Страница 58 из 64
— Мокруха, Мокруха, драное ухо. Ноги — миноги, а в брюхе — лягуха!
«Откуда они знают ее? — неприятно был поражен Виталий. — Их могли научить только мои сверстники. Не прячутся ли они на кладбище? Надо быстрей уходить. Здесь оставаться нельзя».
Попросив отца угомонить мальчишек, он посоветовал:
— Угости ты их хоть за мой счет и выпроводи, а то ведь забор поломают и нежелательных людей приманят.
— Ну и морока же мне с тобой, пропади ты пропадом! — проворчал старый Аверкин. Но он понимал, что мальчишек надо утихомирить, иначе беды не оберешься. За свою долгую жизнь кабатчик приловчился ладить и не с такими скандалистами. Набив карманы подсолнухами, Фрол Семенович вышел за калитку и, подманив к себе самого бойкого мальчишку, предложил:
— Подойди сюда, гостинцев дам.
— А ты не тронешь? — недоверия, спросил тощий мальчонка.
— Зачем же мне тебя трогать, если я семечек принес? Вон какие они поджаренные! Только не дарма. Скажи своей шкетовне, чтоб кричать в другое место шли. Они мне тут спать мешают. Сговорились?
— Сговорились, — согласился мальчуган, но подойти не решался. — Насыпь сюда, — предложил он и бросил к ногам кабатчика рваную кепчонку.
Старый Аверкин, насыпав в кепку семечек, оставил ее у забора и ушел. Ребятишки, схватив добычу, гурьбой убежали к кладбищу и больше не показывались.
Но тут, словно по сговору, на поляну вышли строем молодые дружинники Путиловского завода. Установив соломенное чучело, они разделились на три группы: одни стали обучаться приемам штыкового боя, другие — перебежкам, а третьи просто маршировали.
Виталий наблюдал за ними с чердака в бинокль. Ему не трудно было определить, что дружинников обучают опытные солдаты и что это не первое занятие: парни без предварительного показа выполняли упражнения с винтовками, сдваивали ряды и на ходу поворачивались. Среди обучающихся Аверкин опознал Дементия Рыкунова, а затем вдруг приметил стоявшего поодаль худенького Лютикова, который то и дело поглядывал в сторону «Красного кабачка».
«Не посты ли у них расставлены?» — подумал Виталий и, от предчувствия близкой опасности, ощутил, как сердце учащенно заколотилось. Нo он не мог покинуть свое убежище, не дождавшись хоть кого-нибудь из агентов. Надо было обязательно предупредить наблюдателей о том, что место явок и донесений меняется.
Только минут через двадцать в «Красный кабачок» прибежал запыхавшийся агент, наблюдавший за Путиловским заводом. Лицо его было мокрым от пота.
— Погорели… снимайся, — сказал он. — Шилина привезли на «Путиловец» под конвоем. С ними и тот, за которым он следил.
— Эх, идиот, попался! Ты исчезай отсюда первым. Уходи главным ходом, — предложил Аверкин. — Прикинься пьяным и передай нашим, что место сбора меняется. Встретимся через три часа у касс Балтийского вокзала.
Сам Виталий решил уйти задами. Надев на себя отцовскую куртку, он подпоясался ремнем, как это делали путиловские дружинники, положил в карман пистолет и пошел за погреб. Там, в узком тупичке, он вскарабкался на забор, огляделся, бесшумно перевалился на другую сторону и осторожно опустился на землю. Кругом было тихо. Вдали темнели кустарники.
Не разгибаясь, Виталий сделал несколько шагов, как вдруг услышал звонкий окрик:
— Стой!.. Не двигаться!
Аверкина словно окатило кипятком. «Засада, — подумал он. — Ни в коем случае не сдаваться! Надо прорваться к лесу».
Выхватив пистолет, Виталий кинулся в другую сторону. Но впереди из канавы поднялся какой-то парень с винтовкой и побежал ему наперерез.
Аверкин выстрелил, но не разобрал, попал или нет, так как сам от сильного удара в спину не удержался на ногах и ткнулся лицом в жесткую траву. Прогремел еще один выстрел; Виталий попробовал подняться и... не смог: ноги одеревенели, не слушались. «Видно, в позвонок угодили…» — мелькнула мысль.
Когда к шпику подбежали путиловцы, он уже не дышал.
— Так и надо Мокрухе! — сказал кто-то. — Собаке собачья смерть. Не будет больше вынюхивать.
Глава двадцать шестая. НАЧАЛОСЬ
Ночная темень долго не покидала туманные улицы столицы, над которой нависло серое небо и моросил мелкий, как пыль, дождик.
По-обычному в предрассветной мгле прозвенели первые трамваи, высекавшие железными дугами зеленые искры на проводах, и появились на влажных тротуарах ранние пешеходы.
Огромный город постепенно просыпался, оживал. Зарождался новый день — двадцать четвертое октября.
С каждой минутой пешеходов на улицах становилось все больше и больше; рабочие, подняв воротники тужурок и пальто, спешили к проходным заводов и фабрик, хозяйки с раскрытыми зонтиками — на рынки.
С шести часов утра у большевистской типографии собрались мальчишки — продавцы газет. Во двор их не пропустил часовой в юнкерской шинели.
— Газет не будет, — объявил он. Мальчишки не расходились. Они карабкались на
водосточные трубы, цеплялись за карнизы, заглядывали в окна типографии. Там творилось небывалое: юнкера прикладами разбивали стереотипы, приготовленные для печатания газеты.
Волнение газетчиков привлекло прохожих. К ним подходили рабочие и спрашивали:
— Что случилось?
Мальчишки не могли объяснить происходящего. Вдруг появился наборщик без пальто и шапки.
— Кто тут рабочие? — спросил он. — Выручайте! Ночью к нам ворвались ораниенбаумские юнкера. Они остановили машины, забрали отпечатанные газеты, а теперь громят типографию.
В толпе оказались красногвардейцы соседней фабрики. Они побежали в аптеку, в которой был телефон, и позвонили в Смольный дежурному Военно-Революционного комитета. Вскоре к типографии подкатили два броневика и строем пришли солдаты дежурной роты Литовского полка. Они обезоружили юнкеров.
Ночью, кроме ораниенбаумцев, штаб округа оказывается еще вызвал юнкеров из Петергофа, ударников из Царского села и артиллеристов из Павловска.
Керенский и его министры, знавшие, что большевики готовятся к вооруженному восстанию, спешили опередить их. Но было поздно. Через два часа вышли газета и листовки, призывающие свергнуть Временное правительство.
***
На Васильевском острове троекратно прогудел заводской гудок.
Началось!
Эта весть облетела все заводы. Рабочие прекращали работу, брали спрятанные винтовки и спешили к месту сбора боевых отрядов.
Нарвские дружинники собирались у деревянного здания путиловского театра. Здесь шла раздача подсумков с патронами и пулеметных лент. Однозарядные берданки заменялись густо смазанными винтовками, привезенными с Охтенских складов.
У стен театра рабочие счищали смазку с винтовок, прилаживали к ним ремни, переобувались и, по-походному подпоясавшись, шли разыскивать своих командиров.
Со всех сторон доносились слова переклички:
— Рубахин!
— Здесь.
— Васильев!
— Я.
Отряды, собравшиеся полностью, получали предписания и строем уходили: одни — в Смольный, другие — к солдатским казармам, третьи — к разъездам железнодорожных путей.
Отряд, в котором находились Дементий Рыкунов, Василий Кокорев и парни с Чугунного переулка, собрался полностью, но его почему-то никуда не посылали. Молодые кузнецы пошли к начальнику районного штаба и с обидой спросили:
— Что же о нас не вспомните?
— А вы раньше батьки в пекло не лезьте, — ответил тот. — Нам молодой да крепкий рабочий дубняк в резерве нужен. Начнет где-нибудь припекать, мы и скомандуем вам «В ружье!. Становись!. Бегом марш!» Ну и поспевайте со всех ног туда, где наших теснят, сшибайте врага и гоните. А пока можете идти отдыхать в свой клуб. Когда понадобитесь, — вызовем.
***
Смольный, бывший институт «благородных девиц», превратился в штаб революции. Сюда со всех сторон стекались на грузовиках и в пешем строю отряды Красной гвардии.
За все свое стопятидесятилетнее существование институт, выпускавший дочек дворян, воспитанных «в послушании богу и преданности монарху», еще не видел в своих длинных сводчатых коридорах столько народа. Его стены сотрясались от топота тяжелых сапог, от лязга оружия и гула голосов.