Перед заморозками

12

Кирпичный двухэтажный дом. Шведский дом, подумала Линда. В любом уголке этой страны дома выглядят одинаково. Швеция — практичная страна с взаимозаменяемыми деталями. Площадь в Вестеросе можно поменять местом с площадью в Эребру, дом из Скурупа — с домом из Соллентуны.

— Тебе раньше не попадался такой же дом? — спросила она, выходя из машины.

Курт Валландер ковырялся в неисправном замке на водительской дверце. Он поднял голову и посмотрел на фасад:

— Похож на тот, в котором ты жила в Соллентуне. Еще до того, как переехала в студенческое общежитие.

— У тебя хорошая память. Что я должна делать сейчас?

— Идти со мной. Считай это тренировкой.

— А ты не нарушаешь правил? Посторонние, кажется, не должны присутствовать при допросе?

— Это никакой не допрос. Просто беседа. Большей частью — чтобы успокоить человека, пусть зря не переживает.

— И все-таки…

— Никаких «все-таки». Сколько я себя помню в полиции, я только и делал, что нарушал правила. Мартинссон как-то подсчитал, что за все эти нарушения я должен был получить минимум четыре года тюрьмы. Но, пока моя работа приносит результаты, это все не в счет. Это один из немногих пунктов, по которым у нас с Нюбергом нет разногласий.

— Нюберг? Техник-криминалист?

— Насколько мне известно, в Истаде других Нюбергов нет. Он скоро уйдет на пенсию, и никто о нем и не вспомнит… Или наоборот — всем будет не хватать его скверного характера.

Они пересекли улицу. Ветер становился все сильнее и сильнее. Его порывы подымали в воздух обрывки газет и сухие листья. У подъезда стоял велосипед без заднего колеса. Рама была изуродована так, словно на бедную машину напал вандал-садист. Они вошли в подъезд. Отец глянул на список жильцов.

— Биргитта Медберг. Это она заявлена в розыск. Дочь зовут Ванья. Говорят, она, когда звонила, была в истерике и все время кричала.

— Ни в какой истерике я не была, — крикнула женщина с верхнего этажа, — и уж точно не кричала.

Она глядела на них, перегнувшись через перила.

— Никогда не следует громко говорить в подъезде, — смущенно пробормотал отец.

Они поднялись по лестнице.

— Я так и думал, — сказал он, дружелюбно пожимая руку нервозной женщине, — мальчики в отделении до сих пор не научились отличать нормальное волнение от истерики.

Женщине по имени Ванья было около сорока. Она была очень толста, блузка вся в пятнах. И по-видимому, давненько не мыла голову. Они вошли в квартиру. Линда сразу узнала ударивший в нос запах. Мамины духи, подумала она. Те самые, какими она пользовалась, когда ее что-то разозлит или расстроит. Потому что имелись и другие, на тот случай, если все хорошо.

Они прошли в гостиную. Ванья тяжело плюхнулась на стул и ткнула пальцем в направлении Линды, не успевшей толком представиться.

— А это кто?

— Ассистент, — веско сказал Курт Валландер. — Можно услышать, что случилось?

Ванья начала рассказывать, отрывисто и нервозно. Чувствовалось, что она с трудом подбирает слова — сказывается отсутствие привычки излагать свои мысли длинными предложениями. Линда сразу поняла, что она и в самом деле очень встревожена — едва вспомнила свои собственные ощущения по поводу исчезновения Анны.

История была короткой. Ее мать, Биргитта, занималась географией культуры и главным ее делом было нанесение на карту старых дорог и тропинок в Южной Швеции, прежде всего в Сконе и Смоланде. Год назад она овдовела. У нее было четверо внуков, из них двое — дочки Ваньи. Она договорилась с матерью, что заедет ее навестить с внучками в двенадцать часов. Мать до этого собиралась в одну из своих маленьких экспедиций, на охоту за тропинками, как она это называла. Но когда они пришли, матери не было. Она подождала два часа и позвонила в полицию.

Мать никогда не обошлась бы так с внучками. Значит, что-то случилось.

Она замолчала. Линда попыталась представить первый вопрос отца: «А куда она собиралась?»

— А ты не знаешь, куда она собиралась? — тут же спросил он.

— Нет.

— Она ездит на машине?

— У нее красная «веспа». Ей сорок лет.

— Красная «веспа»? Сорок лет?

— В те времена все «веспы» были красными. Я тогда еще не родилась. Мама рассказывала. Она состоит в каком-то клубе владельцев древних мопедов и мотороллеров, по-моему, в Стаффанторпе. Не могу понять, зачем ей это. Но она, по-моему, получает удовольствие от общения с этими помешанными.

— Ты сказала, что год назад она овдовела. У нее не было признаков депрессии?

— Нет. Если ты думаешь, что она могла покончить с собой, то это совершенно невероятно.

— Я ничего не думаю. Просто иногда даже самые близкие люди очень умело скрывают, что у них на душе.

Линда уставилась на отца. Он тоже бросил на нее быстрый взгляд. Нам надо об этом поговорить, подумала она. Я не должна скрывать от него эту историю, когда я чуть не бросилась с моста. Он-то знает только про одну мою попытку — с венами.

— Она ни за что бы этого не сделала. По одной простой причине — она никогда не подвергла бы внуков такому испытанию.

— Она ни к кому не могла поехать?

Ванья закурила сигарету. Пепел сыпался на платье и на пол. Линда подумала, что дочь совершенно не вписывается в обстановку материнской квартиры.

— Мама очень старомодна. Она никогда ни к кому не ездит, не договорившись заранее.

— Если я правильно понимаю, в больницы вы уже звонили — ее там нет. Следовательно, несчастный случай с высокой степенью вероятности исключается. Может быть, она чем-то больна? У нее, случайно, нет мобильного телефона?

— Она ничем не больна. Она ведет очень здоровый образ жизни. Не то, что я. Но когда торгуешь яйцами, у тебя не так-то много возможностей для спорта.

Она повела плечами, словно бы хотела продемонстрировать отвращение к своему собственному телу.

— А мобильник?

— Мобильник есть, но он вечно выключен. Мы с сестрой сто раз ей об этом говорили.

Наступило молчание. Из соседней квартиры слышались приглушенные звуки то ли радио, то ли телевизора.

— Значит, вы даже предположить не можете, куда она поехала? Кто-нибудь знает, чем она занимается в последнее время? Дневник она, случаем, не вела?

— Насколько я знаю, нет. И работала она в одиночку.

— Никогда ничего подобного не случалось?

— Чтобы она исчезала? Никогда.

Отец Линды достал из куртки блокнот и ручку, попросил Ванью продиктовать ее полное имя, адрес и номер телефона. Линда заметила, что когда та назвала свою фамилию, Йорнер, он насторожился, перестал записывать и поднял глаза.

— Фамилия матери Медберг. Йорнер — это фамилия по мужу?

— Мужа зовут Ханс Йорнер. А мамина девичья фамилия — Лундгрен. Это так важно?

— Ханс Йорнер… Он, случайно, не сын директора камнедробилки в Лимхамне?

— Да. Младший сын. А что?

— Чистое любопытство.

Курт Валландер поднялся. Линда последовала его примеру.

— Можно мы немного осмотрим дом? У нее был кабинет?

Ванья показала пальцем на одну из дверей и вдруг тяжело закашлялась. Типичный бронхит курильщика. В кабинете все стены были увешаны картами. На столе лежали аккуратные стопки бумаг и папок.

— А что там такое с этой фамилией? — тихо спросила Линда.

— Потом расскажу. Малоприятная история. И довольно давняя.

— Что она сказала? Она торгует яйцами?

— Да, — подтвердил он. — Но встревожена она не на шутку.

Линда подняла со стола какую-то бумагу. Он тут же на нее набросился:

— Ты можешь присутствовать, слушать и смотреть. Но ты не должна ничего трогать.

— Я посмотрела одну-единственную бумажку.

— На одну больше, чем следовало.

Линда, разозлившись, вышла из комнаты. Он, разумеется, прав, но мог бы сказать все это нормальным тоном. Она коротко кивнула Ванье, которую по-прежнему сотрясали приступы мучительного кашля, и вышла на улицу. В лицо ей ударил ветер, и она тут же осудила себя за детскую выходку.