Планета-мечта

Теперь я понимаю, что именно это ему было нужно — с самого первого дня, именно это. И я ведь знала! — но всегда что-то держало меня. А ему нужна была всего лишь любовь — хоть такая. Он уже не желал ждать ту единственную, которая скрасит пятьдесят-шестьдесят лет его тысячелетней жизни — краткий миг, — которую он будет помнить все бесчисленные годы после ее смерти. Он уже не желал и не мог ждать, он хотел — сейчас, хоть немного ласки, хоть немного тепла. Он хотел — меня. А я этого не понимала, и он видел, что я не понимаю. Сейчас я думаю: какая же я дура, какая тварь бесчувственная. Ведь я улечу. Ведь я скоро улечу, но ведь я была здесь — почти три месяца и ничего не сделала. Я, дура этакая, дала ему мучиться в одиночку. А мне надо было — быть с ним, просто быть с ним. Не оставлять его одного. Чтобы он хоть знал, что кто-то есть рядом. Что есть женщина, которая обнимет его ночью. Ведь прожил половину тысячелетия, и не было никогда рядом с ним никого, кто целовал бы его по ночам. Вот чего ему было нужно — хоть одного такого воспоминания, чтобы не так одиноко было умирать.

А он меня целовал. Снимал с меня майку. И прятал от меня лицо, пока я не заставила его посмотреть на меня. Вот так все и вышло. Так просто. Так бесконечно просто. Жалость. И одиночество. Никогда не думала, что дойду до такого.

А потом Кэр сел и сказал, не оборачиваясь:

— Прости меня…

— Обормот! — сказала я в сердцах, — Ну что ты извиняешься?

— Я ведь… — он провел руками по волосам и замолчал.

— Ну?

— Я… сделал бы это с любой… — осекся, замолчал, опустив голову.

— Любая бы тебе не позволила, — сказала я легко, — А силой бы ты не стал.

Он посмотрел, наконец, на меня. Увидел, что я улыбаюсь. Улыбнулся сам. Я потянулась, тронула его руку.

— Солнышко, — сказала я, — перестань. Ты сам говорил, мы постоянно извиняемся.

Он усмехнулся еле заметно.

— Я просто хотел, чтобы ты правильно поняла меня….

— Я поняла. На этой планете я единственная, кто бы позволил тебе это проделать. И ты давно уже раскаялся в том, что хотел на мне жениться…

— Ра!

— Ради тебя я переспала бы даже с кентавром… — пробормотала я.

Кэррон не выдержал и засмеялся: видно, представил себе эту картину. Я села, обняла его сзади, уткнулась подбородком в его плечо. Кэррон погладил мою руку.

— Знаешь, — сказал он, — А мы ведь, наверное, больше не увидимся.

— Кэр!

— …Мне нужно кое-что сделать, и я, наверное, не успею вернуться до твоего отлета. И я хочу тебе кое-что подарить.

Он развел руками, и она вдруг блеснула в воздухе и упала в подставленную ладонь — тонкая золотая цепочка с затейливыми звеньями. Работа аульвов, не иначе. А может, и нет, кто знает. Такое маленькое чудо, которое он совершил, почти не обратив внимания. Подумаешь — достать цепочку из воздуха, все вороны их, наверное, там хранят, а меня это так завораживало. И не сразу я подумала: что это за цепочка — ритуальная чертова штука, воронье обручальное кольцо.

— Возьми, хорошо?

— Кэр я… — я вдруг охрипла, — Я не могу, что ты!

Он разжал мою руку и всунул мне цепочку.

— Тебе не обязательно носить ее. Мне это, в общем-то, безразлично. Просто мне хочется что-нибудь подарить тебе, а больше нечего. Я хочу, чтобы ты вспоминала меня.

— Ты думаешь, я так не буду тебя вспоминать? Кэр!

— Возьми, ладно? Не будем спорить.

— Кэр, — сказала я тихо, — Ведь ты еще молод.

Он повернулся и посмотрел на меня. Я смутилась.

— Ну, я хочу сказать, что… ну, она может понадобиться тебе.

Кэррон покачал головой.

— Ты не можешь знать наперед!

— Мне пора, — сказал он, — Ты береги себя, деточка, я знаю, ты совсем сумасшедшая.

— Сам такой, — буркнула я.

— Береги себя.

— Ты тоже.

Он улыбнулся. Встал. Я его не провожала. У двери он обернулся, я все сидела на кровати. Он только посмотрел на меня и вышел, ничего не сказал.

А я легла и надела эту цепочку. Вот так я вышла замуж, кто бы мог подумать. Как говорил лииен с непроизносимым именем: "история — не зеркало". Ра — жена Царя-изгнанника. Дубль второй.

51. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Литературная обработка Э. Саровской. Король файнов.

(Примечание Каверина М. А.: вероятно, это сказание является достаточно старым, поскольку в настоящее время файнами правит Совет старейшин Лориндола).

Она сидит на краю обрыва, и внизу шумят осенние леса, переливаясь под порывами ветра, и ало-золотые клены колыхаются над ее головой. Она расчесывает волосы. Ветер треплет длинные золотистые кудри, черепаховый гребень мелькает в них, сжимаемый тонкими пальцами.

А в двадцати метрах от нее, прислонившись к тонкому кленовому стволу, стоит он и смотрит на нее усталым, обреченным взглядом. Он — ее верная тень. Он — ее муж. Он — Король файнов.

Он следит за ней постоянно, и она знает об этом. Она знает, что он стоит там, в кленовых зарослях, и смотрит на нее, не знает только, какая тяжесть у него на душе. Отчего он следит за ней? Оттого, что она смертная, оттого, что она тоскует по родным, оттого, что она любит другого.

Пять лет назад Король файнов увез ее из родительского дома, украл, как крадут скотину лихие парни; пять лет она живет в Волшебной стране, пять лет она танцует на тропинках в бескрайних лесах, как одна из Них, но она не файн, и ей холодно и одиноко в волшебных владениях мужа.

Это случилось летом, когда она плясала на поляне в ромашковом цвету, тонкая, в белоснежных одеждах, объятая золотом волос. Она услышала топот копыт и метнулась в заросли, но, запутавшись в плетях ежевики, упала. Всадник выехал на поляну, их глаза встретились, и ее страх вдруг ушел — как не было. Всадник был совсем молодой, почти мальчик, стройный как деревце, темноволосый, с ясными зелеными глазами.

И вот уже пришла осень, и холода сковали землю лесных тропинок и позолотили листву, а они все продолжают встречаться, и только сейчас ее муж узнал об этом. И вот он стоит и смотрит на нее, и сердце его сжимает смертельная тоска. Он ждет того, кто украл любовь его жены, и когда они сойдутся здесь, все трое, кому-то из них придется умереть — ей или ее любимому.

Но время идет, сгущаются сумерки, ветер крепчает, а он все не едет. Король файнов стоит, прислонившись лбом к шершавой коре, и вечерняя роса равно ложится и на тонкий ствол, и на темные волосы файна.

Он не пришел. Ночью, поднявшись с цветочного ложа, она уходит украдкой и идет в деревню. И там, заглянув в освещенное окно, она видит своего любимого с другой женщиной. Она видит, как они обнимаются и смеются, как он целует ее в губы, и сердце жены Короля Файнов бьется глухо и с перебоями.

Она снова идет к обрыву, туда, где она ждала его, своего возлюбленного. Она не плачет и не сетует на судьбу; так же сидя на краю обрыва, она ждет рассвета. Воздух постепенно светлеет, солнце всходит из-за дальних гор, и в тот момент, когда первые солнечные лучи вспыхивают в ее волосах, она бросается вниз — навстречу осенним лесам.

С глухим криком ее муж кидается к обрыву, но поздно — ее уже нет. И если бы он мог, он бы умер, потому что сердце его исходит болью, но, бессмертному, ему недоступно это утешение.

А в золотой листве путается ветер, и солнце освещает осенний мир, и все идет по-прежнему.

52. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятьдесят третий.

В здании ратуши было темно и тихо. Приемная была пуста, на пыльном столе лежали какие-то позабытые бумаги, на вешалке в углу висел позабытый кем-то форменный камзол. Здание ратуши освобождали, видно, в спешке; теперь здесь жили вороны.

Приемная была большой и очень темной комнатой, два узких окна по обе стороны двери почти не пропускали свет. Стены были завешаны гобеленами, но из-за темноты сюжеты их оставались тайной. Пол был каменный, кажется, даже с мозаикой, но давно не мытый. Шаги мои гулко отдавались в помещении. Из приемной вели две двери, за одной оказалась маленькая захламленная комнатка с окном, завешанным темной шторой. В углу валялись чьи-то сапоги. Я затворила эту дверь и открыла другую.