Страница 61 из 76
Я не представляю, где он. Восемь дней. Я боюсь, что он умирает.
….Смерть. Сколько я себя помню в детстве, я обожала всякие романтические истории с налетом трагизма — о любви, смерти и прочей дребедени. Потом я училась в университете, потом на курсах координаторов, но я не знала жизни и никогда не видела ее. Единственным проблеском знания было воспоминание о моей Элизе. Вот и все, что я знала тогда, когда впервые услышала о случившемся с Карпенко. Я была тогда на последнем курсе, девочка, почти всю сознательную жизнь прожившая в интернате, не видевшая ничего, не понимавшая ничего. И тогда я не понимала еще той истории, просто вспоминала этого зеленоглазого сумрачного парня и даже не жалела, а только удивлялась тому, что я знаю человека, с которым произошла такая трагедия. А потом я попала на Ламмант.
Я люблю вспоминать И-16, но Ламмант я вспоминать не люблю. Хоть и втайне горжусь тем, что я была там и прошла через это. Мне было очень больно это столкновение с реальностью, с жизнью, и потому воспоминания о моем первом задании у меня остались тягостные. Обстоятельства моей работы там показались бы тяжелы даже опытному координатору, не то что мне с моей пятой степенью. Но к пониманию смерти меня подтолкнул один случай, совершенно незначительный в сравнении со всеми остальными событиями. Это было так, в общем-то, неважно. Раз в деревне, в которой я ночевала, умирала старуха. Была ночь, в избе был пьяный сын соседки, и еще две соседки сидели у постели умирающей. Я устала за день и уснула как убитая. Среди ночи я пробудилась и, выглянув с печи, застала эту сцену; никто не увидел, что я проснулась и смотрю на них. Пьяный мужик, растрепанный, в слезах и соплях, нависал над умирающей старухой и говорил и не мог выговорить:
— П-пшла ты… да пошла ты…
Одна соседка хватала его за руки и старалась оттащить от кровати.
— Отойди, умирает же мать! Да дай же матери умереть спокойно!
И тогда я вдруг поняла, что вот, прямо сейчас, на моих глазах — умирает человек. Что этот переход от бытия к небытию совершается прямо сейчас. Я, в общем-то, не боюсь и никогда не боялась смерти, своей смерти, но она всегда виделась мне далекой, а тут я увидела смерть близко. Дело было не в страхе, а в том, что я впервые так приблизилась к этому явлению, впервые прикоснулась к нему. Это было так же, как впервые — не знаю — встать на ноги, впервые понять что-то очень сложное, до того ускользавшее от твоего понимания. До того мне приходилось видеть мертвых, и они, кстати сказать, не произвели на меня никакого впечатления: восковая кукла и все, не имеющая никакого отношения к человеку. А вот тогда, той ночью, я увидела впервые смерть, а не ее результат, увидела умирание.
Кажется, все мы понимаем, что есть смерть, но это не так. Умозрительно — да. Ты был, и тебя не станет. Но как она угасает, эта душа! Не важно, что с ней становиться потом, это уже не касается живых, но как же тихо и странно она уходит. Человек кончается, как вода из крана — струйка все тоньше, она запинается, разрывается на капли и, наконец, иссякает. Вот так.
Смерти я и сейчас не боюсь. Вообще, если задуматься, большинство людей не бояться смерти; старики часто говорят: "пора уж умирать" или "поскорей бы умереть", — и откладывают деньги на похороны, готовят какие-то платочки, мыло на поминки. Своя смерть вещь не страшная, ее ведь не избежать. А вот смерть другого….
Я болтаю, болтаю — о чем? Только бы немного отвлечься, иначе я, наверное, сойду с ума. Ведь он совершенно один сейчас, один. Я даже представить не могу, что с ним теперь, как он…. господи, как же это страшно — ждать чьей-то смерти.
А ведь я уже думала, что он мертв, и потом, смерть его все равно близка была, ведь он изгнан, но сейчас, кажется, я сама умру, если он….
47. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Сектор первый, Земля. Семь принцев-воронов. (Братья Гримм).
Было у одного человека семеро сыновей и ни одной дочки, а ему очень хотелось ее иметь. Вот, наконец, жена подала ему добрую надежду, что будет у них дитя; и родилась у них девочка. Радость была большая; но дитя оказалось хилое и маленькое, так что пришлось его крестить раньше срока. Послал отец одного из мальчиков к роднику принести поскорее воды для крещения; шестеро остальных побежало вслед за ним — каждому из них хотелось первому набрать воды, — вот и упал кувшин в колодец. И они стояли и не знали, что им теперь делать, и никто не решался вернуться домой. Отец ждал их, ждал, а они все не возвращались, потерял он, наконец, терпенье и говорит:
— Пожалуй, гадкие мальчишки опять заигрались, а про дело забыли.
И он стал опасаться, что девочка помрет некрещеной, и с досады крикнул:
— А чтоб вас всех в воронов обратило!
Только вымолвил он эти слова, вдруг слышит над головой шум крыльев. Глянул он вверх, видит — кружат над ним семеро черных как смоль воронов. И не могли отец с матерью снять своего заклятья, и как они ни горевали об утрате своих семерых сыновей, но все же мало-помалу утешились, глядючи на свою любимую дочку. Она вскоре подросла, окрепла и с каждым днем становилась все красивей и красивей. Долгое время она не знала, что были у нее братья, — отец и мать избегали говорить ей об этом. Но вот однажды она случайно от людей услыхала, как те говорили, что девочка-де и вправду хороша, да виновата в несчастье своих семерых братьев. Услыхав об этом, она сильно запечалилась, подошла к отцу-матери и стала у них спрашивать, были ли у нее братья, и куда они пропали. И вот, — правды не скроешь, — им пришлось ей объяснить, что это случилось по воле свыше и рождение ее было лишь нечаянной тому причиной. Стала девочка каждый день себя попрекать и крепко призадумалась, как бы ей вызволить своих братьев. И не было ей покоя до той поры, пока не собралась она тайком в дальнюю путь-дорогу, чтоб отыскать своих братьев и освободить их во что бы то ни стало. Взяла она с собой в дорогу на память об отце-матери одно лишь колечко, хлебец — на случай, если проголодается, и скамеечку, чтобы можно было отдохнуть, если устанет. И пошла она далеко-далеко, на самый край света. Вот подошла она к солнцу, но было оно такое жаркое, такое страшное, и оно пожирало маленьких детей. Бросилась она поскорей от солнца к месяцу, но был он такой холодный, мрачный и злой, и как увидел он девочку, сказал ей:
— Чую, чую мясо человечье.
Она убежала от него и пришла к звездам. Они были ласковые и добрые, и сидела каждая из звезд на особой скамеечке. Поднялась утренняя звезда, дала ей костылек и сказала:
— Если не будет с тобой этого костылька — не разомкнуть тебе Стеклянной горы, где заточены твои братья.
Взяла девочка костылек, завернула его хорошенько в платочек и пошла. Шла она долго-долго, пока не пришла к Стеклянной горе. Ворота были закрыты; хотела она достать костылек, развернула платок, глядь — а он пустой, потеряла она подарок добрых звезд. Что тут делать? Ей так хотелось спасти своих братьев, а ключа от Стеклянной горы не оказалось. Взяла тогда добрая сестрица нож, отрезала себе мизинец, сунула его в ворота и легко их открыла. Входит она, а навстречу ей карлик, и говорит ей:
— Девочка, что ты здесь ищешь?
— Ищу я своих братьев, семерых воронов.
А карлик ей говорит:
— Воронов нету дома. Если хочешь их подождать, пока они вернутся, то входи.
Потом карлик принес воронам пищу на семи тарелочках; отведала сестрица из каждой тарелочки по крошке и выпила из каждого кубочка по глоточку, а в последний кубочек опустила колечко, взятое с собой в дорогу. Вдруг слышит в воздухе шум крыльев и свист. И говорит ей карлик:
— Это летят домой вороны.
Вот прилетели они, есть-пить захотели, стали искать свои тарелочки и кубочки. А ворон за вороном и говорит:
— Кто это ел из моей тарелочки? Кто пил из моего кубочка? Никак человечьи уста?
Допил седьмой ворон до дна свой кубок, тут и выкатилось колечко. Посмотрел он на него и узнал, что то колечко отца-матери, и говорит: