Страница 50 из 74
Ильинична поедает семгу, метая по сторонам яростные взгляды. Или она хочет, чтобы ее заметили и оказали респект, или, напротив, она злится на внезапно развившуюся булимию, заставляющую пожирать все, что находится на подносах.
– О каком православии вы говорите, – господин С-в возносит руки к хрустальной люстре. – Религия необходима для того, чтобы – не помню, кто сказал – наша служанка по воскресениям ходила на утреннюю молитву… Что такое православие, как не торговля воздухом? Я бы даже сказал воздушком… Посредники, торгующие чем? Вы только задумайтесь – верой…
– Что такое вера? – спрашивает г-н С-в и сам же себе отвечает: -
Ворованный воздух! Посредники, дорвавшиеся до самого святого… До внутренних процессов, руководимых человеком… Вот недавно московский градоначальник изловил одного шельмеца, обещавшего за небольшую мзду воскресить из мертвых несколько сотен замученных кавказских мальчиков. Шельмеца, разумеется, посадили за дело, однако же, спрошу я вас, чем сей прохвост отличается от нашего духовенства, обещающего второе пришествие, вечную жизнь души и рай на земле после второго пришествия? Когда восстанут все мертвые и начнется новая жизнь.
Почему одним можно иметь монополию на воскрешение, а другим нет? Да после такого обмана креста на вас нет! – Неожиданным сиплым басом обращается к невидимым священникам круглоголовый г-н С-в.
Оригинальностью речей самодовольный С-в производит революцию в самых заядлых спорщиках. Митя Кипарисов воодушевленно срывает очки и начинает протирать их салфеткой. Его глаза округляются, и он выдыхает, решив перещеголять популярную телефигуру:
– Совершенно с вами согласен, господин хороший, более того скажу, между понятием "религия" и понятием "фашизм" я уже давно ставлю знак равенства, "религия" это и есть современная версия фашизма, в гламурной его ипостаси, ибо… ибо… – И тут выхлоп буратины заканчивается, он хватает ртом воздух, словно бы не в силах переварить поступающий в него кислород, и этой паузой незамедлительно пользуется Ирина Мицуоновна. Ей не нравится, что г-н
С-в перехватил у нее инициативу и обратил внимание присутствующих на себя. Говорить о православии она не может, поэтому не находит ничего лучше, как еще более язвительно и иронично повторить свой вопрос.
– Так каков же ваш идеал, нигилистушка вы наш ненаглядный?
Мите явно не до того – он полностью находится под впечатлением своего последнего умозаключения и не в силах вернуться к началу разговора.
– J' adore les questions politiques! – от всего сердца воскликнула глубоко декольтированная православная особа, а нечесаная блондинка
(нечесаная, разумеется, по последней моде) кивнула ей молча и с пониманием.
Странное дело: все эти наши споры строятся таким образом, что каждая последующая реплика словно бы отменяет, затемняет все предыдущие.
Словно бы спорщики забывают, о чем недавно говорили, предыдущие аргументы напрочь стираются из памяти, главное – не останавливаться на достигнутом и продолжать громоздить одна на другую все новые и новые нелепости.
– А вот вы, милейший, кажется, начинали говорить об идентичности да национальном своеобразии, – вплетает лепту изящнейший Курапатов, обращаясь, по всей видимости, к Кипарисову, – да только вот ведь вам парадокс какой. Недавно, смею доложить, в Париже происходила ярмарка, на которую позвали одних русских писателей (здесь он сделал указующий жест на Татьяну Ильиничну, которая, уловив движение в свою сторону, мгновенно перестала жевать и спрятала испепеляющие взгляды куда-то под веки) и не позвали других – тех самых, что называют себя истинно народными, православными, почвенниками, чуть ли не теми самыми писателями-деревенщиками, чьими физиологическими очерками зачитывались все просвещенные россияне дореформенных времен… ну так вот, эти самые, с позволения сказать, деревенщики обанкротили парочку нефтяных магнатов, но доехали собственной делегацией до
Парижа, куда их, разумеется, не звали. Так вот я вас спрашиваю – на кой счет этим радетелям за дело народное та самая французская книжная ярмарка, на которой по всем правилам царствовать должны сугубые западники и либералы?
И он снова указал в сторону луноокой Татьяны Ильиничны, которая к тому времени уже покончила с семгой, хлопнула рюмку коньяку и подбиралась к фаршированной щуке, украшенной маринованными виноградинами.
– Ехали бы себе хоть в Тамбовскую губернию, хоть в Кемеровскую волость и там бы просвещали народонаселение, сеяли, так сказать, как говорится, вечное и светлое, но нет, им же, портяночникам нашим,
Парижи да Лондоны подавай. Лавры Герцена им жить мешают! И хоть бы мы действительно презирали этот самый Запад, – ловко заключил
Курапатов и дернул головой так, что его немного растрепавшаяся челка аккуратно встала на место, – но хотим-то мы жить, как на Западе, и вы, Митя, да-да, хотите, и не перебивайте меня…
Хотя Кипарисов молчал, думая о рюмке холодной водки, набирался новых полемических сил и совершенно не думал никого перебивать.
– Кроме того, – назидательно продолжил изящнейший доктор Курапатов,
– вы не только хотите жить так, "как там", но и вы, Митя, всецело зависимы от того самого Запада, который вы так ожесточенно поносите.
Ругать-то мы его ругаем, а только его мнением и дорожим, то есть, в сущности, мнением парижских лоботрясов. И к ним апеллируем, если в отечестве нашем какая-то напасть случается, проворуется кто и посадят кого… Потому что даже сама верховная власть наша, совершенно бестолково называемая вами "кровавой гебней" (на самом деле, вы гебни, вьюноша, не видели и в 37-м году живать не жили, посмотрел бы я на вас тогда), признает только авторитет Запада, французского или американского, неважно какого, так как внутри отечества нашего нет, не осталось более никаких авторитетов, вот что противно!
– И сильно противно? – вступила в спор Татьяна Ильинична, насытившаяся фаршированной щукой и приговорившая еще одну рюмку коньяку.
О чем здесь спорили, она не слышала, поглощая еду, однако "кусок упал", и ей захотелось спеть. Но петь было нельзя: высшее общество все-таки. И тогда она тоже решила поспорить.
– Так вот, милейшая Татьяна Ильинична, говорю я о том, – снова завел меланхолическую шарманку изящнейший доктор Курапатов, – что вопрос о значении и будущности России целиком и полностью зависит от западных влияний.
– Запад – это говно! – бросила Татьяна Ильинична, и лицо ее сделалось непроходимо хмурым. – Помню я, когда преподавала в американских университетах…
Она махнула рукой и картинно поплыла к белому роялю, у которого уже давно окопался ее менее говорливый коллега С-дзе. Все посмотрели ей вслед.
– Это потому, что ничего у нее в американских университетах не получилось, – громко зашипела нечесаная блондинка с очками на переносице, обращаясь к Гагарину, вероятно, единственному, кто не знал о заслугах Татьяны Ильиничны перед отечественной культурой. -
Поперли ее из этих университетов, вот она им этого до сих пор простить не может, критикует этот самый загнивающий Запад, где только может.
– И все-таки, Дмитрий, – решила не униматься Ирина Мицуоновна, о которой все успели порядком позабыть, – есть ли у вас ну хоть какой-нибудь план?
– Да уймитесь же вы, наконец, – шикнул на нее господин во втором ряду, уплетавший остывающий жульен. – Ну сколько ж можно? И кому интересны политические взгляды господина Кипарисова?
– Ну почему, – встряла обладательница нательного креста с поддельными изумрудами. – Скажем, мне, например, очень даже и интересны мировоззрения этого половозрелого декадента.