Страница 43 из 74
Гагарин стал понимать топ-менеджеров, потерявших работу, но стремящихся найти что-то не хуже того, что они имели раньше. Дело даже не в тщеславии или переоценке собственных возможностей, просто, когда пивной животик полез наружу, его невозможно загнать обратно.
Даже если ты ходишь в спортивный зал и плаваешь в бассейне.
Разумеется, если пристрастен и следишь за внешним видом, то со временем возникают приятные изменения и стабилизация, но все они видны только тебе, пристально приглядывающему за своим состоянием в зеркало. Для других ты остаешься неизменным, все твои миллиметры и миллиграммы проходят по разряду "домашних радостей".
Поэтому Олег решил не полагаться на "русский авось" и всерьез занялся пристраиванием долларовой наличности. Пришлось обзавестись новыми знакомыми и советниками, войти в курс экономического дела, понять логику развития перспективных рынков. Дело оказалось хлопотливым и затратным. Каждый советник нахваливал что-то свое, себе особенно близкое (не забывая, разумеется, о собственной выгоде), дабы не лопухнуться, приходилось проявлять осторожность, впрочем, и без того свойственную Олегу Евгеньевичу, который после того, как разбогател, стал еще более подозрительным и замкнутым.
Теперь, когда у него есть деньги, всегда можно подозревать корысть в тех, кто тебя окружает. Мерзкое чувство, и с ним следует бороться.
Иначе оно поработит окончательно и сделает слугой мелких и недостойных чувств.
Пришлось уволиться из больницы, так как выяснение отношений с финансовыми потоками заняло все свободное время. Пришлось завести офис в центре города и посадить секретаршу, отвечающую на вопросы по телефону. Богатство притягивает, и к Олегу потянулись ходоки и просители. Секретарша нужна еще и для того, чтобы отшивать непрошеных посетителей. Если раньше Олег жил медленно, вникая в малейшие колебания воздуха, замечал и анализировал все, что происходит, то сейчас на все эти сентиментальные мелочи не оставалось сил.
К деньгам нужна привычка.
Осторожничая, Олег вкладывал средства в разные проекты, но везде и всегда по чуть-чуть, мол, если что-то и прогорит, то не смертельно.
Еще мама учила его не складывать все яйца в одну корзину. Долгое время (подавляющее время его жизни) такой корзиной для него была работа. Больница, помощь людям. Гагарин состоялся как профессионал, но врачевание не оставляло его окончательно удовлетворенным. Помимо осознания важности медицинской миссии (ею он оправдывал свое существование и некоторые поступки, о которых вспоминалось со стыдом
– мол, помощь людям, она все спишет, как 100-процентная индульгенция) требовалось и экономическое подтверждение статуса.
Звездам угодно было сойтись так, что Олег вытащил счастливый билет, не прилагая к этому особенных усилий. Все сложилось само по себе:
Подарок – Дана – Деньги.
Этой как бы непричастностью к крутому повороту сюжета Олег оправдывал то, что с ним сейчас происходило, точно так же, как раньше он оправдывал себя спасенными больными. В любом случае, и сейчас и тогда, его существование требовало оправдания, но почему?
Разве не достаточно того, что ты родился и живешь, приносишь пользу или, хотя бы, не делаешь другим откровенных гадостей? Нежеланные дети, на которых родителям наплевать (мать вкалывает до потери пульса, отец до потери пульса бухает), несут сомнение в правоте существования всю жизнь. Всю жизнь.
Гагарин вытащил звездный билет случайно (или закономерно? Все зависит от того, есть справедливость на белом свете или ее не существует?), вне профессиональной сферы. И это напрягало, существуя фоном где-то на втором плане души, замотанной повседневной текучкой, общением, отношениями с Даной.
Долгие годы работа для Олега оставалась самым важным делом, отказаться от нее в один момент выходило травматичным. Главное опасение, витавшее поблизости и иногда снисходившее на его седую голову, звучало так: если медицина – единственный доступный для
Гагарина способ самосовершенствования, движения вперед, то куда же он теперь будет двигаться дальше?
Не потеряется ли как личность?
Ведь деньги, сами по себе, не развивают, они не могут быть целью или даже средством, особенно сейчас, когда перед Олегом открылись безграничные перспективы. Роскошь, окружившая его, развлекала, но скоро приедалась: входя в кровь и в кожу, она становилась невидимой, незаметной.
Именно тогда, всерьез озаботившись тем, чтобы не остаться у разбитого корыта, Олег начал записывать в блокнот самые разные страховочные желания. Все они, так или иначе, должны были сделать его состояние стабильным и необратимым. Через некоторое время
Гагарин понял, что вынужденная суета приносит ощутимые результаты, деньги к деньгам: наличность прибывала и росла как на дрожжах едва ли не из воздуха. Часть средств Олег вкладывал в ценные бумаги и производства, остальные хранились у него в сейфе и не тратились.
Слабое, но утешение. Утешение.
Однажды пришел в офис и увидел, что сейф пуст. Слону дробина, конечно, но неприятно. Губы задрожали, тучкой набежала обида, и даже глаза увлажнились. Если бы не подстраховочные варианты и нычки в разных местах, Олег мог бы оказаться банкротом. Полным банкротом, ужас-ужас.
Вызвали бестолковую милицию, но какой от милиции толк? Потоптались, расспросили секретаршу, а воз и ныне там. Приехала Дана (до этого отсутствовала едва ли не неделю, теперь нарисовалась как ни в чем не бывало) с большими глазами, кудахтала и расстраивалась, взяла Олега под руку и повезла пить глинтвейн в новомодное заведение, расположенное на крыше одного из самых больших домов в городе.
– Ты знаешь, – начала преднамеренно отвлекать, забивая голову
Гагарина информационным мусором, – Безбородов, кажется, пошел на поправку.
Олег сделал большой глоток, обжегся. Поперхнулся. Смолчал.
– Но ты ничего такого не думай, – тараторила Дана, изредка заикаясь
(значит, волнуется), – в наших с тобой отношениях это ничего не меняет… Не может поменять… Когда он придет в себя…
Окончательно…Хотя, конечно, если придет, я же не знаю, н-на самом деле, что с ним, х-хотя пересадку с-с-с-с-сделали, вроде, успешно, но раз на раз не приходится, все мы, знаешь ли под богом ходим…
Гагарин озабоченно щурит левый глаз.
– Что-то, братец, ты речист, знать-то на руку не чист, говорит в таких случаях моя мама…
– Олежка, – Дана подпускает особенной задушевности – говорю же тебе…
Ничего не значит… Все прошло и быльем поросло… Поз-зарастали стежки-дорожки, где там… ну… гуляли милого ножки… Понимаешь?
– Нет. Не лопочи ты так, не хлопочи лицом, нормально объясни…
Дана начинает говорить другим голосом. Совершенно серьезно. Не заикаясь.
– Если же с ним что-то случится, я имею в виду своего официального мужа, то есть он придет в себя и очухается, это ничего в наших с тобой отношениях не изменит, понимаешь?
– Ну, да, и деньги мы ему тоже вернем? С легкостью?
– Блин, а вот про деньги я и думать забыла. Хорошо… Конечно вернем…
А как иначе… Вернем обязательно и будем вместе… В горе и в радости и только смерть разлучит нас. Хорошо? – В ее голосе столько надежды.
– А как мы ему объясним… Ну, все это?!…
– Да объясним как-нибудь, – голос Даны становится тверже и тверже. -
Выкрутимся. Не в первый раз… Нам не привыкать… Ой, оговорилась.
Точнее, мне не привыкать.
Олег смотрит на любовницу с изумлением. Такой он ее еще не видел.
Новая Дана открылась. Хищная и уязвимая одновременно.
Глинтвейн обернулся трехдневным запоем, переполненным какими-то невероятными знакомствами и безумствами. Время от времени Гагарин приходил в себя, танцуя под очень громкую музыку в ночном клубе, рядом с ним тряслись крашеные, вульгарные тетки. Потом он терял нить происходящего и просыпался за городом в респектабельном коттедже, кто-то тормошил его, давал водки и вел париться в баню, где его уже ждали незнакомые, потные, похотливые люди. И Олег плюхался в разврат, как в бассейн с горячей водой, чтобы потом выскочить оттуда, словно кипятком ошпаренным. На разных поворотах запоя возникало встревоженное лицо Даны, тут же куда-то пропадавшее.