Страница 12 из 56
Макарова даже растерялась: милейший Царь со смешными носками в крупную чёрно-белую полоску и мечтой вставить в каждый зуб по бриллианту постепенно превращался в отвязного и приставучего хулигана. В постоянно ноющую головную боль.
Уже и деньги, исправно капавшие на кредитную карточку, не вдохновляли, постоянные подношения, без которых не обходилось ни одно их заседалово (совсем как в телевизионной викторине "Поле чудес", Царь никогда не приходил без подарков), не радовали тоже.
А тут он ещё взял моду заезжать за ней домой на Мерседесе: перед соседями же сраму не оберёшься. Скажут: богатенького любовника нашла, на содержание к купцу пошла, мужа, значит, сгубила (почему сгубила, когда он сам, сам под машину попал!), а теперь, значит, в погоне за развлечениями срывает терпкие лепестки разврата и наслаждений.
Макарова его даже попросила: "не нужно, не нужно, пустое это", но
Царь, с некоторых пор, активно опасался слежки и утечки информации: всё, буквально всё приходилось контролировать и держать в руках, никакого расслабления, ну, ни на минуту.
Макарова молча сочувствовала клиенту: с прошлой недели он повысил плату за каждый визит до сотни долларов.
Макарова даже начала откладывать мужу на операцию.
Царь пообещал прекратить хулиганить по мелочам и отныне ждал её за углом дома. Макарова воровато выбегала из подъезда, с задумчивым видом подходила к газетному киоску, пробовала семечки у нечистой торговки. Потом с разбегу юркала в сверкающее авто.
Царь видел смущение, смаковал ситуацию: будто бы они занимаются чем-то непристойным. Пытался жить чужой, несуществующей жизнью: точно они давно и безнадёжно влюблены друг в друга. И связывают их долголетние, но по-прежнему темпераментные отношения.
– Фигу тебе, а не отношения, – ворчала про себя Макарова. – Ишь чего удумал…
Зима, зима, как много в этом звуке для сердца нашего слилось!
Запутавшийся в многомесячных наслоениях и осадках город из салона
Мерседеса казался совершенно иным – стерильным и безупречно чистым – как только что протёртое моющим средством оконное стекло. Тёмные, угловатые люди спешили по делам в разные стороны, Макарова смотрела на соотечественников с всевозрастающим сочувствием: ибо они навсегда лишены возможностей комфортной жизни.
Разумеется, она мало чем от них отличалась. Но Макарова хотя бы знала, как изнутри устроены достаток и видимый уют. Ничего особенного: богатые точно такие же человеки, что и мы. Просто у них денег больше.
Рано стемнело. Царь включил стереофонический джаз.
– Может быть, мы займёмся этим прямо здесь? – спросил он, играя желваками, напирая на приятную одному ему двусмысленность.
– Сеанс психоанализа требует сосредоточенности, – сухо ответила
Макарова, думая об арфистке Полежаевой.
С ней она столкнулась в подъезде. Ещё ведь подумала, что встретить знакомое лицо – плохая примета: Царь начнёт приставать да нудничать, и точно: Полежаева.
Обычно самоуглублённая соседка (тонкие черты лица, озорная чёлка на глаза, изысканные запястья), едва буркнув под нос приветствие, пробегала мимо, а тут остановилась и начала рассказывать про сестру, живущую в Кубани.
Там ведь нынче наводнение случилось. Никто не ожидал такого поворота событий. Река, протекающая мимо Краснодара, впадающая в Каспийское море, промёрзла до основания, поэтому вода, поступающая из недавно построенного водохранилища, попёрла поверх льда, разлилась, затопила ни в чём не повинные районы.
Сестру арфистки Полежаевой, вместе с другими односельчанами, переселили в общежитие: в домах, ровно в человеческий рост, встала вода. Вещи, ещё недавно привычные и ручные, плавали в ней, разбухшие, точно утопленники – перекошенные страданием книги, растолстевшее постельное бельё, пластиковая мелочь.
– Вот уж точно, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. – Полежаева чуть не плакала. – Не понос, так золотуха: кто бы мог подумать, что их затопит… Это в Краснодарском-то крае, представляете?
Макарова представляла: действительно, ужас!
– Понимаете, это говорит о том, что стихийное бедствие может случиться с каждым. С каждым! – Арфистка задыхалась от переполнявших её чувств. – Казалось бы: ну что может произойти в самом стабильном месте страны. Ведь Кубань же, житница России… А оказалось, что от беды никто не застрахован. Никто!
– Ага, – посочувствовала Макарова. – Даже принцесса Диана.
Полежаева удивлённо вскинула длинные ресницы: причём тут леди Ди?
– Я уже давно это поняла: когда она в Париже под мостом разбилась… – сердобольно пояснила Макарова. – Главный урок этой трагедии в чём?!
– В чём? – заворожено переспросила Полежаева.
– Уж если такие люди в катастрофы попадают, то что нам-то, простым люд я м, от этой жизни ждать приходится?!
Глава третья. Чужие здесь не ходят
После этого письма Мария Игоревна долго не могла прийти в себя, мысли скакали артистами блошиного цирка, а вслед за ними заполошенно пыталось поспешать прокуренное сердце.
Она стояла на солнце около почты, подставив лицо свету, а волосы – ветру, потому что без шапки, потому что – актриса.
– Что за глупая шутка?! – сказала он себе красивым, поставленным голосом, и точно услышала его со стороны – бархатистый такой, ровный, ровный, ровный…
Красивым голосом театральной героини не каждая может похвастаться.
– Что за злой и нелепый розыгрыш… – прошептала она так отчётливо, чтобы за полсотни метров, в десятом ряду, слышно стало.
Здание чердачинского драматического построили не слишком удачно: висела над зрительным залом гигантская акустическая яма, все про это знали, учитывали, справлялись, кто как мог, надрывая глотки да диафрагмы.
Быстрое зимнее солнце, словно театральный софит под колосниками: светит, да не греет. А если на лбу выступит пот, обыграем это,
петелька-крючок, в легкомысленном ключе. Ах, водевиль, водевиль, водевиль… Мария Игоревна вспомнила "партнёров по сцене" и поморщилась. " Какая бездна зла ", – говорила её царственная героиня в одной трагедии.
– Ах, вы, сучьи дети, недоноски треклятые… – радостно выругалась она солнцу и жить стало легче. – Кого приколоть вздумали…
Поняла, откуда ноги растут: вот где следует искать автора сего глумливого послания. Значит, кто-то из театральных.
Дома актриса блюла порядок, воспринимавшийся как некое психическое недомогание. Правильно, по линеечке, расставленные вещи лишний раз подчёркивали скудность, убогость быта. Пыли нигде не собиралось, даже на шкапу (такой старый, что его шкафом-то назвать трудно), а рано пожелтевшие страницы книг тяжело пахли табаком. Половики опять же таки. Нет, это даже не тянет на старомодность.
Точно ты подчёркиваешь, что борешься и пока ещё не сдаёшься.
Холодильник старый, протекает, не беда: актриса обязана хранить форму, телевизор чёрно-белый, так в нём сплошная бездуховность. Зато всё, что помимо денег – можно хоть на выставку посылать: идеально чистые кастрюли, раковина и плита, сверкающий отсутствующим ампиром хрусталь, люстра, гаснущая медленно, как в местной опере: особенный, плавный выключатель от соседа-электрика (забегал за контрамаркой лет пять? шесть? назад), идеально чистый абажур.
По последней моде поставила на подоконнике в банке рисовую воду. До этого пережила увлечение алоэ и каланхое, индийским луком, чайным грибом и зелёным чаем, которого в период тотального дефицита закупила целую антресоль. Это, между прочим, оказалось очень полезно: в журнале "Здоровье" появилась статья, восхваляющая целебные свойства зелёного чая, пить его стало модно, почётно. Пару пачек его Мария Игоревна даже в театр отнесла, принимать гостей в гримёрке.