Страница 23 из 49
– Трудно сказать, – ответил он, опуская взгляд. – Можно у чайханщика рецепт спросить.
– Ой, хорошо бы! – оживилась Валентина Аркадьевна. – Я собираю рецепты!..
Сафонов достал сигареты из кармана рубашки.
– Да-а-а, – неопределенно протянул он. И вздохнул: – Повезло нам, значит, с поварихой…
Локайцы
Мой отец (см. Родословная ) был геологом.
Однажды в поле (см.), отрабатывая маршрут по выгорелым склонам
Бабатага, он встретил чабана- таджика (см.) и спросил у него, где можно набрать фисташки покрупнее.
Чабан задумался.
Он стоял, как всегда стоят чабаны, держа руки на палке поперек поясницы, и покачивался с пятки на носок. Он был бос, задубелые подошвы его пыльных ног не боялись колючек. Холщовые штаны и тонкий рваный чапан составляли его одеяние. Волосы сроду не знали расчески, ладони – мыла.
– Тот сай4 пойдешь, – сказал он и махнул палкой, указывая направление. – Потом направо сай пойдешь. Там хороший дерево. Много.
Такой крупный.
И показал, какая крупная там фисташка – с фалангу черного пальца.
– Где направо? – уточнил отец.
– А, увидишь. Ну, как локай пройдешь, – пустился он в объяснения. -
Ну, там один локай живет… локай знаешь? Такой грязный-грязный, – брезгливо сказал чабан. – Грязный-грязный, – повторил он, помедлил и заключил: – Честное слово, хуже русского (см.).
Снова сунул палку за спину, повесил на нее руки и побрел к овцам.
Лукич
Лукич (см. Клички ) собирался ехать поездом из Душанбе в Самарканд.
Время было неспокойное – 90-й год. Поговаривали, что на железной дороге – грабежи и разбой.
Лукич все-таки поехал.
Мы с ним встретились после его возвращения.
– Как съездил? – спросил я.
– Да как тебе сказать… Хреновато, конечно. Поезд вечером уходил. Я на верхней полке ехал. Постель разобрал, завалился. Хоть, думаю, высплюсь как следует. Деньги под подушку. На всякий случай. Теперь ведь разное бывает…
Я кивнул:
– Ну?
– Ну и просыпаюсь ночью от страшного удара по голове!
Я содрогнулся:
– Бандиты?!
– Нет, – ответил он со вздохом. – Понимаешь, упал с полки – и башкой о столик.
Малина
Было жарко, душно, сухой лес – куда ни глянь – серебрился паутиной, хвоя похрустывала под ногами. Мне нравилась совсем другая девушка, а то, что я оказался в лесу именно с этой, сложилось из нескольких случайностей. Она тоже была очень мила и красива. Но увлечения я не чувствовал. Как ни мила девушка, все равно притягательной она становится только в самом фокусе увеличительного стекла твоего собственного увлечения. Увлечение – это и есть увеличение. Я должен был поспеть на электричку в шестнадцать сорок четыре. Наверное, именно это мешало фокусировке. Любовь не расцветала, осознавая, сколь мизерный срок ей отпущен. Даже мотылек не успел бы распалиться, если бы знал, что в шестнадцать сорок четыре электричка закроет двери. Девушка смеялась и немножко кокетничала – но, кажется, тоже просто чтобы проверить, не затупились ли ее острия. Я слышал, что у нее был парень и они собирались вскоре пожениться. Но моя холодность все равно ее несколько озадачила, а то и расстроила.
Может быть, она считала, что краткость оставшегося до электрички времени не может быть оправданием моего равнодушия. Возможно, напротив, она полагала, что времени вполне достаточно – во всяком случае, для того, чтобы в шестнадцать сорок четыре я отбыл, распираемый если не блаженными воспоминаниями, то по крайней мере горестными сожалениями о столь скоро наступившей разлуке.
Цепляясь корзинками за сучки и ветки, мы наконец продрались сквозь ельник.
– Деревня какая-то, – сказала она, озираясь. – А там что?
– Не знаю, – хмуро ответил я. – У меня скоро электричка.
Она закинула руки, выдернула заколки, по-собачьи помотала головой, отчего светлые волосы рассыпались по плечам, и спросила с легким вызовом:
– Ну? Пошли, что ли?
– Понимаешь, у меня электричка в шестнадцать сорок четыре, – объяснил я. – Иди вон по той тропинке. Если встретишь кого-нибудь из наших…
– А в Купавне недавно тоже девушка одна пошла, – сказала она мстительно. – Так ее сначала изнасиловали, а потом убили.
– Ничего себе, – сказал я. – Вот тебе и погуляла. Ну, я пошел.
Она оглянулась. Похоже, оставаться одной ей и в самом деле не хотелось. Но и уступать она не собиралась.
– Давай хотя бы нарвем малины, – предложила она.
Метрах в сорока от нас вдоль плетня действительно росла ухоженная малина. Даже с дороги были видны крупные ягоды.
– Это чужая малина, – попытался я ее урезонить. – Ее кто-то вырастил. Не для баловства. Может быть, на продажу. И если мы…
– Подумаешь! – фыркнула она. – И горсточку нельзя, что ли?
По тому, каким взглядом она меня окинула и с какой решительностью двинулась к плетню, я понял, что спорить бесполезно, – она полагает мое участие в намеченном предприятии той минимальной жертвой ее красоте, которая должна быть принесена, дабы земля и небо не поменялись местами.
Мельком оглянувшись, чтобы убедиться, что я нехотя плетусь следом, она сказала примирительно:
– Смотри, какая крупная. Ой, а сладкая!
Ловко обирая куст и одну за другой отправляя ягоды то в рот, то в сложенную корабликом ладошку, она улыбалась с той смиренностью, что одна могла подчеркнуть ее правоту: видишь, глупый, ничего страшного,
– а ты боялся.
– Правда, прелесть? – лепетала девушка. – Если бы я была художницей, я бы нарисовала эти ягоды. Ну чего ты молчишь? Ты обиделся?
– Хозяин идет, – сказал я, глядя в сторону дома.
Старик спустился с крыльца и, воздев клюку, торопливо ковылял в нашу сторону. По мере приближения его хриплый ор начинал распадаться на отдельные слова.
– Что он говорит? – ужаснулась девушка.
То, что он говорил, затруднительно было бы даже просто повторить, а уж не то что передать на бумаге. Владелец малины был очень подробен.
Главным объектом его энергичных высказываний являлась девушка. В его речи она фигурировала как в целом, так и отдельными частями. Кроме того, он перечислил ее многочисленную родню, а также целый ряд самых разнородных предметов обихода, которые, по его словам, он собирался сопрячь с моей спутницей самым противоестественным и жестоким образом. В ряду прочих мне почему-то запомнилось полено. Я сразу заподозрил, что этот прямой старик в свое время дослужился до боцмана.
Когда он добрался до плетня и в бессильной ярости сделал выпад палкой между двумя жердинами, мы уже улепетывали.
– Это ты виноват! – сказала она, когда уже ничего не было слышно. -
Ты меня не защитил!
– Я?! За каким чертом ты стала рвать эту малину?! И что я мог сделать?
– Ах, что ты мог сделать?! – переспросила она.
И напыщенно заявила, что человека можно убить и словом.
Конечно, я мог бы ей ответить в том духе, что, мол, если она себя имеет в виду, то мне такое слово тоже неизвестно…
Но я опаздывал на электричку.
Поэтому только махнул рукой и пошагал к станции.