Коммодор Хорнблауэр

— Спокойной ночи, сэр, — произнес Браун и, как только он задул свечу, тьма сразу же хлынула из углов и заполнила всю комнату. Вместе с тьмой и тишиной пришли сны — прерывистые и беспорядочные. Но и во сне, и просыпаясь — на следующее утро Хорнблауэр и сам не мог хорошенько вспомнить, как он провел эту ночь — его мысли постоянно крутились вокруг различных проблем и деталей предстоящей кампании на Балтийском море — сложной игре, ставкой в которой снова станут его жизнь, репутация и карьера.

Глава 4

Хорнблауэр привстал с сиденья кареты и выглянул в окно.

— Ветер заходит к северу, — заметил он — я бы сказал, вест-тень-норд.

— Да, дорогой, — терпеливо ответила Барбара.

— Прошу прощения, дорогая, — поспешил извиниться Хорнблауэр, — я прервал тебя. Ты говорила о моих рубашках…

— Нет, дорогой. Я уже давно закончила говорить о них. Я как раз говорила, что ты до наступления холодов не должен никому позволять распаковывать рундук с плоской крышкой. В нем твое каракулевое пальто и большая меховая шуба. Они щедро пересыпаны камфарой, и пока рундук закрыт, моль им не страшна. Когда поднимешься на борт, сразу же прикажи убрать его вниз.

— Да, дорогая.

Карета подпрыгивала на булыжниках Верхнего Дилла. Барбара, слегка волнуясь, обеими руками взяла руку Хорнблауэра.

— Мне тяжело говорить о мехах, — произнесла она, — я надеюсь, о — как я надеюсь! — что ты вернешься еще до холодов.

— Я тоже надеюсь на это, дорогая — на этот раз Хорнблауэр говорил абсолютно искренне.

Внутри кареты было темно и cумрачно, но луч света, из падающий из окна на лицо Барбары, подсвечивая его как образ святой в церкви. Ее губы под твердой линией орлиного носа были твердо сжаты, а серо-голубые глаза, казалось, смотрели строго. Никто бы, взглянув на леди Барбару, и не подумал, что ее сердце разрывается на части; она стянула перчатку и ее дрожащая от волнения рука вновь легла на руку Хорнблауэра.

— Возвращайся скорее, любимый. Возвращайся ко мне! — нежно прошептала Барбара.

— Конечно, дорогая, я постараюсь, — только и смог ответить Хорнблауэр.

Несмотря на все свое патрицианское происхождение, трезвый ум и железный самоконтроль, Барбара все же способна была говорить глупости, совсем как краснощекая и растрепанная жена простого моряка. Патетическое: «Возвращайся ко мне!», произнесенное так, словно в его воле было избежать французских и русских ядер, заставляло Хорнблауэра любить ее еще нежнее. Но в этот момент ужасная мысль промелькнула в мозгу Хорнблауэра, словно расплывающееся тело мертвеца, поднявшееся на поверхность моря из своей липкой могилы на илистом дне. Леди Барбара уже однажды провожала мужа на войну — и он не вернулся. Адмирал Лейтон умер под ножом хирурга в Гибралтаре, после того как был ранен в пах деревянной щепкой в битве при Росасе. Думает ли Барбара сейчас о своем теперешнем, или о первом, погибшем муже? Хорнблауэр вздрогнул при этой мысли и Барбара, несмотря на полное взаимопонимание, царившее между ними, неправильно поняла это его движение.

— Родной мой! — прошептала она, — мой любимый!

Она отняла свою руку и дотронулась до щеки мужа; их губы встретились. Он поцеловал ее, борясь со своими мучительными сомнениями. Долгие месяцы он ухитрялся не ревновать Барбару к прошлому, злился на себя, когда это время от времени все же случалось и это чувство добавляло их отношениям особый привкус. Прикосновение ее губ сразило его; казалось само сердце рвется из груди и — он целовал ее со всей страстью своей любви, а тяжелая карета все катилась, подпрыгивая и кренясь по неровной брусчатке. Монументальной шляпке Барбары грозила опасность пасть первой жертвой этого шторма страсти; хозяйке Смолбриджа пришлось, в конце-концов, вырваться из объятий супруга, чтобы поправить ее и постараться обрести, наконец, свой обычный достойный вид. Даже не подозревая об истинных причинах, леди Барбара все же почувствовала смятение, царящее в душе Хорнблауэра, и перевела разговор на другую тему, обсуждение которой, как она думала, поможет им обоим овладеть своими эмоциями прежде, чем они вновь появятся перед посторонними людьми.

— С удовольствием думаю, — заметила она, — о том высоком доверии правительства, которое оно выразило тебе, доверяя новое командование.

— Мне приятно, что это приятно тебе, дорогая, — проговорил Хорнблауэр.

— Ты прошел лишь немногим более половины капитанского списка, а они уже дают тебе это командование. Ты будешь адмиралом in petto — маленьким адмиралом.

При всем желании, Барбара не смогла бы лучше успокоить Хорнблауэра. Он улыбнулся про себя ее ошибке. Она, конечно же, хотела сказать, что он будет адмиралом в миниатюре, как говорится по-французски — en petit, но это не имело ничего общего с итальянским in petto, которое означало «втихомолку», «про себя». Например, когда Папа Римский назначал кого-либо кардиналом in petto, это говорило о том, что понтифик хочет некоторое время держать назначение втайне от широкой публики. Хорнблауэра забавляла эта синтаксическая ошибка жены; от этого она становилась ему еще ближе и роднее, созданной из такой же плоти и крови, что и он сам. Он вновь тянулся к ней, согретый нежностью взаимной привязанности, неотделимой от любви и страсти.

Карета остановилась, со стуком и скрипом тормозов, ее дверца распахнулась. Хорнблауэр выпрыгнул из нее, подал руку Барбаре, и лишь затем огляделся по сторонам. Дул свежий ветер, несомненно — норд-вест. Еще ранним утром он был только свежим юго-западным бризом, теперь же он зашел к северу и усилился. Если ветер еще немного отойдет к северу, эскадра будет заперта в Даунсе, пока он вновь не изменится — потеря даже одного часа может означать потерю долгих дней. Небо посерело; серым было и море, усеянное многочисленными барашками. Немного поодаль виднелись корабли Ост-Индского конвоя, стоявшие на якоре — очевидно, пока его командир не сочтет, что ветер уже достаточно попутный для того, чтобы поднять якоря и начать спускаться по Ла-Маншу к югу. Другая группа кораблей, севернее, очевидно были «Несравненный» и остальная его эскадра, но без подзорной трубы этого нельзя было сказать наверное. Ветер свистел в ушах и Хорнблауэр вынужден был надвинуть шляпу поглубже. За мощеной булыжниками улицей виднелся мол с десятком привычных для Дилла люггеров.

Браун стоял, ожидая приказаний, а кучер с лакеем выгружали багаж из-под фартука экипажа.

— Я возьму лодку, чтобы добраться до корабля, Браун, — сказал Хорнблауэр, — найми ее для меня.

Конечно, он мог бы приказать передать сигнал, чтобы с «Несравненного» прислали шлюпку, но привело бы к дополнительной потере драгоценного времени. Барбара стояла рядом, придерживая шляпку; ветер развевал ее платье как флаг. В это утро ее глаза были серыми — если бы море и небо были голубыми, то глаза Барбары поголубели бы тоже. И она заставила себя улыбнуться мужу.

— Если ты собираешься идти к кораблю на люггере, дорогой, — сказала она, — я бы могла отправиться с тобой. Потом люггер доставит меня обратно на берег.

— Ты промокнешь и замерзнешь, — попытался возразить Хорнблауэр, — придется идти круто к ветру — и при таком ветре это будет нелегкая прогулка.

— Думаешь, я боюсь? — спросила Барбара и мысль о том, что он ее покидает вновь, пронзила сердце Хорнблауэра болью.

Браун уже вернулся и вместе с ним несколько лодочников из Дилла, с головами, повязанными носовыми платками и с серьгами в ушах; их лица, сожженные солнцем и просоленные морем, были темными как дерево. Они, словно перышки, взвалили на спины рундуки Хорнблауэра и понесли их к молу — за девятнадцать лет войны многие морские офицеры привозили свои сундучки на Дилльский мол. Браун последовал за ними, а Хорнблауэр и леди Барбара замыкали процессию; Хорнблауэр при этом крепко сжимал в руке кожаный портфель со своими «особо секретными документами».

— Доброе утро, сэр! — капитан люггера коснулся пальцами лба, приветствуя Хорнблауэра и обернулся к Барбаре: — Доброе утро, Ваша Милость. Бриз — лучше не бывает. Пронесет вас как перышко мимо Гудвинских отмелей — даже с этими вашими неуклюжими бомбовозами. От Даунса на Скоу ветер будет в самый раз, сэр.