Зона сумерек

Неизвестно. Знал — и все.

Внезапно перед глазами возник засаленный, прожженный костром ватник Степаныча. С разгону Леший едва не налетел на бомжа и брезгливо отпрянул.

— Что случилось? — спросил он прерывающимся голосом.

— Стена, — Степаныч обернулся к нему, мерцая белками глаз, — кладка совсем свежая, раствор еще не просох.

Раздались быстрые глухие удары и, через минуту, сухой треск: бомжи начали разваливать кладку, и, видимо, сломали факел.

— Откуда она взялась? — удивился Леший, напряженно прислушиваясь к возне впереди.

— А хрен их знает, откуда они берутся! — рявкнул Степаныч с неожиданной злобой, — может сами растут. Я не удивлюсь. В последнее время под землей неспокойно.

Леший почувствовал зуд под ложечкой — журналист, он, видимо, и в аду журналист. Осторожно, стараясь не спугнуть внезапной откровенности Степаныча, тихо произнес: "Почему?"

— Дракулу видел? — вместо ответа спросил Степаныч и длинно сплюнул под ноги, — Типичное дите подземелья. Снизу пришел. Вылез, зараза, как вошь из подмышки. Гаденыш редкостный, одна с него была польза — нюх хороший. А дисциплины — ни на грош. Видал, как он свалил? Художественно, я бы сказал. Мне так не суметь.

— Куда же он подевался? — растерянно сообразил Леший.

— А хрен их знает, куда они деваются, — непонятно ответил Степаныч, повернулся и крикнул в темноту:

— Ну, долго там, инвалидная команда?! Можно подумать, Беломорканал роете!

В этот момент раздался долгожданный грохот, стук и бомжи ломанулись в проем. И сразу стало не до интервью.

В жизни Лешего было только две страсти: журналистика и рыбалка, возможно потому, что первая была так похожа на вторую: сначала нужно было долго и терпелива ждать — потом молниеносно действовать.

— Степаныч, а что, люди в подземельях живут? — небрежно спросил он вовремя очередной заминки, когда шедшее впереди, неопределенного пола существо, пыталось определить верное направление в путанице узких боковых штреков. Это была уже третья попытка выбраться наружу, и, похоже, снова безуспешная.

Выломав кирпичную перегородку и пройдя метров сто они попали в низкий и широкий тоннель, где можно было проехать на мотоцикле с коляской. Бомжи обрадовались, вполголоса загомонили, а Леший на мгновение утерял способность соображать. Про этот подземный ход строили гипотезы, писали романы и сочиняли не слишком приличные анекдоты. Даже песня была: "Стояли где-то рядом, по соседству, мужской и женский — два монастыря". Но никто из «исследователей» всерьез не верил, что ход существует. И вот Леший стоял тут, не вымощенном крупным камнем полу, втягивал носом воздух, пахнущий мокрой землей, ежился от холода. За один этот ход Татарин заплатил бы по высшей ставке и был бы прав — в масштабах города это была, бесспорно, сенсация. Лешему пришлось напомнить себе, что он здесь не за тем, чтобы двигать вперед науку — археологию, у него другое задание. Его рыба было совсем рядом — крупный грязный мужик с непонятным, небомжовским взглядом. Серьезный клиент. Перед тем, как «подсечь» его следовало «поводить».

Бомж быстро взглянул на него, помолчал что-то соображая про себя.

— Люди — нет, — буркнул он.

— А кто живет? — подхватил Леший, пряча азарт за наигранной небрежностью.

— Ты только не смейся, — неожиданно попросил бомж, — сам я этого не видел, люди говорили. А я за что купил — за то и продаю… Он замолчал. Молчал и Леший зная, что подталкивать нельзя, иначе «рыба» сорвется с крючка и поминай, как звали. Интересно, сколько миллионов нервных клеток сгорело у него за эти невыносимо-долгие мгновения. Впрочем — издержки профессии, самая короткая продолжительность жизни, постоянный стресс… Он знал, куда лез. Жаловаться не на кого.

— Люди здесь… ты на машинку пишешь?

— Нет, — успокоил его Леший, — пока — только на свои извилины.

— Пришельцев здесь видели, вот что, — высказал, наконец, Степаныч, — в скафандрах и морды резиновые. А во лбу звезда горит, как у Царевны-лебеди. Я здесь не при чем, — торопливо открестился бомж, наблюдая, как вытягивается лицо у Лешего, — мало ли о чем люди болтают… Ну, что, Гена, сворачиваем, или прем дальше, как дважды краснознаменная имени Ленина?

Бесполое существо, оказавшееся мужчиной, неопределенно гукнуло и компания двинулась дальше, стабильно выдерживая скорость десантного взвода на марш броске.

Факела догорали. Темнота наступала на пятки, толкала в спину и клубилась за спиной смутными воспоминаниями и неясными ассоциациями. Леший уже не удивлялся. Он привык, как рано или поздно человек привыкает ко всему, что длится достаточно долго. С тех пор, как в местах неведомых, подчинившись жесткому взгляду серо-рыжих глаз Яны Бельской Леший подошел к краю ТРАССЫ и заглянул в звездную бездну, с ним стали происходить странные вещи. Психиатры называли это явление "ложной памятью", но Леший с недавних пор перестал доверять врачам — то, что иногда возвращали ему бессонные ночи или одинокие прогулки по городу, было чем угодно — только не беспочвенными фантазиями.

Порой эта самая "ложная память" уносила его в места, которых не было на карте мира. Больше не было, неожиданно понял Леший, во времена, когда люди еще не считали время. Он вспоминал, правда смутно и расплывчато, великолепный сад, шалаш на берегу прозрачной реки, свежее, пахнущее летом, опрокинутое небо над головой. Ему говорили, что он счастлив, но Леший отчетливо помнил свое настроение — не счастье а неизбывную тоску, которую он почему-то скрывал.

Потом небо теряло голубизну и свежесть, вокруг поднимались каменные стены городов и только что народившееся время стремительно набирало обороты, превращаясь в слепящий вихрь. Там, в глубине веков, произошла какая-то некрасивая история. Леший смутно чувствовал свою вину за проступок, который он не хотел совершать. Не хотел — но совершил, это он помнил удивительно четко. Из тех времен за ним тянулся шлейф вины и тоски, он помнил ощущение потери и боль от нее, которая не старела и упорно отказывалась умирать. Он что-то потерял там. И что-то нашел здесь. И потерял снова. Это были еще не мысли и не чувства, а только обрывки, обломки того и другого и Леший понял, что попытка сложить из них цельную картину может стоить ему рассудка.

— Ничего себе! — присвистнул Степаныч. Перед глазами возвышалась бетонная стена. Этого не могло быть! На последних метрах ход пошел круто вниз и все следы промышленных технологий двадцатого века исчезли с глаз быстрее, чем Леший успел это осознать. На последних метрах стены стали сочиться влагой, под ногами захлюпала мутная, грязная вода и Степаныч, втягивая голову в ватник, как черепаха, сообщил, что его «народ» сюда не спускается. "Боитесь?" — попытался уточнить Леший, но получил в ответ неопределенное пожатие плечами и фразу, достойную посла: "У нас это не поощряется". Группа еще несколько раз сворачивала, пытаясь углубиться в боковые ответвления хода, но все попытки заканчивались одинаково — метров через 20–30 «головной» упирался в кирпичную стену постройки восемнадцатого века, любо в земляной завал. Пытались копать — на головы сыпалась сырая земля, потолок обваливался пластами: мел, кирпичи, камни… Едва не погибнув в очередной "кротовой норе" бомжи вернулись на «бродвей», как обозвал его Степаныч, и больше уже не сворачивали. Настроение у всех было пакостное, главное — никто не знал ни куда они двигаются, ни что над головой, ни того, есть ли вообще у этой трубы выход или это очередная легенда города. Леший бы совсем не удивился наткнувшись здесь на парочку скелетов в полуистлевших рясах. Он взглянул на часы — шли уже часа три. Но судить по времени о расстоянии он не рискнул, блуждания в боковых «норах» съели львиную часть, а продвинулись ли они хоть на метр — бог знает. Факела давно догорели и единственным источником света был фонарик Сергея. Пытаясь связать то, что он видел с тем, что он слышал — смутные отголоски древних преданий, разбавленных анекдотами, Леший примерно определил для себя направление и высчитал, что поверху этот путь занял бы минут тридцать — не больше. Если они, действительно, убегали, то это был способ что надо.