Рассказы

Из коридора послышались голоса, грохот поклажи – начали входить пассажиры.

Как будто Алексей Степанович сидел в потайной пещере. Время шло, а он все был один. Обогрелся. Даже снял кепку и положил на колени, то есть – пошевелился. В окно он видел темную платформу, свет фонарей, подвижные тени людей. Хорошо быть пассажиром.

Стучат колеса, катит поезд, земля летит, а ты закрываешь глаза.

Чьи-то шаги приближались. Алексей Степанович замер. Полуоткрытая дверь откатилась, и в купе вошел большой, в куртке нараспашку, человек. Он был похож на летчика-героя из старого фильма.

Поздоровался, поставил сумку на сиденье у стены, скинул куртку, достал из кармана джинсов белый платок и вытер лицо. Он сел напротив Алексея Степановича, расставив ноги, и – как будто задумался. Дышал он шумно, как после бега. Одет был удобно, чисто, выбрит – гладко и еле слышно пах хорошим одеколоном.

– Далеко вы едете? – спросил он вдруг Алексея Степановича.

– Да, – сказал Алексей Степанович.

– Храпите?

– Нет.

– Шампанское любите?

– Не особенно.

– Ну вот здравствуйте! Как же Новый год без шампанского? Неужели не выпьете за встречу один бокал? Или вы водку предпочитаете?

– Лучше шампанское.

– Слава Богу. Вы не болтливы, кажется?

– Да вроде.

– Других слушать любите? Некоторые очень любят разные истории слушать в поездах.

– Не знаю.

– Ну посмотрим. А в общем, вы, по-моему, идеальный попутчик.

Давайте представимся. Я – Константин Григорьевич, журналист.

– Алексей Степанович, безработный.

Они пожали друг другу руки.

– Москвич?

– Почти.

– То есть?

– Недалеко от Москвы живу.

– А в Чите у вас кто?

– Все. – Алексей Степанович опустил глаза, не желая больше говорить.

Журналист понял. Он вынул из сумки очки, пачку газет, маленький приемник, шампанское. Приемник и шампанское поместил на столе.

Надел очки, развернул газету… За несколько минут он стал приятен Алексею Степановичу. Алексей Степанович мог думать в его присутствии о своем.

Когда-то, тридцать лет назад, действительно были все в Чите, и мать и отец и приятели, и сам он там был тридцать лет назад.

Журналист перевернул страницу и сказал:

– Ну вот.

Алексей Степанович поднял голову. Платформа за окном медленно и тихо уходила назад. Алексей Степанович как будто совсем потерял силы быть реальным человеком, будто все происходило не с ним, как будто не он сидел беззаконно в скором поезде.

Поезд набирал скорость. Алексей Степанович сидел неподвижно и глядел в окно. Уже Москва-третья осталась позади. Колеса загрохотали – поезд гнал. Через полчаса он проскочит полустанок, где в маленькой квартире ждут Алексея Степановича мать и сын.

В купе вошла проводница в черной форме.

– Ваши билеты, граждане.

Алексей Степанович не шевелился. Журналист достал свой билет из синего джинсового кармана.

– Возьмите, голубушка. Чаем нас будете угощать?

– Обязательно. Постель брать будете?

– Как вас зовут, милая?

– Оля.

– Постель будем брать, Оленька. Меня Константином Григорьевичем зовут.

– Очень приятно.

Проводница смотрела на Алексея Степановича.

– Я без билета, – сказал Алексей Степанович.

– Что? – не поняла проводница.

– Так получилось. Но я могу купить. Прямо сейчас.

– Я билеты не продаю, – хмуро сказала проводница, – я сейчас бригадира вызову..

– Голубушка, – вмешался вдруг журналист, сквозь очки с большим интересом наблюдавший за Алексеем Степановичем. – Вы можете связаться со следующей станцией и заказать ему билет.

– Все-то вы знаете.

– Я должен все знать. Давайте деньги, – приказал он Алексею

Степановичу, и Алексей Степанович поспешно вынул из внутреннего кармана пальто кошелек.

Отсчитали на билет до Читы.

– Постель брать будете?

– Да.

– Чай?

– Да.

– Бригадиру я все равно должна доложить, – сказала она журналисту.

– Докладывайте, – улыбнулся журналист, – что ж делать.

Проводница поднялась.

– Простите, – тихо сказал Алексей Степанович, – а телеграмму можно послать? Со станции.

– Конечно, – сказал журналист.

Текст телеграммы был следующий: "НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ ВЫНУЖДЕН ЕХАТЬ ПОЗВОНЮ АЛЕКСЕЙ".

Алексей Степанович не видел, как проскочили его полустанок.

Когда проводница вышла, поезд подходил к Загорску.

До Читы ехать четверо с лишком суток. Через Оку, Волгу, Енисей,

Обь. Через леса, степи, горы, мимо озера Байкал, самого глубокого в мире.

Иногда они с журналистом выходили из теплого вагона и поражались чистоте снега и воздуха. Покупали у старух на полустанках горячую картошку и соленые огурцы. Картошку старухи держали в кастрюлях, укрытых в теплые одеяла.

И вот поезд ехал среди зимы, а они сидели в купе друг против друга и ели горячую с дымом картошку. Проводница приносила чай в граненых стаканах в подстаканниках, приемник говорил по-английски, – журналист учил язык, читал английскую книжку с видами старинного Лондона, иногда вслух. Алексей Степанович понимал мало. С другими пассажирами Алексей Степанович не знакомился.

На четвертые сутки, к ночи, когда уже зажегся в купе синий сумрачный свет и они забрались под теплые одеяла, Алексей

Степанович спросил:

– Вы в Чите давно были?

– В прошлом году.

Алексей Степанович молчал.

– Спите? – спросил журналист.

– Нет.

Поезд шел ровно.

– Город как город, – сказал журналист. – Сопки. Вы где там жили?

– В центре. Напротив танка.

– Танк стоит.

Алексей Степанович молчал, и журналист закрыл глаза. Алексей

Степанович долго не мог уснуть.

Прибыли к вечеру.

В Москве все черно в этот час, а здесь светло от чистого снега.

И прожектора на вышках горели ярко. Поезд встал у первой платформы. Алексей Степанович был уже одет и готов к выходу.

Журналист искал очки. Они лежали на верхней полке под светильником.

– Ну что ж, – сказал журналист, спрятал очки и взял сумку.

Алексей Степанович посторонился.

– Не ждите меня.

– Что такое?

– Я позже.

– Ну что ж, – журналист поглядел на Алексея Степановича и вышел из купе. Обернулся:

– До свиданья.

– До свиданья.

Полная тишина воцарилась в вагоне. Тогда Алексей Степанович взял свои сумки (апельсины все были съедены).

Он прошел пустым коридором по узкой дорожке. В отворенные двери шел морозный воздух и звуки: невнятный голос диспетчера, гудок машины, дальний ход поезда, женский смех. Алексей Степанович спустился по железным ступеням, прыгнул, поскользнулся на льду, упал.

Он очнулся в воздухе. Заплакал. Его поставили на обледеневший асфальт.

Мужчина в железнодорожной форме сел перед ним на корточки, заглянул в глаза.

– Ну ничего, подумаешь, до свадьбы заживет. Покажи-ка лоб.

Его прикосновение было горячим.

– Где ты живешь? Где твои родители?

Мокрое от слез лицо жгло на морозе.

– Проводить тебя до дому?

– Нет. – Он вытер нос рукавицей.

– Ты уверен?

– Я рядом живу. Я здесь всегда гуляю.

Будто во тьме самой глубокой памяти вспыхнул свет, и разом выступил весь этот город, и каменная мрачная гостиница, и вкус сладкого печенья в ее буфете, и молочный магазин на углу, и стеклянные бутылки в проволочных ящиках, и лицо продавщицы за витриной, и этот сквер, и весь в серебряном инее танк на огромном, как скала, постаменте, и тополь у ворот, и этот дом, и этот узкий, как колодец, подъезд с жаркими чугунными батареями под замерзшими окнами.

Дверь. Звонок. "Мама!"

Уже пришли первые гости. Мать поставила на стол лимонный пирог.

Отец курил на балконе с Федором Николаевичем. Их длинные шинели висели в прихожей. У окна под самый потолок стояла елка. Алеша еще не знал, что это не елка, а молодая сосна. На макушке горела звезда, горели цветные лампочки, сверкала серебряная мишура, стеклянные шары, грецкие орехи в золотой фольге…