Ярмарка коррупции

И мы оказывались все ближе и ближе друг к другу, пока наши губы не встретились. В тот вечер я выпил лишнего, но прекрасно помню, как все началось.

Между нами оставалось лишь несколько дюймов, и она говорила о книге, которую недавно прочитала, и что было в ней интересного. Я едва слушал ее, так меня оглушили выпитое вино и страсть. Наконец, когда я не мог более сдерживаться, я погладил ее по щеке.

Она не отшатнулась, а, напротив, придвинулась ближе, потершись о мою руку, словно кошечка, и я склонился над ней и поцеловал.

Поцелуй был долгим, но потом она вскочила и отпрянула.

– Что ты делаешь? – сказала она возмущенно громким шепотом.

Я оставался на месте, чтобы ее паника не привлекла всеобщего внимания.

– Я поцеловал тебя.

– Нельзя этого делать. Ты прекрасно знаешь. Почему я опять должна тебе это говорить?

– Мириам, – сказал я, – ты должна изложить свою просьбу в письменном виде.

Она открыла рот, чтобы сказать какую-то колкость, но удержалась и долгое время пребывала в безмолвии. Я слушал собственное дыхание и стук экипажей за окном, словно это были самые занимательные звуки на свете.

– Ты прав, – сказала она таким тихим шепотом, что я не был уверен, не ослышался ли. – Ты прав, извини… И мне пора идти, – добавила она поспешно и направилась к выходу.

Я вскочил и схватил ее за руку. Не сильно, как вы понимаете, но решительно. Я не мог позволить ей уйти. Только не сейчас. Не так скоро.

– Почему ты убегаешь? Ты не хочешь уходить, так зачем уходишь?

Она покачала головой, не поднимая глаз. Было ясно, что она не останется, и я отпустил ее.

– Я бегу, – сказала она, – потому что не хочу убегать. – Она вздохнула. – Бенджамин, когда тебя пытались убить в последний раз?

Вопрос был неожиданный, и это меня насмешило.

– Не далее как две недели назад, – сказал я. – Вор, которого я выслеживал, бросился на меня с ножом. Не будь я настороже, он бы меня ранил или еще того хуже.

– Ты мог бы дать мне многое из того, что мне необходимо, – сказала она. – Я знаю, ты не обращался бы со мной как с вещью, как с неодушевленным предметом, как со служанкой. Я знаю, какой ты человек, Бенджамин. Но ты постоянно кого-то преследуешь и убиваешь, и тебя постоянно кто-то преследует и может убить.

Она замолчала, но мне было нечего сказать в свое оправдание, и мы долго сидели в тишине.

– Такая жизнь не для меня, – наконец промолвила она. – Я не могу жить с мужем, которого в любой момент могут убить, повесить или сослать на каторгу. Ты хочешь жениться на мне? Завести детей? У жены должен быть муж. Детям нужен отец, Бенджамин. Я так жить не смогу.

Что я мог ей возразить? Она была права.

Три недели спустя она прислала мне записку с просьбой зайти к ней домой в Эннз-Корт. Раньше она не присылала мне подобных записок, и какое-то время я даже тешил себя надеждой, будто она собирается сообщить мне с помощью женских намеков, что поменяла свое решение, что, хорошенько все обдумав, решила оставить былые предрассудки. И хотя мое воображение рисовало радужные картины, в действительности я не верил, что услышу от нее то, что хотел бы слышать больше всего.

Я также не ожидал услышать от нее то, что больше всего боялся услышать. Когда горничная проводила меня в гостиную, я увидел, что Мириам стоит, нервно перелистывая книгу, название которой вряд ли могла бы сказать, если бы ее спросили. Она отложила книгу и улыбнулась, как улыбается врач пациенту, которому предстоит серьезная операция. Вид у нее был утомленный, лицо осунувшееся.

– Бокал вина? – спросила она, зная заранее, что я не откажусь.

Ее тревога развеяла все мои иллюзии, и я принял бокал из ее дрожащих рук, чтобы подкрепить себя морально.

– Я еще не сообщила дяде, – сказала она, когда мы сели, – хотела, чтобы ты узнал первый. Не хочу, чтобы ты узнал об этом от посторонних.

Сейчас я говорю, что не догадывался тогда, о чем она собирается сказать, но, вероятно, это не так, поскольку помню, как я схватился за подлокотники кресла и едва не подпрыгнул.

– Я собираюсь выйти замуж, – сказала она.

На ее лице отразился ужас, но потом она собралась с духом и выдавила улыбку. Когда я думаю о ней как о замужней даме, я вижу эту фальшивую улыбку на ее лице.

Я молчал, и казалось, что прошла целая вечность. Я смотрел перед собой, размышляя. Думал о том, кого она сочла более достойным, чем я. Вспоминал время, которое мы провели вместе – как друзья, естественно. Какую радость я испытывал от общения с ней. Я вспоминал, как меня не покидала надежда, что она передумает. Теперь все надежды рухнули.

– Желаю тебе счастья, – наконец промолвил я.

Я старался говорить спокойным и безразличным голосом, полагая, что это самая достойная и самая жестокая реакция.

– Боюсь, что дядя может расстроиться, – сказала она. Она говорила слишком быстро, будто заранее приготовила слова. – Видишь ли, человек, за которого я выхожу замуж, англичанин, и его семья с незапамятных времен принадлежала Англиканской церкви. Чтобы не создавать проблем, я решила принять их веру.

Я отпил из бокала. Я пил с такой поспешностью, что вскоре почувствовал, как вино ударило мне в голову.

– Ты переходишь в другую веру?

– Да, – ответила она.

Не знаю, чего она ждала от меня, – может быть, что я начну браниться и отчитывать ее и возмущаться, требовать рассказать, что ей известно об этом человеке, или применю свои профессиональные навыки, дабы узнать о нем все, что возможно. Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. У меня предательски исчез голос. Я прочистил горло и сделал вторую попытку.

– Почему? – тихо спросил я.

– Как ты можешь спрашивать меня об этом?

– Как? Как я могу не спрашивать? Ты веришь в то, во что он верит? Ты разделяешь его веру?

– Ты слишком хорошо меня знаешь, чтобы думать, будто я приняла это решение из-за веры. Если бы я хотела принять христианство из-за веры в христианские догмы, я бы это сделала давно.

– Зачем же тогда ты переходишь в другую религию? – спросил я.

Мой голос звучал громче и жестче, нежели мне бы хотелось.

Мириам закрыла глаза.

– Я хочу быть счастлива, – сказала она.

Я был бы рад найти доводы, чтобы возразить ей, но предложить мне было нечего. Что я мог сказать ей о счастье – о счастье, которое ей собирался дать человек, совершенно мне неизвестный. Я знал, что мне следовало встать и уйти, но поскольку все равно собирался мучить себя в течение полугода, я решил, почему бы не начать прямо сейчас.

– Ты его любишь? – спросил я.

Она отвела глаза.

– Зачем ты спрашиваешь об этом? Зачем тревожить нас обоих этими вопросами?

– Потому что я должен знать. Ты любишь его?

Она по-прежнему не смотрела на меня.

– Да, – прошептала она, отвернувшись.

Мне хотелось верить, что она лгала, но я не мог. Трудно сказать, и я до сих пор не знаю, что здесь виной – ее слова или мое сердце. Единственное, что я понимал, – это то, что нам не о чем больше говорить. Она сделала смертельный выстрел, после чего поединок заканчивается, наступает время уносить убитого.

Я встал, осушил бокал и поставил его на стол.

– Желаю тебе счастья, – сказал я и удалился.

Позже я узнал имя этого человека – Гриффин Мелбери. Свадьба состоялась через две недели после нашего разговора. Церемония прошла в узком кругу, и приглашен я не был. После этого я Мириам не видел. Услышав новость, мой дядя был в отчаянии. Тетя шепотом сообщила мне, что ее имя не должно более упоминаться в их доме. Все вели себя так, словно Мириам вообще никогда не было на свете. Или старались делать вид.

Это было нелегко, так как из-за выборов я и шага не мог ступить, не услышав имени ее мужа. А всякий раз, когда я слышал это имя, я мечтал схватить Мелбери за горло и задушить.

Пивная «Гусь и колесо» оказалась больше, чем я полагал, и представляла собой вытянутое помещение с несколькими десятками столов и стойкой в задней части, причем набитое битком. Здесь были рабочие разных мастей – англичане, конечно, но также чернокожие африканцы и смуглолицые индусы, к которым можно было отнести и меня в моем нынешнем наряде. В воздухе стоял запах джина, эля и вареного мяса, смешанного с вонью дешевого табака и мочи. Шум стоял невероятный – люди кричали, пели и громко смеялись. Я не мог понять, почему Литтлтон так рвался в пивную, зная, что ему не поздоровится, если его заметят. Теперь я понял, что риск был минимален. Хозяева «Гуся и колеса» экономили на свечах как могли, и в пивной стоял полумрак. Окон было недостаточно, учитывая количество курильщиков, и в помещении было темно и накурено. Я ничего не видел на расстоянии десяти футов. Задняя часть зала, где сидели курильщики, напоминала небо со звездами, скрытое пеленой туч.