Перед заморозками

Она села на полу. Ложь, подумала она. Я совершенно убеждена, что Генриетта мне лгала, когда я к ней заезжала. И Анна умеет врать, это я поняла тогда, в Копенгагене. И несколько раз после этого я ловила ее на лжи. Но ее рассказ про Мальмё, где она якобы видела своего отца, или ей так, по крайней мере, показалось, — это не ложь. Но что за этим скрывается? Я знаю только то, что она мне рассказала. А что она не рассказала? Неполная правда может быть опаснее любой лжи.

В кармане у нее зазвонил телефон. Она сразу догадалась, что это отец. Встала — на всякий случай, а вдруг он все еще злится, — сидя чувствуешь себя беспомощной. Но голос его не выражал ничего, кроме усталости и тревоги. Она подумала, что у отцовского голоса много нюансов, больше, чем в голосе у кого-либо из ее знакомых.

— Где ты?

— У Анны.

Он секунду помолчал. По-видимому, он все еще был в лесу — в трубке слышались обрывки разговоров, хрипение уоки-токи, лай собак.

— Что ты там делаешь?

— Мне еще страшней, чем раньше.

— Я тебя понимаю, — к ее удивлению, сказал он. — Поэтому и звоню. Я еду.

— Куда?

— Туда, где ты находишься. Мне надо знать все подробности. Причин для волнений, скорее всего, нет, но я хочу в этом по-настоящему убедиться.

— Почему же нет? Это совершенно неестественно — то, что она исчезла. Я сказала тебе это с самого начала. И если ты не понимаешь, почему я волнуюсь, тогда не говори, что понимаешь, почему мне страшно. К тому же ее телефон был занят. Но ее нет. Но кто-то тут был. В этом я уверена.

— Расскажешь все в деталях, когда я приеду. Какой адрес?

Линда продиктовала ему Аннин адрес.

— Как там дела? — спросила она под конец.

— Никогда не сталкивался ни с чем подобным.

— Тело нашли?

— Нет. Ничего не нашли. И прежде всего — объяснения. Я посигналю, когда подъеду.

Линда еще раз сполоснула рот. Чтобы избавиться от привкуса рвоты, она решила почистить зубы и позаимствовала одну из Анниных зубных щеток. Уже выходя из ванны, она, словно по наитию, открыла дверцу туалетного шкафчика. Глаза ее широко открылись. Это как еще один оставленный дневник, подумала она.

Анна страдала от экземы на шее. Всего несколько недель, назад, когда они сидели у Зебры и в шутку придумывали какое-нибудь замечательное путешествие, Анна сказала, что в первую очередь она положит в сумку мазь от экземы, единственную, которая помогает. Линда помнила ее слова: мне по рецепту дают только один тюбик, потому что мазь всегда должна быть свежей. А теперь тюбик с этой мазью лежал в туалетном шкафчике, между лекарствами и несметным количеством зубных щеток. У Анны по части зубных щеток была своего рода мания — Линда насчитала девятнадцать штук, среди них — одиннадцать неиспользованных. Но тюбик с мазью лежал на месте. Она никуда не ездила без этой мази, подумала Линда. Она закрыла зеркальную дверцу и вышла из ванной. Что же могло произойти? Никаких признаков, что ее увезли отсюда насильно. В квартире, во всяком случае. Может быть, что-то случилось на улице? Ее могли похитить, или она попала под машину.

Линда стояла у окна, поджидая отца, и впервые почувствовала, как она устала. Невидимая полицейская форма сильно жала. Она вдруг подумала, что ее обманули. В Высшей школе полиции их к этому не готовили. И как вообще можно подготовить будущего полицейского к встрече с истинной реальностью? На какую-то секунду ей захотелось содрать с себя еще не надетую форму. Это было ошибкой — выбрать такую профессию, надо срочно искать что-то другое. Другую мечту в жизни. Для этой работы она не годится.

Никто ей не говорил, что в один прекрасный день она откроет дверь и увидит отрубленную седую женскую голову и стиснутые руки. Сейчас, на пустой желудок, ее не тошнило.

Стиснутые руки. Словно она молилась, когда их отрубили. Что было до того? В этот страшный момент, когда чьи-то невидимые руки занесли невидимый топор? Что она видела в эти последние секунды своей жизни? Успела ли она заглянуть в глаза убийце, поняла ли, что ее ждет? Или судьба смилостивилась над ней и она так и не узнала, что с ней происходит? Линда уставилась на качающийся под ветром уличный фонарь. Драма, о сути которой она даже не догадывается. Отрубленные руки, сложенные в мольбе о пощаде. Биргитта Медберг все знала, решила Линда. Она поняла, что сейчас случится, и молила ее пощадить.

Темную стену дома осветили фары подъехавшего автомобиля. Отец вышел из машины и недоуменно озирался по сторонам, пока не обнаружил Линду, машущую ему из окна. Она бросила ему ключи от подъезда, потом открыла квартирную дверь и стала прислушиваться к тяжелым шагам поднимающегося по лестнице отца. Он разбудит весь дом, подумала она. Такой уж у меня отец — топает по жизни, как взвод взбесившихся солдат. Он весь вспотел и выглядел очень усталым, глаза блуждали. Одежда насквозь промокла.

— Найдется что-нибудь поесть? — спросил он, сбрасывая сапоги в прихожей.

— Найдется.

— А полотенце тут есть?

— Ванная вон там. Полотенца лежат на нижней полке.

Он вышел из ванны в майке и в трусах и плюхнулся на стул. Мокрая одежда и носки висели на полотенцесушителе в ванной. Порыскав в Аннином холодильнике, Линда подала ему еду и замолчала — она знала, что отец любит есть в тишине. В ее детстве считалось смертным грехом болтать или шуметь за едой. Мона не выдерживала — уходила из-за стола, чтобы только не глядеть на своего внезапно онемевшего мужа. Она завтракала обычно после его ухода. Но Линда оставалась за столом. Иногда он опускал газету, чаще всего «Новости Истада», и подмигивал ей, не нарушая священного утреннего молчания.

Он надкусил бутерброд, но кусок словно застрял у него во рту.

— Мне не надо было тебя туда брать, — сказал он. — Это было непростительно. Тебе не надо было этого видеть.

— Что-нибудь сдвинулось?

— Никаких следов. Никакого объяснения.

— А остатки тела?

— Никаких следов. Собаки след не взяли. Мы знаем, что Биргитта Медберг наносила на карту тропки в этих местах. Скорее всего, на эту хибару она наткнулась случайно. Но кто там был? Зачем такое зверское убийство, почему тело расчленено? Почему унесли оставшиеся части тела?

Он доел бутерброд, намазал другой, но есть не стал.

— Теперь я хочу слышать все. Анна Вестин. Твоя подруга. Чем она занимается? Учится? На кого?

— На врача. Ты же знаешь.

— Я перестал доверять своей памяти. Ты говорила, что вы должны были встретиться. Здесь?

— Да.

— И ее не было?

— Не было.

— Может быть, вы друг друга не поняли? Недоразумение исключается?

— Исключается.

— К тому же она всегда пунктуальна? Я правильно понял?

— Всегда.

— Так. Теперь с ее отцом. Его не было двадцать четыре года. И он ни разу не дал о себе знать? И она вдруг встречает его на улице в Мальмё?

Линда рассказала всю историю, стараясь не упустить ни одной мелочи. Когда она закончила, он некоторое время сидел молча.

— В один прекрасный день возвращается без вести пропавший человек, — сказал он наконец, — а на следующий день исчезает другой, причем именно тот, кто обнаружил первого. Один возникает из небытия, другой исчезает.

Он покачал головой. Линда рассказала о дневнике и о тюбике с мазью от экземы. И под конец — о визите к Анниной матери. Он слушал очень внимательно.

— Почему ты считаешь, что она лжет?

— Анна обязательно рассказала бы мне, если бы она когда-то раньше уже видела своего отца.

— Почему ты так уверена?

— Я знаю ее.

— Люди меняются. К тому же никогда и никто не знает другого человека на все сто процентов. Частично — да. Но не полностью.

— Это и меня тоже касается?

— Это касается тебя, это касается меня, это касается твоей матери, и это касается Анны. К тому же есть люди, которых вообще не знаешь. Твой дед был блестящий тому пример — воплощенная загадка.

— Его-то я знала.

— Чего нет, того нет.

— То, что вы с ним не понимали друг друга, вовсе не распространялось на меня. И потом, мы говорим не о деде, а об Анне.