Страница 63 из 74
Будет людям счастье, счастье на века. Тайком, пока никто не знает, пробирается в комнату, позади основных апартаментов, в кабинет, сокрытый (как и положено тайнику) широким книжным шкафом с полным ассортиментом писателей-классиков, от А. Дюма до Майн Рида. Где камеры слежения за всеми и за каждым. Мол, доложите обстановку.
Техника и докладывает: Дана и товарки щебечут на балконе, Денисенко с Самохиным и Королевым режутся в карты. Гагарин узнает про конфликт братских интересов (а его никто и не скрывает), бабушка-соседка укладывает внучка спать (послеобеденная сиеста), обещая богатое наследство от дяди Олега, который, вот уж точно, милостью своей не оставит малютку, дай Бог ему здоровья. Жена Ирина плещется с хмурым и молчаливым мужем в бассейне. Аки раздает приказания на кухне. (47)
Кажется, в нем открылся еще один талант – и если бы позволяли возможности, китаец вполне мог бы развернуться на ресторанном поприще. Оркестранты маются от скуки, играют в воздушный бой и строят догадки по поводу хозяйских и хозяйственных намерений. В жизни (в реале) возвышенные и воздушные (надушенные) музыканты оказываются вполне приземленными людьми, не чуждыми расчета и земных желаний – пожрать, потрахаться и испортить существование своим непосредственным близким.
(47) Видеонаблюдение работает безотказно. Новый муж говорит Ирине экс-Гагариной:
– Вот и мы справим свадебку. Конечно, не такую помпезную, как эти похороны. Арфистка Мелкина сказала, что у твоего Гагарина менингит и что он ослеп. Не веришь?
Ага, понимает Олег, значит, Ирина его обманула, никакой он ей не муж, просто хахаль.
– Так хоть СПИД, хоть ВИЧ, мне-то что? А ты, Петренкин, все ревнуешь? Ну сколько ж можно?! Не хотел бы – так и не ехал бы, – дерзит Ирина, ныряя в подогретую воду.
– Ну так ты одна бы тогда поехала. А тут мало ли что у вас произойти может?
– С этим инвалидом? Сам говоришь, менингит у него.
– Ну, может, не менингит, я не знаю точно, я же не врач, может, гепатит какой смертельный.
– А не знаешь, что ж воду-то мутишь?
– Потому что когда он тебя звал, он инвалидом-то не был. Вполне здоровый мужик. И денег немерено, я ж тебя знаю, поперлась бы на край света.
– Вот я и поперлась. Только вот тебя с собой взять не забыла.
Так, с этими все понятно. Не видать вам свадьбы, как своих ушей, решает Олег. Впрочем, как и всего остального. Уж я-то позабочусь.
И переключает внимание на другой монитор.
Бабушка укладывает внука Маню спать.
– А будешь себя плохо вести, так ведь нас с этого острова выгонют, погонют куда подальше. Когда ты еще на море-то побывашь. Папка-то твой нас с тобой бросил, скрылся, изверг, в неизвестном направлении, а пенсия у меня сам знашь кака. И заплата метрошная всех расходов не покрывает. Я на одно лечение твое скока выбросила, а? Ты хоть это понимаешь? Давай-ка, Манюшечка, ручки под щечки, глазки на место.
– Мама, а мама.
– Что, сыночек?
– А если я буду хорошо себя вести?
– Ну тогда дядя Олег Евгенич купит тебе акваланг для подводного плаванья на день рождения, вот как ты и захотел. Дядя Олег Евгенич – дяденька добрый, очень добрый.
– Мамочка, а почему дядя Олег Евгенич такой добрый?
– А потому что богатый очень. Богатые они все добрые, у них денег немерено, вот и знать не знают, куда все деньги-то девать…
Олег смеется: если все богатые люди – добрые люди, то почему у нас в стране до сих пор коммунизм не построен? Видимо, недостаточно они богатые, если только на себя, на свои причуды средств хватает.
Однако же одной тайной меньше (или больше) – какие, оказывается, у бабушки с внуком запутанные родственные связи. Совсем как у Джека
Николсона ситуация!
На балконе уединились подруги.
– Ох, ну ты и счастливая Данка. Легкая у тебя рука.
– Ты что, подруга, з-завидуешь, что ли?
– Почему сразу завидую? Богатые тоже плачут. Просто интересно у тебя получается – сначала Безбородов, теперь вот этот нувориш с деревенской-то свадьбы.
– Никогда-то вы, девочки, друг о друге ничего хорошего не скажете – почему сразу деревенская свадьба?
– Да ты посмотри на своего Гагарина внимательно, на его манеры, на его поведение, он же лох классический.
– Дура ты, Светочка, ты ж его всего один раз видела.
– Да мне хватило.
– Ну так когда это было? Теперь Олежка полностью изменился.
– Ножом и вилкой пользоваться начал? Публично не рыгает и хлеб не рвет руками, а нарезать просит?
– Злая ты, Светочка. Завидуешь, что ли?
– Да говна-пирога. Мне моего Пирогова хватает, чтобы еще на твоего-то засматриваться, видать, он в сексе неотразим, да? Ну, скажи, скажи, трахается-то он как?
– Супер, Светочка, супер как трахается. А твой Пирогов жирный и тупой мудень. Пирожок без яиц, но с капустой. Чучело бородатое.
– А что такая нервная тогда? Пемеэс, накануне? Недоебит замучил? Ну, еще бы – мужик в коматозе, врагу не пожелаешь.
– Ничего, скоро коматоз-то закончится. И все будет как надо.
– Типа, и дальше будешь разводить его на бабки?
– Светка, у тебя одни бабки на уме.
– А у тебя любовь одна, что ли?
– Ну, можно и так сказать.
– Да только тут тогда, Даночка, неувязочка у тебя выходит: если ж ты про любовь одну только думаешь, что ж ты своего Безбородова бросила?
– Про безбородовские деньги, можешь мне верить или нет, но у меня точно никаких мыслей не существует. Потому к-как они и мои тоже. Это я теперь – мадам генеральша, а выходила-то я за лейтенанта, вместе состояние нарабатывали, не знаешь ты, как со значков начинали.
Языкастые такие значки с красными губами – вот как у тебя… вульгарные такие, сочные… яркие. Зазывные… Бедный мсье Пирогофф…
– За Пирогова не сцать, Пирогов в полном порядке. А тебя, подруга, послушать, так это ты Безбородову-то путевку в жизнь выписала. А теперь вот за Гагарина своего взялась.
– Можно и так сказать. Кто-то из битлов сказал, что за каждым великим идиотом обязательно стоит великая женщина.
– Это ты, что ль, великая?
– А что, нет, что ли? Посмотри на меня. Красавица, комсомолка, активистка.
– Это ты-то комсомолка? Тебя, наверное, в комсомол еще дедушка Ленин принимал.
– И Клара Цеткин мне алый галстук повязывала.
– Идиотка, галстуки – это у пионэров, а у комсомольцев – значок такой, без языка, правда, но с Ильичом. Совсем у людей короткая память стала, ничего уже не помнят. А казалось бы, совсем недавно было – "перед лицом своих товарищей торжественно клянусь горячо любить свою родину…"
– Так это ж ты идиотка: это клятва-то пионерская, а не комсомольская. Так в своем сознании дальше звездочки октябрятской и не поднялась, сложно тебе, болезной…
И вот такие диалоги – километрами, рулонами: пленка все стерпит. А
Гагарин то негодует, то радуется, понимая, что – ничего личного, обычный светский пинг-понг, иначе нельзя. Иначе не умеют.
Гагарин чувствует себя богом: незримо он присутствует во всех помещениях острова. И даже там, где нет видеокамер, все приводит в движение его воля, его логика. Его желания. И даже если гости острова не обсуждают его персону, они все равно учитывают его, невидимого и свободного. Собственно, этого Гагарин и добивался, когда придумывал и осуществлял всю эту кампанию по слежению за своими людьми.
Он и дальше будет наблюдать за словами и поступками. Находиться в стороне и, одновременно, участвовать в диалоге – это ему нравится больше всего. Хоть книжечку заводи с заметками: мол, такого-то числа тот-то сказал про меня: "Гагарин очень странный человек, он очень любит говорить по телефону при посторонних. Вы обращали внимание, как в такие минуты меняется его голос?" Или что-то в этом духе.
Во-первых, самопознание. Гагарин годами находился в разреженном воздухе человеческого невнимания. Отчасти привык, но разве ж можно привыкнуть к этому? Даже если ты одиночка по сути. Организм сопротивляется оставленности. Воевал – имеешь право у тихой речки постоять. Главное – не признаваться в том, что ты купил это право на внимание. Сделал так, чтобы на тебя обратили взоры. Иначе нынче никак. Системы зеркал и отражений теперь слишком затратны.