Лорд Хорнблауэр

Скорее всего, это подкрепление, присланное Пеллью. Сигнальщик склонился над флагами, и снова потянул фал. Прошло несколько минут, прежде чем мичман увидел ответ и перевел его, сверяясь с книгой.

— «Нонсач», 74, капитан Буш, сэр.

— Бог мой, Буш!

Это восклицание сорвалось с уст Хорнблауэр непроизвольно: призраки, окружавшие его, исчезли, как если бы на них плеснули святой водой, как только его настоящий, верный друг появился на горизонте. Ну разумеется, Пеллью при возможности послала бы именно Буша, зная о дружбе, которая так долго существовала между ним и Хорнблауэром.

— «Камилла», 36, капитан Ховард, сэр.

До этого он ничего не слышал о капитане Ховарде. Заглянув в список, он обнаружил, что это капитан с выслугой менее двух лет. Видимо, Пеллью выбрал его как младшего по отношению к Бушу.

— Прекрасно. Отвечайте: «Коммодор …»

— «Порта» все еще сигналит, прошу прощения сэр. «Нонсач» коммодору: «Имею … на борту… три сотни… морских пехотинцев … сверх… комплекта».

Молодец, Пеллью. Он оголил свою эскадру, чтобы дать Хорнблауэру возможность создать десантный отряд, хотя может сам нуждаться в нем. Три сотни морских пехотинцев, добавить к этом подразделение с «Нонсача» и отряд из моряков. Если представится возможность, он сможет ввести в Гавр пятьсот человек.

— Отлично. Передайте: «Коммодор „Нонсачу“ и „Камилле“. Рад иметь вас под своей командой».

Хорнблауэр снова посмотрел на Гавр. Взглянул на небо, оценил силу ветра, припомнил стадию прилива, прикинул, сколько времени осталось до наступления ночи. Где-то там Лебрен должен привести в действие свой план, сегодня ночью или никогда. Хорнблауэру надо быть готовым к нанесению удара.

— Передайте: «Коммодор всем судам: Присоединиться ко мне после наступления темноты. Ночной сигнал — два горизонтальных огня на ноках фока-рея.»

— …фока-рея. Есть сэр, — эхом отозвался мичман, чиркая по грифелю.

Как радостно было увидеть Буша снова, пожать его руку, когда в темноте тот взобрался на палубу «Флейма». Как хорошо было сидеть в душной каюте вместе с Бушем, Ховардом и Фрименом, пока он излагал им планы на завтра. И как чудесно было выстраивать план действий после этого дня мучительного самоанализа. Буш внимательно посмотрел на него своими глубоко посаженными глазами.

— Вы были очень заняты с тех пор, как опять вышли в море, сэр.

— Разумеется, — сказал Хорнблауэр.

Последние несколько дней и ночей прошли в настоящей круговерти: даже после возвращения «Флейма» дела, связанные с реорганизацией, совещания с Лебреном, подготовка донесений — все это было чрезвычайно утомительным.

— Слишком заняты, если вы простите меня, сэр, — продолжал Буш. — Вы слишком рано вернулись к исполнению своих обязанностей.

— Ерунда, — запротестовал Хорнблауэр. — У меня был почти годичный отпуск.

— Отпуск по болезни, сэр. После тифа. И с тех пор…

— С тех пор, — вмешался Ховард, молодой, симпатичный, смуглый мужчина, — проведена вылазка, сражение, захвачены три приза, два судна потоплены, составлен план высадки и проводится полуночный военный совет.

Хорнблауэр внезапно почувствовал приступ гнева.

— Не желают ли джентльмены сказать мне, — заявил он, обводя всех сверкающим взором, — что я не пригоден к несению службы?

Они испугались его ярости.

— Нет, сэр, — сказал Буш.

— В таком случае будьте любезны оставить свое мнение при себе.

Какое несчастье для Буша, который, в конце концов, всего лишь хотел выразить заботу о состоянии здоровья друга. Хорнблауэр понимал это, как и то, что чудовищно несправедливо было заставлять Буша платить за те страдания, которые Хорнблауэр пережил сегодня. И все же он не смог справиться с искушением. Он снова обвел всех взглядом, заставляя их потупить взоры, и продолжал делать это до тех пор, пока, насытившись этим жалким глотком самоудовлетворения, он не ощутил раскаяния и не счел, что должен принести извинения.

— Джентльмены, — сказал он. — Я погорячился. Когда мы завтра отправимся в бой, мы должны чувствовать полную уверенность друг в друге. Вы простите меня?

Они что-то пробормотали в ответ. Буш был совершенно ошарашен, получив извинения от человек, который, по его мнению, имел право говорить что угодно и кому угодно.

— Всем понятен мой план действий на завтрашний день, если, конечно, этот день наступит именно завтра? — продолжал Хорнблауэр.

Они кивнули, обращаясь взорами к карте, расстеленной на столе.

— Вопросы есть?

— Нет, сэр.

— Я понимаю, что это лишь набросок плана. Могут возникнуть непредвиденные обстоятельства, чрезвычайная обстановка. Никто не может предвидеть то, что может случиться. Лишь в одном я могу быть уверен — это в том, что командование кораблями этой эскадры будет осуществляться так, что заслужит внесения в анналы флота. Капитан Буш и мистер Фримен уже имели много возможностей проявить свою храбрость и решительность в моем присутствии, и мне слишком хорошо известна репутация капитана Ховарда, чтобы позволить сомневаться в нем. Когда мы атакуем Гавр, джентльмены, мы откроем новую страницу, мы допишем последнюю главу в истории тирании.

Им понравилось то, что он сказал, и у них не было оснований сомневаться в его искренности, так как говорил он от чистого сердца. Встретив его взгляд, они улыбнулись. Мария, пока была жива, иногда довольно любопытным образом характеризовала подобные громкие заявления, направленные на то, чтобы поднять настроение слушателей. Она говорила, что это «кусочек сахару для птички». Его последняя речь как раз и представляла собой такой «кусочек сахару для птички». И тем не менее, он не солгал ни в одном слове. Впрочем нет, не совсем: он совершенно не был осведомлен о деяниях Ховарда. В этом отношении его заявления носили формальный характер. Но вполне достигли своей цели.

— Что же, с делами покончено, джентльмены. Что позволите предложить вам в качестве развлечения? Капитан Буш может припомнить ночи накануне боя, проведенные за игрой в вист. Но сам он, без сомнения, не относится к поклонникам этой игры.

Это была констатация факта: в целом свете невозможно было найти человека, менее расположенного к игре в вист, чем Буш, и тот сонно усмехнулся в подтверждение незлобливой поддевки Хорнблауэра. Однако он явно был польщен, что Хорнблауэр помнит о нем такие вещи.

— Вам нужно выспаться, сэр, — сказал он на правах старшего офицера по отношению к прочим двум, с ожиданием смотревшим на него.

— Мне пора отправляться на корабль, сэр, — присоединился Ховард.

— Так же, как и мне, сэр, — заявил Фримен.

— Я бы не хотел, чтобы вы уходили, — воспротивился Хорнблауэр.

Фримен бросил взгляд на колоду карт, лежащую на полке у переборки.

— Прежде чем мы уйдем, могу предсказать вам судьбу, — вызвался он, — возможно, я смогу припомнить то, чему учила меня бабушка-цыганка, сэр.

Значит, в венах Фримена действительно течет цыганская кровь. Хорнблауэру часто приходила в голову эта мысль, когда он отмечал смуглость его кожи и черные глаза. Хорнблауэр был слегка изумлен легкостью, с которой Фримен признал данный факт.

— Погадайте сэру Горацио, — сказал Буш.

Фримен перетасовал колоду: движения пальцев выдавали в нем знатока. Он положил ее на стол, взял руку Хорнблауэра и положил ее на колоду.

— Подснимите три раза, сэр.

Хорнблауэр терпеливо проделал процедуру: он подснимал, а Фримен тасовал карты. Наконец Фримен перехватил колоду и начал раскладывать карты на столе рисунком вверх.

— В этой стороне — прошлое, — объявил он, указывая на замысловато разложенные карты, — а здесь — будущее. О прошлом много есть чего рассказать. Вижу деньги, золото. Вижу опасность. Опасность, опасность, опасность. Вижу тюрьму — дважды, сэр. Вижу темную женщину. Вижу белокурую женщину. Вы странствовали по морям, сэр. Он толковал карты профессионально, объясняя их значение на одном дыхании. Он сделал краткий обзор карьеры Хорнблауэра, и Хорнблауэр слушал его плавно лившуюся речь с увлечением и даже с восхищением. Все, о чем рассказал Фримен, мог рассказать любой, кто ознакомился хотя бы в общих чертах с прошлым Хорнблауэра. На мгновение его брови сдвинулись, когда речь зашла об умершей Марии, но затем, когда Фримен перескочил к описанию приключений Хорнблауэра на Балтике, переводя фразы с нормального языка на жаргон, используемый цыганами с ловкостью, достойной восхищения, он снова улыбнулся.