, как вы ее называете, жена.

Желаете, я могу вам зачитать показания гражданина Фишера-Рыбакова?

– Нет, – сказал я.

– Ваше право. Тогда перескажу своими словами. Гражданин

Фишер-Рыбаков признался чистосердечно, что он давно замышлял убийство военнослужащего Сидорова, которого он, по его словам, всегда ненавидел. – Евгений Иванович оторвался от бумаг и спросил, глядя на меня сквозь угрожающе поблескивающие стекла: – А ведь были у него конфликты с военнослужащим Сидоровым, там, в эшелоне?

– Не помню, – отвечал я. – Может, и были.

– А ваша так называемая жена точно помнит, что были такие конфликты.

Военнослужащий Сидоров, например, принимал участие в поимке бежавшего из-под охраны преступника Скворцова, и обвиняемый

Фишер-Рыбаков из вагона через окно оскорбительно выражался в его адрес. Даже угрожал. Не так ли?

– Не помню, – повторил я.

– А как гражданин Фишер-Рыбаков наносил смертельные удары военнослужащему Сидорову, тоже не помните? А на винтовке, между прочем, найдены отпечатки его пальцев…

Я промолчал.

– Не хотите говорить?

– Нет. То есть да. Не хочу.

Евгений Иванович закрыл папку с бумагами и стал протирать стекла пенсне белым платочком. Глаза у него без пенсне были светло-голубые и совсем не милицейские.

– Послушайте, Антон! – произнес он почти дружески, перегибаясь через стол в мою сторону. – Вам, кроме побега, вменяется и соучастие в особо тяжком преступлении, то есть его сокрытии. Но, может, вы, и правда, о нем не знали?

– Как же я мог ничего не знать? – сказал я. – Когда я убил.

– А вот подследственный гражданин Фишер-Рыбаков, – тут Евгений

Иванович снова приоткрыл сероватую папку, – утверждает, что ни вас, ни вашей, как вы называете, жены в избе в момент убийства вообще не было. Как это понимать? Или это неправда?

– Неправда.

Евгений Иваныч, будто ничего не слыша, монотонно продолжал:

– А труп военнослужащего Сидорова, как выясняется, вы увидели после происшедшего и были, как говорят, не в себе. И даже… Вот-вот! -

Следователь поводил пальцем по строчке. – В приступе возбуждения вы хотели мертвому Сидорову чем-то помочь… Позвать людей на помощь. То же самое хотела сделать ваша, так называемая жена…

– Почему так называемая? – взорвался я. – Она жена! Жена! Жена!

– Ну, конечно, жена. Только успокойтесь.

Евгений Иванович сразу же согласился и оглянулся на дверь помещения, где происходил разговор. Комната была убогая, канцелярский стол, за которым сидел следователь, в пятнах чернил, старенький стул, на котором восседал сам следователь и железный, ввинченный в пол табурет для меня. Стены, местами облупившиеся, крашены в зеленый ядовитый цвет. Окошко с решеткой, грязно-рыжее, оно едва пропускало свет.

Я шарил глазами по стенам, а в лицо следователя, почему-то меня выгораживающего, да еще так примитивно, я старался не смотреть.

– Так и запишем, – заключил он между тем. – Увидев труп Сидорова, вы были не в себе и плохо помните, что было дальше. Вы подтверждаете, что хотели позвать людей на помощь…

Я не стал спорить со следователем. Не сказал, как надо бы сказать:

“Не так все было, Евгений Иванович. А все, что вы сейчас сказали, не похоже на правду”.

Но я промолчал. Меня увели.

В камере, где сидели еще четверо подследственных: один домушник, один щипач и двое так называемых спекулянтов – они перепродавали галоши, – мне очень наглядно разъяснили систему следования: “Прав не тот, кто прав, а у кого больше прав. Все равно напишут то, что им нужно. А не подпишешь – сделаешь себе же хужей!”

На следующий день Евгений Иванович пододвинул ко мне листок со своими записями, и я не читая подписал.

Даже мне, ничего не смыслящему в следовательских делах, было очевидно, что при желании любой судья мог бы увидеть массу противоречий в деле. Например, время, когда все произошло, и появление, куда позже совершенного убийства, в доме Ван-Ваныча. И пьяные бабы, при всей их загульности, могли бы подтвердить, что немец, как и сопровождающий его Сеня, от которого и вправду прок был невелик, – он ничего о той ночи вспомнить из-за потери памяти не смог, – сперва побывали в их доме. Но женщины, как выяснилось, говорили разное, цены их показания не было никакой. Тоже и наша певунья Ольга. Она якобы сама видела с сеновала Петьку-недоноска, выходившего на двор помочиться, а рядом с ним, по ее словам, был незнакомый ей мужчина, который, как ей кажется, был похож на Ван-Ваныча.

Все сходилось на том, что повесить убийство на меня с Зоей смысла нет, как и нет видимых причин. Приставание пострадавшего Сидорова к

Зое всерьез даже не обсуждалось. А вот образ немца, возможно, тайного агента, внедрившегося в нашу советскую жизнь, срабатывал на сто процентов. Скрытый враг, притворявшийся все это время лояльным гражданином и даже сменивший имя и фамилию, на самом деле ненавидел наш строй и особенно тех, кто этот строй защищал, то есть советских красноармейцев.

Подготавливая свое злодейство, он выжидал удобного случая, который, по нерасторопности штабного начальства из эшелона, ему представился в селе Зыряновка. Конечно, чтобы развязать себе руки, он подпоил сопровождающего его бойца, а потом застращал и двух свидетелей, то есть нас с Зоей.