Коммодор Хорнблауэр

Глава 22

Среди массы писем, с большим опозданием поступающих из Англии, были и толстые пачки листовок, отпечатанные на французском и немецком, а некоторые — даже на голландском и датском. В них армии Бонапарта призывали к дезертирству — конечно, не массовому, листовки были направлены на отдельных солдат и обещали перебежчикам дружественный прием. Эти листовки должны были опровергнуть утверждения, которые Бонапарт постоянно делал в своих прокламациях, о том, что англичане содержат пленных в мрачных плавучих тюрьмах, а дезертиров жестоким обращением заставляют служить в английской армии в качестве наемников. Листовки обещали легкую и безопасную жизнь в плену с правом почетного выбора для тех, кто хочет сражаться с тираном, по собственному желанию вступить в британские войска. Листовка на французском была составлено хорошо и, очевидно, другие — тоже; должно быть, Каннинг или этот ловкий малый — как его? — Хукхэм Фрир, приложили к ним руку.

Письмо, сопровождавшее пачки листовок, в котором ему поручалось сделать все возможное, чтобы они попали в руки вояк Бонапарта, содержало интересное приложение — копию письма Бонапарта Мармону, перехваченного, должно быть, где-то в Испании, в котором император негодовал против новых проявлений британской лживости и вероломства. Он видел несколько первых памфлетов и был возмущен ими до глубины души. Судя по языку письма, эта попытка склонить его войска к измене своему долгу, привела Бонапарта в ярость. Бешенство императора было вполне понятно, ибо подобный способ воздействия на его солдат, похоже, был достаточно эффективным. Пруссаки, которе привыкли к хорошему обмундированию и питанию, теперь, под командованием Макдональда, сидели на мизерных рационах, среди страны, опустошенной фуражирами; предложение жизни и хорошей кормежки, вместе с призывами к патриотизму, вполне могло привести их к дезертирству. Хорнблауэр прикинул в уме текст письма губернатору, в котором он предложил бы пропустить во французский лагерь несколько мелких торговцев, не столько для того, чтобы продавать врагам деликатесы, сколько для того, чтобы распространить среди них эти листовки. Здесь, где войска Бонапарта столкнулись с действительно трудными условиями и почти не добились успеха, призывы листовок могут иметь больший вес, чем в основной части французской армии под Москвой; Хорнблауэр был склонен не особо доверять русскому бюллетеню, красочно описывающему сожжение Москвы и громкое публичное заявление Александра о том, что он не заключит мира, пока хоть один француз будет оставаться на русской земле. По мнению Хорнблауэра, боевой дух французов был все еще высок, а у Бонапарта все еще было достаточно сил, чтобы подписать мир с Россией кончиком штыка в русской же столице, если бы даже степень разрушения города не была так велика, как об этом говорили.

Кто-то постучал в двери.

— Входите, — рявкнул Хорнблауэр, раздраженный этой помехой, поскольку хотел провести весь день, подтягивая хвосты необходимой бумажной работы.

— Письмо с берега, сэр, — доложил один из вахтенных мичманов.

Это была короткая записка от губернатора, смысл которой легко уместился в одном предложении: «В городе появились новые лица, которые, как мне кажется, будут небезинтересны Вам, если Вы сумеете выкроить время и посетить нас».

Хорнблауэр вздохнул — письмо в Лондон, очевидно, так и останется незаконченным, но пренебречь этим приглашением он не мог.

— Вызовите мой катер, — бросил он мичману и обернулся, чтобы закрыть бюро.

Одному Богу известно, что это могут быть за «новые лица». Эти русские так любят порой напускать зловещую таинственность по пустякам. Это может быть абсолютно бесполезная затея, но, с другой стороны, он должен все разузнать об этом, прежде, чем отправит свои депеши в Англию. Пока катер плясал на волнах, он смотрел на осадные укрепления; издалека все еще доносилась канонада — он настолько привык к этому грохоту, что обратил на него внимание, только когда сосредоточился на его источнике — и над плоской равниной как обычно лежала длинная полоса дыма.

Затем шлюпка вошла в устье реки и руины Даугавгривы скрылись из глаз, за исключением купола церкви, на котором ему так часто доводилось стоять. Рига все приближалась и приближалась; шлюпке приходилось прижиматься к берегу, чтобы избежать быстрого течения Двины. Наконец весла плеснули в последний раз и катер заскользил вдоль ступеней набережной. Наверху его уже ожидал шубернатор со своим штабом и оседланная лошадь для Хорнблауэра.

— Это будет всего лишь недолгая поездка, — сказал Эссен, — и, думаю, то, что вас ожидает, стоит того, чтобы ее проделать.

Хорнблауэр взобрался на свою лошадь, с благодарностью кивнул груму, который держал ее под уздцы и они поскакали по мощеным улицам. Для них открыли небольшую дверь в восточной части укрепления — до сих пор ни один неприятельстий солдат не сунул носа на этот берег Двины — и они проехали по подъемному мосту, перекинутому через ров. На валу по ту сторону рва большая группа солдат сидели на корточках или лежали, не выходя из строя; когда кавалькада приблизилась, они поспешно вскочили на ноги, выравнивая ряды и затем, под звуки сигнального рожка, взяли мушкеты на караул. Полковые знамена развевались на слабом ветру. Эссен вытянулся, салютуя в ответ.

— Ну, что вы думаете о них, сэр? — спросил он Хорнблауэра с коротким смешком.

Солдаты были оборваны: то тут, то там сквозь прорехи в голубых или грязно-серых мундирах проглядывало голое тело. Они выглядели исключительно неуклюжими и даже вид у них был какой-то несолдатский. Конечно, любые войска станут оборванцами после длительной тяжелой службы, но у Хорнблауэра, окинувшего взглядом их шеренги, сложилось впечатление какой-то уж совсем особенной грязи и беспорядка. Эссен продолжал посмеиваться и Хорнблауэр пригляделся внимательнее, пытаясь найти причину этого веселья губернатора. Эссен наверняка привез его сюда не только для того, чтобы просто показать оборванных солдат — Хорнблауэр за последние три месяца насмотрелся на подобные картины до конца жизни. Здесь было несколько тысяч человек — сильная бригада или слабая дивизия; Хорнблауэр взглянул было на знамена, чтобы прикинуть, сколько всего собралось подразделений и от удивления чуть не расстался со своим ненадежным пьедесталом на конской спине. Знамена были красные с желтым — национальные цвета Испании и в тот момент, когда это до него дошло, он понял, что лохмотья — все, что осталось у них от синих с белым мундиров испанских Бурбонов, которые он возненавидел десять лет назад за время своего плена в Ферроле. И это было еще не все — на левом фланге виднелся одинокий серебристо-белый штандарт — цвета Португалии, развевающийся над изрядно потрепанным батальоном таких же оборванцев.

— Думаю, вы изрядно удивлены, сэр, — проговорил Эссен все еще хихикая.

— Кто все эти люди? — спросил Хорнблауэр.

— Некоторые из верных союзников Бонапарта, — ответил Эссен с иронией, — они были в корпусе Сен-Сира под Полоцком. В один прекрасный день они оказались достаточно далеко за линией аванпостов, чтобы пробиться на соединение с нами. Поедем, поговорим с их генералом.

Он послал свою лошадь вперед и вместе с Хорнблауэром подскакал к оборванному всаднику, восседавшему на тощей белой лошади во главе кучки еще более оборванных штабных офицеров.

— Честь имею представить, — произнес Эссен официальным тоном, — его превосходительство граф де лос Альтос — его превосходительство коммодор сэр Горацио Хорнблауэр.

Граф отдал честь; Хорнблауэру пришлось потратить несколько секунд, прежде чем он заставил себя думать по-испански — в последний раз он пользовался этим языком два года назад, во время неудачной атаки Росаса.

— Мне очень приятно встретить ваше превосходительство, — сказал он.

На лице испанца отразилось удовольствие от того, что его привествуют на родном языке и он быстро ответил:

— Вы английский адмирал, сэр?

Хорнблауэр не чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы пускаться в объяснения разницы между адмиралом и коммодором, и лишь кивнул.