Страница 5 из 12
– А кто решает, что враг прохвост? – Иногда все же Оля изменяла своей привычной сдержанности и говорила то, что первым приходило ей на ум.
– С этим делом у нас все в порядке – полный волюнтаризм, – заверил лютку генеральный директор “Лемминкяйнена”, вновь надевая темные очки. – Я сам и решаю. Потому что достиг состояния максимальной реализации и теперь, собственно, уже не являюсь человеком в том смысле слова, который подразумевает… м-м-м… колеблющуюся индивидуальность. Я – трансцендентный человек, каким описывал его
Генон. – Сергей посмотрел на меня, но глаз его за черными стеклами мне разглядеть не удалось. – Я уже оставил позади все состояния человеческого уровня существования и, можно сказать, умер.
Следовательно, освободился и от свойственных всем этим состояниям специфических предрассудков и ограничений. Да и вообще от всех предрассудков и ограничений, каковы бы они ни были. – Курехин улыбнулся своей неповторимой улыбкой и обратился ко мне – именно и только ко мне: – Я открываю в Петербурге филиал. Если хотите, Евграф
Мальчик, с нами поработать – милости прошу. Звоните.
С этими словами он собрал со столика бумаги, положил перед Олей смявшийся в кармане шортов конверт с гонораром, поблагодарил, раскланялся и сгинул в своей японской железяке.
Некоторое время мы еще сидели с люткой в тени зонта на раскаленной
Большой Конюшенной. По улице ползли машины, от сидящей за соседним столиком старушки доносился запах жареных семечек, студент в синем фартуке сметал с терракотовой плитки тротуара окурки и всякий летний вздор. Я попытался расспросить лютку об этом… Абарбарчуке. Но ничего существенного она не сказала. Однажды он появился на кафедре металлогении в Горном (Оля там была одна: лето – пора отпусков и кочеваний в поле), вежливо поговорил о насущных нуждах академической науки и, сославшись на недоверие к Тенетам, попросил составить ему краткую справку о результатах сверхглубокого бурения в России и за ее пределами, с указанием странностей и всевозможных курьезов, с какими приходилось сталкиваться бурильщикам и геологам, а также дать список ведущих специалистов в этой области. Посулил денег. Оля справку добросовестно составила. Вот, собственно, и все.
Потом, допив “Росу” с грейпфрутом и оседлав мою “десятку”, мы доехали-таки до гастролирующего инсектария, и мне даже удалось втридешева купить у одного курносого китайца из обслуги нескольких дохлых жуков весьма экзотического вида: двух африканских пятнистых стефанорин, американского леопардового восковика, индонезийского рогача и – самая диковина – китайского ветвисторога. При этом все членики на лапках и усах у них были в полном комплекте – ну разве не удача? Отмочу в эксикаторе и распну на пробке.
Глава вторая. ПЕРЕКУЕМ ОРАЛА НА СВИСТЕЛА
Человеческая жизнь нелепа, суетна и загадочна. Взять хоть меня. Имея природную склонность к эзотерике, так что дома составилась даже кое-какая герметическая библиотека, закончил журфак, а зарабатываю на жизнь жуками. Метафизика, рептильный прагматизм и любовь к жесткокрылым, как клепки бочку, сложили человека, а уж каким ловким обручем все это стянуто – Бог весть.
Разумеется, я позвонил. Не то чтобы обрыдли будни, просто не было причин чураться перемен.
В “Письмах из Древней Греции” Генис сообщает, что, мол, память о первоначалах была законной частью повседневного опыта греков. Что же касается народов, пришедших им на смену, и в частности русских, то история для них растворяется во мглистом прошлом: чем дальше в лес, тем меньше мы имеем о ней представление. У греков наоборот: самой яркой страницей была первая. Они, как Лев Толстой, помнили себя с порога материнской утробы – каждый город чтил своего основателя, у каждого закона был свой творец, у каждого обычая – своя причина. С этой точки зрения мы здесь, в СПб, – сущие эллины. Город встал едва не в одночасье, и мы знаем (или думаем, что знаем) по чьей воле. Все местные призраки откликаются на имена, которые живым известны, у всех здешних традиций есть своя родословная, вплоть до Дня созерцания корюшки, учрежденного в девяносто шестом с легкой руки корюшковеда Звягина. Тут вообще как-то лучше с памятью.
Мимолетная встреча на Большой Конюшенной в канун Медового Спаса тоже достойна включения в анналы, поскольку именно ее, строго говоря, следует взять за точку отсчета в хронике самой грандиозной авантюры, известной человечеству со времен строительства Вавилонской башни.
Однако все по порядку.
Итак, я позвонил ему. Мы встретились под Лугой, на нейтральной полосе, в придорожном трактире с не то психоделическим, не то трансперсональным (уже не вспомнить, что там что) названием “Дымок”.
Крыльцо едальни выходило прямо на Киевскую трассу, поэтому отыскать заведение было нетрудно.
Абарбарчук (чтобы избавиться от излишней рефлексии по поводу его истинной личности, впредь я буду называть Абарбарчука-Курехина просто Капитан – так будет лучше) – в тех же усах и эспаньолке – вкушал индейку с грибами, задумчиво орудуя чуть выдающейся вперед челюстью. Себе я заказал телятину в горшочке и стакан “Каберне”.
Было так жарко, что вороны снаружи летали с открытыми клювами, а из земли дрожащим маревом поднималась тоска. Вероятно, следовало обойтись мороженым в клетчатом вафельном стаканчике, но пахло здесь так аппетитно, что легче оказалось поддаться и отведать что-нибудь, чем устоять.
– Вы страдаете химической зависимостью? – услышав о стакане
“Каберне”, спросил Капитан.
– Нет, – нашелся я, – я ею наслаждаюсь.
На стойке, рядом с кассой, стояла широкая ваза с фруктами. В компанию розовощеких яблок, бледных китайских груш и ноздреватых апельсинов втерся косматый кокос, который, если смотреть на него с макушки, походил на злого трехглазого зверька. Я прибавил к заказу китайскую грушу и подсел за столик к директору затейливой конторы.
Еду и вино подали на удивление быстро.
– Я хочу с вами работать, – сказал я так решительно, будто в случае отказа готов был прибегнуть к шантажу.
– Прекрасно. – Конечно, он еще при первой встрече понял, что я его узнал, и, надо думать, был доволен моим таинственным молчанием. -
Тогда вам следует пройти тестирование, а вслед за тем – инициацию.
– Инициацию?
– При поступлении на службу в “Лемминкяйнен” женщинам мы отсекаем фалангу мизинца, а мужчинам – ухо.
Я промокнул салфеткой губы и отхлебнул из стакана “Каберне”. В свое время на ТВ Капитан с необычайно глубокомысленным видом неоднократно пудрил людям мозги – если бы я этого не видел, то, ей-Богу, не понял бы, что он шутит. Впрочем, то, что он всю жизнь делал, шуткой все-таки назвать никак нельзя.
Поковыряв вилкой грибы (к ним, как и к братьям нашим меньшим, он, видимо, имел пристрастие), после умеренной паузы, в ожидании возможных с моей стороны уточнений Капитан спросил, какое качество в людях кажется мне самым скверным.
– Стяжательство и алчность. – Мне даже не потребовалось времени на размышление – давящиеся за копейку соотечественники, непомерно расплодившиеся вокруг, едва только Россию покрыла своей тушкой прагматическая “американская мечта”, меня достали. – Еще
Фламель-философ говорил, что бо2льшая часть прегрешений ведет начало от жажды золота, которая прет к нам из донной слизи преисподней, и что алчность – корень всякого греха. Ведь жажда денег относится к разряду тех вещей, которые способны доставлять человеку как непомерную радость, так и огромное горе, что, как известно, в равной мере ослабляет разум.
Выслушав меня с большим вниманием, Капитан полюбопытствовал: что я,
Евграф Мальчик, думаю о времени? Вообще о времени?
Мысленно я отправил его далеко – к инвалиду Хокингу, а вслух сказал, что не могу судить о природе этого предмета, так как недостаточно осведомлен о божественном замысле, но могу изъявить свое к нему