Чудо десяти дней

— Не знаю, о чем вы там толкуете! — прикрикнул на него Дидрих. — Я обыкновенный человек и привык к обыкновенным разговорам. Почему эта модель, о которой вы упомянули, должна завершиться моим убийством? И отчего меня убьет Говард, самый близкий мне человек, а не кто-нибудь посторонний?

— Я бы объяснил вам, будь Говард здесь, в кабинете.

Дидрих направился к двери.

— Нет! — Эллери спрыгнул с места и преградил ему дорогу. — Я вас одного не пущу!

— Не валяйте дурака.

— Мистер Ван Хорн, я не знаю, как он намерен это сделать или когда. Но, насколько понимаю, убийство запланировано на эту ночь. Вот почему я… В чем дело?

— Запланировано сегодня на ночь. — Ван Хорн бросил торопливый взгляд на потолок, но тут же покачал головой.

— В чем дело? — повторил насторожившийся Эллери.

— Нет. Это уж слишком глупо. Вы сейчас на меня так прыгнули, будто… — Дидрих рассмеялся. — Я пойду к Говарду.

Эллери схватил его за руку прежде, чем он успел отпереть дверь.

Вскоре Дидрих робко поинтересовался:

— Вы и правда убеждены?

— Да.

— Ладно. Салли и я спим в отдельных комнатах. Но все это так чертовски притянуто!

— И в сотой мере не притянуто по сравнению с тем, что я хочу вам рассказать, мистер Ван Хорн. Простите, что перебил. Продолжайте.

Дидрих нахмурился:

— После сегодняшней истории и вашего отъезда Салли ужасно разнервничалась. Я еще не видел ее столь взвинченной. Она сообщила мне наверху, что хочет со мной откровенно поговорить. И добавила, что это очень важно. Она долго скрывала от меня, но больше скрывать не может.

«Слишком поздно, Салли».

— Да?

Дидрих пристально посмотрел на него:

— Только не говорите, будто вам известно, о чем она собирается… Что бы это ни было!..

— Выходит, она вам так и не призналась?

— Боюсь, что я до сих пор расстроен из-за дурацкой истории с ожерельем. Поверьте, я не мог больше выдержать. И попросил ее подождать.

— Но причина вовсе не в этом, мистер Ван Хорн! Что вас сейчас встревожило? Сию минуту?

— О чем вы, Квин? Черт побери, о чем вы?

— Что вас так встревожило?

Дидрих с размаху швырнул окурок в камин.

— Она умоляла меня ее выслушать! — воскликнул он. — А я пояснил, что должен кончить работу за ночь и в любом случае она могла бы подождать. И Салли ответила: «Хорошо, тогда я подожду и расскажу тебе все ночью». Она предупредила, что останется в моей спальне. А если я заработаюсь допоздна, то увижу ее спящей в моей постели. Но я могу ее разбудить и…

— В вашей постели. В вашей постели?

Дверь в спальню Дидриха была распахнута.

Дидрих включил свет, и комната мгновенно предстала перед ними. Салли была частью этой комнаты и предстала перед ними куда отчетливее, чем кровать, на которой она лежала, и прочие окружавшие ее мертвые предметы.

Странное зрелище, потому что Салли тоже была мертва.

Она была уродливо мертва, искаженно мертва и выглядела совсем не похожей на себя. Единственным прежним признаком в судорожно искривленной, окровавленной маске-горгулье оставалась слабая улыбка, вызвавшая раздражение у Эллери при их первом знакомстве. Но теперь она даже утешала его, как последнее напоминание о Салли. Он прикоснулся к ее волосам и осторожно приподнял голову, откинув ее назад, чтобы получше разглядеть следы от пальцев Ван Хорна на шее Салли. Эллери знал, что непременно увидит их и страшное свидетельство окрасит картину ее гибели в зловеще яркие тона.

Она лежала изогнувшись и, судя по ее позе, сопротивлялась убийце, одеяло и простыни были скомканы и сброшены с кровати.

Кожа на разодранной шее была очень холодной.

Эллери отступил в сторону, невольно задев Дидриха. Тот потерял равновесие и неуклюже сел на кровать, прямо на ногу Салли. Он сидел, ничего не сознавая, с широко открытыми глазами.

Эллери достал из бюро Дидриха карманное зеркальце и вернулся к кровати, поставив его перед мертвой Салли. Он знал, что она мертва, но сделал это по привычке. Дышать было трудно из-за прихлынувшей к его горлу крови, но он стал нечувствителен к боли. Внутренний голос, прозвучавший непонятно откуда, обвинил его в ответственности за ужасное преступление, но и это на него не подействовало. Лишь потом, когда он положил зеркальце с отпечатками губной помады на верх бюро ее мужа, до него дошло, о чем неустанно твердил ему внутренний голос. И тогда он спешно покинул спальню Дидриха.

Говард лежал в своей кровати в спальне на верхнем этаже, примыкавшей к его студии.

Он был полностью одет и пребывал в том же бессмысленном трансе, в котором Эллери застал его после жуткой ночи на кладбище Фиделити.

«Ты сам был своим лучшим диагностом, Говард. Ты ощущал в себе доктора Хайда и предвидел это грязное убийство».

Что-то было зажато у него в руках.

Эллери поднял одну из них. Между двумя сильными скульпторскими пальцами оказались стиснуты четыре длинных мягких волоска, а под ногтями всех его пальцев, кроме больших, виднелись окровавленные кусочки кожи, содранные с шеи Салли.

День девятый

Шеф Дейкин всю ночь то появлялся в особняке, то уезжал, привозя с собой полицейских, судей и врачей и объясняя им суть случившегося, потому что они были новичками или по меньшей мере незнакомыми Эллери людьми. Где теперь прокурор Фил Хендрикс с его ртом вроде голубиного клюва, сменивший молодого Карта Брэдфорда, который, вторично возобновив договор, оказался в губернаторском особняке столицы штата? Где нервный следователь-коронер Сейлемсон с его астмой и вином из крыжовника? Где старый парализованный Данк — из похоронного бюро Данкана? Увы. Хендрикс занят в Вашингтоне «охотой на ведьм», Сейлемсон покоится на кладбище в Твин-Хилл, а старший мистер Данкан, успевший проводить три поколения райтсвиллцев в сырую землю, сам сделался одновременно и воздухом, и ветром, и пылью, отдав распоряжения о своей кремации.

Вместо них здесь присутствовал угрюмый молодой человек по фамилии Шалански, не сводивший с Эллери испытующего взгляда. Как выяснилось, именно он выступал сейчас в роли Немезиды для уголовных преступников округа Райт, а иначе говоря, был прокурором. Следователем-коронером стал некий Грапп, проворный, худощавый малый, похожий на хирурга, с длинным носом и пронзительными глазами. Вместе с ними в особняк прибыл и новый владелец похоронного бюро — круглолицый мистер Данкан-младший. Судя по улыбке, блуждавшей у него на губах, он беседовал с коллегами о вскрытии. (Следует заметить, что в Райтсвилле до сих пор отсутствовал официальный морг.) Эллери решил, что этого человека явно зачали на мраморном столе морга, колыбелью ему служил гроб, материнским молоком — флюиды бальзама и он удовлетворил свой первый юношеский порыв страсти с какой-нибудь посетительницей отцовской конторы. Эллери не понравилось, с каким выражением этот пухлый мистер Данкан посмотрел на Салли. Совсем не понравилось.

В среду утром он увидел в доме грузного решительного господина с широкой, задубевшей шеей, от которого словно исходил запах власти. Это был шериф округа Мофлес, сменивший Гилфанта. Не лучшая замена! К счастью, Мофлес ненадолго задержался у Ван Хорнов, — очевидно, ему нужно было только удостовериться, что репортеры из газет правильно записали его фамилию.

Усадьба была набита полицейскими, явился даже наряд конной полиции. Попадались на глаза и штатские с черными саквояжами, и просто зеваки. Как заподозрил Эллери, эти не в меру любопытные горожане воспользовались традиционным американским правом бродить вокруг да около богатых особняков.

Что же, подумал он, убийство в Райтсвилле должно пахнуть так же, как и в иных городах. Никаких выдающихся причин и особенных признаков здесь быть не может.

Мистер Квин ощущал странную умиротворенность. Конечно, она распространялась лишь на одну часть его «я», потому что остальными частями прочно овладели усталость и недовольство. Он не спал ни минуты и, к сожалению, был вынужден наблюдать за фантастическим превращением Дидриха Ван Хорна из крепкого и сильного мужчины в немощного старика. Ему пришлось целых два часа общаться с Уолфертом Ван Хорном, загнавшим его в угол гостиной. Уолферт стал осаждать его воспоминаниями о порочных наклонностях Говарда, проявившихся еще в раннем детстве. По его словам, маленький Говард охотился в саду на ужей и рубил их на мелкие куски, обрывал крылья бабочек, а однажды, в возрасте девяти лет, набросал ему в кровать охапки чертополоха. Уолферт всегда предупреждал брата, что из подкидыша, с черт знает какими родителями, ничего хорошего не вырастет, и так далее и тому подобное. И разумеется, в кабинете находился сам Говард с красными, слезящимися глазами и растрепанными волосами, растерянный до предела и не понимавший, что к чему. Его активность сводилась к частым походам в ванную в сопровождении полицейского, которого Дейкин называл Джипом и которого Эллери раньше никогда не встречал. Этот полицейский докладывал, что во время своих посещений Говард просто вытирал руки и потому они час от часу становились все бледнее и сморщеннее от воды и, наконец, начали напоминать какой-то промытый прибоем и выброшенный на берег предмет. Для Говарда утро среды сделалось истинным судилищем — он не смог ответить ни на один вопрос, а только задавал их. Главный врач-невролог из больницы в Конхейвене провел с ним два часа на месте преступления и всерьез задумался о происшедшем. Эллери поговорил с медиком, поведав ему историю амнезии Говарда, а врач, являвшийся также консультантом-психиатром в исправительной колонии штата, кивал ему в ответ с таинственным видом, как будто говоря: «Я уже понял, но никогда бы так не поступил». Эллери раздражала подобная манера, типичная для многих медиков. Тем не менее «островки» умиротворенности сохранялись, поскольку все, прежде скрытое во тьме, вышло на свет и конец этой истории успел четко обозначиться.