Зона сумерек

«Филин» был одним из тех немногочисленных, но популярных ночных кабачков, где посетителей не выгоняли до тех пор, пока у них в кармане оставалась хотя бы мелочь. «Держала» его, разумеется, "Черная таможня", которая была любима всем Халибадом за то, что регулярно «опускала» мешхарских водил на солидные суммы в «зелени». Когда Пузо решил прикрыть "Белую таможню", налоги «черной» возросли на пять процентов, но ребята, перегонявшие фуры из Мешхары в Санджапур платили не протестуя. А чего им протестовать?

Если один пакетик «снежка» с лихвой окупал все расходы. Все это было отлично известно любому пацану в Халибаде, и только милиция, как всегда, пребывала в блаженном неведении. А кабак был, кстати, не плохой. Только магнитофон орал прямо в ухо какую-то дребедень про маленькую девочку с ее большой любовью, ритм был почти рэповым, а слова слишком хороши даже для попсы. Должно быть их сочинял автор популярных комиксов. С грустным недоумением Розали спросила себя, почему она все это терпит, почему не сожмет кулак и не шарахнет по адской машине. Но рука лежала на стойке бара безвольной плетью, и не было желания что-то рушить. Как, впрочем, и созидать. Может быть, из-за жары. В Халибаде совсем не было дождей.

Ад закончился внезапно. Сверху, с темного потолка в тусклых звездах матовых светильников пала блаженная глухая тишина. В следующую секунду прорезались голоса, звон посуды, скрип дверных петель. А потом в эту тишину как-то органично вплелись медленные звуки. Они переливались, как круглые, холодные металлические шары в ладони. Потом сложились в мелодию и сильный хрипловатый голос подхватил ее и повел. "Wind of change", "Ветер перемен"…

Подходящее название для мелодии, которая изменила мир, необъяснимо легко погасила раздражение и даже уняла головную боль. Она медленно выпрямилась, тряхнула рыжей гривой и повернулась, чтобы посмотреть на того, кто сотворил это чудо.

Она увидела руку с хорошо развитой кистью. На пальце темнело кольцо из странного, неблестящего металла… Рубашка, такая белая, что казалось — от нее веет холодом, широкие плечи, шея, твердый подбородок, а выше — губы, изогнутые в улыбке такой же медленной и завораживающей, как музыка.

Розали с усилием подняла взгляд. Темно-карие глаза смотрели на нее и, казалось, чего-то ждали. Нет, она, определенно, не знала этого человека…

Впервые за годы, Розали по-настоящему, не наиграно растерялась. Музыка стремительно отдалилась, зеленые светильники погасли, ночь обняла ее за плечи непонятная и влекущая. Она не узнала своего голоса, бесстрастного, с ленивыми и жесткими нотками. Откуда-то со стороны прозвучало низкое, мягкое, взволнованное:

— Как зовут моего спасителя?

Его губы разомкнулись, и она услышала:

— Разве у благородных героев могут быть имена? И зачем тебе имя?

Вернулась музыка. Розали почувствовала холодный и острый край стойки, высокий бокал в руке, уже четвертый или пятый за вечер. Машинально глотнула.

«Мулатка» нагрелась от ее ладони. Она быстро зажмурила глаза и мотнула головой, выныривая из какой-то черной дыры, космического Мальстрима. Как будто существовало в психологии и психиатрии такое явление, как "ложная память"… А ей, после "колодца призраков", определенно, нужен был психиатр.

— Я буду повторять твое имя как молитву всякий раз, когда положение покажется мне безнадежным.

На этот раз голос не подвел ее.

— Пощади, — он улыбнулся так, что она невольно улыбнулась в ответ, — не терплю ни молитв, ни проклятий.

Как легко оказалось шагнуть вперед и положить ладонь на его плечо. А потом закрыть глаза и довериться музыке и рукам — жестким, как дерево, но необыкновенно бережным. И позволить лжи, мечте и воспоминаниям смешаться в коктейль, еще более убийственный, чем «Мулатка»…

Горизонт покачивался перед глазами неутомимо, как метроном. И временами даже казалось, что, сквозь рев мотора, он слышит тихое «тик-так». Это время напоминало ему, что конечно, и что сейчас его осталось совсем мало.

Напоминать не было нужды — он помнил. Он торопился, выжимая из «Харли» все, на что была способна могучая машина, и даже больше. Если бы мотоцикл был конем, то в конце такого пути он непременно издох бы от перенапряжения.

Впрочем, стальное сердце тоже начинало уставать. Обостренным чутьем старого байкера он чувствовал нарастающую вибрацию, нехорошую вибрацию, напоминающую первые такты "танца с саблями", двигатель пошел вразнос. Наверное, стоило остановиться у ближайшего шлагбаума и перебрать его как следует, это было самым разумным решением, но неумолимое внутреннее «тик-так», гнало его вперед. Он откуда-то знал совершенно точно, что останавливаться и возиться с мотором у него нет времени. Шлагбаумы взлетали перед ним, как испуганные птицы, едва завидев впереди черную точку, заслышав трудный рев мотора, техслужба козыряла и махала вперед: "проезжай, мол, никаких претензий"… И жаркого дыхания за спиной он не слышал. Впервые в его жизни, а возможно и впервые со дня сотворения мира Гончие Смерти действительно приостановили свой бег. И его гнал вперед не страх перед смертью, а имя — мысль, имя — надежда.

То, что он издали принял за нахохлившуюся ворону на камне, стремительно приблизилось, мелькнуло и вновь отдалилось, он едва успел вдарить по тормозам. В воздухе повис мерзкий звук и запах паленой резины. Он опустил ногу на асфальт не слезая с седла.

— Слушай, а твой самолет еще и ездить может…

Человечек возник перед колесом почти сразу, резко смеясь острой лохматой мордочкой и демонстрируя мелкие зубы. Глаза — круглые бусинки — глядели настороженно и хитро.

— Здравствуй, Кузя, — сдержанно ответил он, — я ждал тебя километров через 200 дальше по ТРАССЕ.

— Тебе сейчас в Халибад, — Кузя сморщился всем лицом, даже тощей бородкой, — имей в виду — городок маленький, но… хитрый.

— Что значит «хитрый»?

Кузя придвинулся ближе, и мотоциклист напряг всю волю, чтобы не дернуться назад. Было в маленьком посланце что-то удивительно грязное и отвратное.

— «Хитрый» значит хитрый, — буркнул он, шаря по куртке мотоциклиста беспокойными глазками, — это значит, что тебе придется держать глаза и уши открытыми, а рот на замке. И если услышишь шаги за спиной — лучше сразу поворачивайся…

— Как я ее найду? — нетерпеливо перебил мотоциклист, не решаясь назвать имя.

Кузя порылся за пазухой. Только сейчас спешащий рассмотрел, что посланец одет в огромную клетчатую рубаху, размеров на десять больше нужного и старые джинсы, обрезанные по колено. Он ощерился, что, видимо, означало любезную улыбку, и протянул грязную визитку. Поборов брезгливость человек взял в руки весточку от Динзиля, вот уж от кого, право же, не стоило получать писем, и прочел: "Холдинговая компания «Леда». Дочернее предприятие «Козерог», адреса филиалов: Мешхара, Халибад, Санджапур… Телефон для справок…

— Что это? — потребовал он.

— Откуда я знаю? — удивился Кузя, — мне дали, я взял. Я — почтовый голубь. Спрашивай хозяина…

— Надо будет — спрошу, — ответил он. И не было в голосе его никакой угрозы, но Кузя отшатнулся, словно получил прямой удар в зубы. И пропал, словно привиделся. И черт с ним — человек сунул визитку в карман и оттолкнул ногой асфальт.

И пока летели под колеса разогретые солнцем, серые километры, пока с треском разрывался перед ним раскаленный воздух, он чувствовал, как рев мотора становиться тише, тело — легче и отступает сон-кошмар, где он так боялся куда-то не успеть…

Розали проснулась поздно. В комнате висела душная жара, Солнце, должно быть, уже добралось до самого шпиля, щекочущие лучи его с трудом пробивались сквозь плотно задернутые, выгоревшие шторы. Она села — панцирная сетка жалобно скрипнула, обтерла лицо и шею простыней. Волосы слиплись от пота, голова кружилась, а во рту было сухо, как в Сахаре. В принципе, она ненавидела пьянство, и от души презирала людей, топивших свои проблемы в стакане. Но иногда на нее вдруг накатывало необоримое желание нагрузиться до зеленых чертей, причем такой реактивной смесью, чтобы память отшибло напрочь, а чувства — по меньшей мере наполовину, а если повезет, то и на две трети.