Коммодор Хорнблауэр

Хорнблауэр сложил свои записи на стол и уткнулся невидящим взором в противоположную стену комнаты. Туманы, льды и мели Балтийского моря; русский и шведский флоты, французские каперы; балтийская торговля, союз с Россией и возможные действия Пруссии; высокая политика и жизненно важная коммерция. В течение нескольких ближайших месяцев судьбы всей Европы будут балансировать на острие ножа, а отвечать за все придется ему. Хорнблауэр ощутил, как участился его пульс и напряглись мускулы — как бывало всегда, когда он ощущал приближение опасности. В последний раз он испытывал подобные чувства около года назад, когда входил в адмиральскую каюту «Виктори», чтобы услышать приговор трибунала, который мог приговорить его к смерти. Он чувствовал, что ему не нравится предстоящий риск и огромный груз возлагаемой ответственности. Он не представлял себе ничего подобного, когда еще в полдень столь радостно стремился за получением обещанных ему приказов. Так вот ради чего он собирается покинуть любовь и дружбу Барбары, жизнь сельского сквайра, мир и покой только недавно обретенного дома!

Но даже сейчас, пока он сидел здесь, ощущая почти полное отчаяние и бессилие, необычайная притягательная сила самостоятельного командования, соблазн самостоятельно решить, казалось бы, нерешаемые проблемы уже начали потихоньку заявлять о себе. Все чувства Хорнблауэра еще сожалели о спокойном «вчера» — мыслями он невольно перенесся уже в беспокойное «завтра». Адмиралтейство дает ему полную свободу действий — по крайне мере, на это он не может пожаловаться. Ревель замерзает в декабре; Кронштадт часто — уже в ноябре. Пока в этих портах стоит лед, он должен будет поискать для своей эскадры другое место базирования. Замерзает ли Любек? В любом случае, лучше будет… — Хорнблауэр резко встал и отодвинул в сторону стул, даже не замечая, что он делает. Думать о чем-либо важном сидя для него было просто невозможно — все равно, что долго сидеть не дыша. Подобное сравнение было тем более уместным, что, когда Хорнблауэр вынужден был сидеть в то время, как его мозг лихорадочно работал, он порой чувствовал признаки, напоминающие симптомы медленного удушья — кровь приливала к лицу, пульс стучал в висках.

О том, чтобы сидеть этой ночью, не могло быть и речи; отставив в сторону стул он освободил пространство, позволяющее ходить по комнате — от стола к окну и обратно — места для прогулки оставалось почти столько же, сколько на шканцах линейного корабля, правда, сейчас его почти ничего не отвлекало от размышлений. Он только начал, когда дверь в гостиную тихо приоткрылась и в образовавшуюся щель заглянул Браун, привлеченный стуком отставленного стула. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять — капитан начал ходить по комнате, значит он еще долго не собирается ложиться. Браун был сообразительным от природы и еще более развил это качество в общении с Хорнблауэром. Он тихонько притворил дверь и выждал добрых десять минут прежде, чем открыть ее снова. За эти десять минут Хорнблауэр полностью погрузился в ритм своей прогулки, а его мысли текли стремительным потоком, остановить который было уже нелегко. Теперь Браун мог просочиться в комнату, не опасаясь, что потревожит хозяина — действительно, трудно было сказать, заметил ли Хорнблауэр вошедшего или нет. Браун осторожно прокрался мимо Хорнблауэра, шагавшего по комнате, достиг подсвечника, стоявшего на каминной полке и снял нагар со свечей — свечи начали оплывать и неприятно пахли. Затем он склонился у камина и добавил топлива в угасающий огонь, едва теплившийся среди красневших углей. Теперь Браун смог покинуть комнату и приготовиться к долгому ожиданию; обычно его чуткий хозяин не заставлял слуг засиживаться допоздна только для того, чтобы они уложили его в постель. Зная это, Браун не был в обиде, что сегодня Хорнблауэр попросту забыл отпустить его спать.

Хорнблауэр мерным шагом ходил по гостиной туда и обратно, разворачиваясь в двух дюймах от дубовой обшивки стены у окна и задевая боком край стола с противоположной стороны комнаты. Русские и шведы, конвои и корсары, Стокгольм и Данциг — все это давало ему обильную пищу для размышлений. К тому же на Балтике может быть холодно, и он должен позаботиться о теплых вещах для команды. А первым делом, когда соберется вся его эскадра, нужно убедиться, чтобы на каждом из кораблей был надежный офицер, которому можно было доверить получение и передачу сигналов. Несмотря на то, что связь должна быть налажена хорошо — как это свойственно для кораблей британского флота, общая организация и дисциплина, по-видимому, будут оставлять желать лучшего — так что планировать что-либо пока преждевременно. Недостатками бомбардирских судов являются…

Тут мысли Хорнблауэра прервал стук в дверь.

— Войдите, — раздраженно бросил он.

Дверь медленно приоткрылась и его взгляду предстали двое — Браун и испуганный хозяин гостиницы в зеленом суконном фартуке.

— Что это значит? — буркнул Хорнблауэр. Теперь, когда его привычная шканцевая прогулка была прервана, он вдруг почувствовал, что очень устал — многое успело произойти с тех пор, как утром арендаторы Смолбриджа приветствовали своего нового сквайра — а боль в ногах напомнила, что он, должно быть, прошел не одну милю, шагая по комнате.

Браун и хозяин гостиницы обменялись взглядами, после чего последний, наконец-то, решился.

— Дело в том, сэр, — начал он нервно. — Это Его Светлость в четвертом номере, как раз под вашей гостиной, сэр. У Его Светлости очень вспыльчивый характер, прошу прощения, сэр. Он говорит — прошу еще раз простить меня сэр — он говорит, что два часа ночи — уже достаточно позднее время для всякого, кто ходит туда-сюда у него над головой. Он говорит…

— Два часа ночи? — удивился Хорнблауэр.

— Уже ближе к трем, сэр, — деликатно уточнил Браун.

— Да, сэр, как раз пробило половину третьего, когда он вторично вызвал меня звонком. Он сказал, что если бы вы просто стучали или пели песни, это было бы еще не так плохо. Но все время слышать, как выходите туда и обратно, сэр — Его Светлость говорит, что эта мерная поступь навевает на него мысли о смерти и Судном дне. Я сказал ему, кто вы, сэр — еще когда он вызывал меня в первый раз. А сейчас …

Теперь Хорнблауэр наконец-то полностью вынырнул из водоворота мыслей, поглотивших его и ступил на твердь окружающей его действительности. Он, наконец, увидел нервно жестикулировавшего хозяина гостиницы, попавшего между чертом — неведомым Его Светлостью с первого этажа и дьяволом — капитаном сэром Горацио Хорнблауэром — со второго и не мог сдержать улыбки. Ему стоило больших усилий не расхохотаться, когда до него дошел весь комизм сложившейся ситуации — неизвестный вспыльчивый пэр внизу, хозяин, испуганный тем, что может чем-то не угодить одному из его самых богатых и влиятельных постояльцев и, в довершение картины, Браун, самоотверженно охраняющий покой своего господина, размышляющего о проблемах экспедиции на Балтику. Хорнблауэр заметил, какое облегчение отразилось на лицах обоих вошедших при виде его улыбки, и на сей раз не мог удержаться от смеха. Брауну был хорошо известен его характер и он ожидал взрыва — а хозяин гостиницы ничего другого и не предполагал — хозяева гостиниц и постоялых дворов обычно не ждут ничего хорошего от постояльцев, покой которых им по воле рока приходится нарушать. Хорнблауэр вспомнил, как ни за что, ни про что выругал Брауна сегодня утром: похоже, Браун не так уж сообразителен, ведь утром Хорнблауэр был просто морским офицером без должности, приговоренным к скуке сельской жизни, а уже вечером он стал коммодором, которого ожидала эскадра и ничто в мире не могло испортить ему настроение — Браун никогда бы этого не позволил.

— Мое почтение Его Светлости, — наконец сказал Хорнблауэр, — скажите ему, что он больше не услышит роковых шагов у себя над головой. Браун, я иду спать.

Хозяин с облегчением выскользнул за дверь, а Браун взял подсвечник — свеча в нем догорела почти до основания — и проводил своего господина в спальню. Хорнблауэр сбросил свой мундир с тяжелыми золотыми эполетами и Браун ловко подхватил его, не давая упасть на пол. За мундиром последовали туфли, рубашка, панталоны и Хорнблауэр погрузился в чудесную ночную рубашку, предусмотрительно разложенную Брауном на кровати. Ночная рубашка из чистого китайского шелка, обшитая парчой с вышивкой на воротнике и манжетах — Барбара специально заказывала ее через друзей из Ост-Индской компании. Грелка — нагретый и обернутый одеялом кирпич — уже успела порядочно остыть, но щедро передала свое тепло свежим льняным простыням; Хорнблауэр заворочался, поудобней устраиваясь в их гостеприимном уюте.