Планета-мечта

Их было восемь. Высокие, черноволосые, в черных одеждах. Я была в пяти примерно метрах, когда поняла, кто они, и свалилась на землю. У меня просто ноги подкосились. В буквальном смысле.

В тот момент я никого из них не узнавала. Я, в общем-то, больше смотрела на Кэррона, чем на них. Я почти физически ощущала его боль и смятение.

Он стоял на коленях, глядя на них снизу. Они были такие, как всегда, такие, какими я запомнила их, а Кэррон стоял на коленях, в грязных лохмотьях, и лицо его было серым. Грязным. И серым, мертвенно серым.

Сцена была ужасная и в то же время какая-то будничная. Я просмотрела несколько раз видеозапись, прежде чем поняла, что говорил — Торион: каждый раз я не могла оторвать взгляда от лица Кэррона и нормально рассмотреть остальных. Лицо у него было такое мертвое, оно не выражало ничего — просто восковый слепок с некогда живого лица, только взгляд этот снизу вверх, блуждавший по их лицам — от одного к другому, показался мне затравленным.

Я была меньше чем в пяти метрах от них, но я не слышала того, что говорилось. Я видела только, как менялось лицо Кэррона, его поза. Как его плечи сгибались, и лицо еще больше мертвело. Кончилось тем, что он совсем опустил голову, волосы свесились вниз, он сгорбился, едва не падая, и я видела, что его бьет дрожь.

Потом, на пленке, я услышала, что ему говорили. Потом увидела, кто говорил, узнала суховатое правильное лицо Ториона, точно такое же, как в тот день в Альвердене, когда я впервые увидела его. А потом, когда я смотрела эту чертову пленку, наверное, в десятый раз, я увидела на его поясе — Жезл Тысячелетий, знак Царя. Ублюдок. Я же знала, что это ты, Торион, ублюдок, что ты хотел его изгнания. Я знала. Так же, как знала и знаю, что ты, ворон семисот с лишним лет, бил свою жену. Мне было шесть лет, но я и тогда в ее взгляде сумела увидеть это. И я знаю, что ты хотел изгнания Кэррона, что все дело-то было — во власти.

— Ты нарушил свой собственный запрет, — сказал Торион, — Ты развязал войну и предал сам себя. Ты предал и тех, кого повел за собой, скрыв свою сущность. А сущность твоя — изгой. Своим прикосновением ты посмел осквернить ничего не подозревающий мир. И за это ты вновь услышишь слова изгнания.

Он помолчал немного, потоп продолжал нараспев:

— Ничья тень да не падет на тебя….

Кэррон выслушал все до конца. Пряча лицо. Потом они расступились, разрывая кольцо, и он взлетел. И тогда, сидя на бетонной поверхности взлетного поля, я смотрела, как черная птица летит в сером небе, и думала о том, как… взгляни на любую птицу — как величественен ее полет! И я смотрела, как он летит — в сером небе, большая черная птица, и как этот полет был прекрасен — о, сердце мое! А перед глазами моими все стояла его помертвевшее серое лицо.

Я до сих пор не могу прийти в себя, понять, подумать здраво. Их осталось восемь. Восемь, которых не было на планете. Из их не совсем понятный речей я уловила только, что Торион в тот момент был в Серых горах и спася чудом. Почему они до сих пор не объявились? Торион что-то говорил об этом, но я не помню. Вряд ли я внимательно его слушала. Я была слишком занята: я уговаривала себя не вцепиться ему в лицо. Он никогда мне особенно не нравился, но теперь я его просто ненавидела. Он смог сделать это дважды. Он смог сделать это — дважды. Мне хотелось крикнуть ему это в лицо. Правда, для этого мне пришлось бы подпрыгивать, ведь я ему и до плеча не достаю.

Я не знаю, что теперь будет с Кэрроном, и боюсь, так боюсь. Не знаю, имеет ли значение то, что оно прочитано дважды, это заклятье. Практическое значение, я имею в виду. Для Кэра-то имеет. Его не страх так корежил там — унижение. Его поверженного — еще раз пнуть. Ах, Торион, какая же ты все-таки тварь. Но я боюсь, вдруг это что-то значит, вдруг это не символическое… что, если будет еще хуже, чем теперь? Что оно значит — изгнание, так сказать, в квадрате?

Не знаю, смогу ли я найти его. У меня сегодня голова будто набита ватой. Я не представляю, где он теперь может быть. Я не хочу, чтобы он сейчас был один, но мне его не найти, конечно. А он уже двенадцать часов где-то — один.

Одного я не могу понять — почему он не знал? Почему Кэр не знал, что кто-то остался в живых? Или их разум тоже закрыт от него — так же, как от него шарахается трава и вода? Что же мне делать…

45. Из сборника космофольклора под редакцией М. Каверина. Литературная обработка Э. Саровской. Сказания южного континента. Жалость врага.

По кустарнику, через бурелом, распугивая птиц и мелких зверюшек. Объятый золотом лес метался в такт безумной скачке. Конь Охотника еще возле обоза получил стрелу в бок и сейчас хрипел, дотягивая из последних сил, подгоняемый волей своего хозяина. Наконец он споткнулся передними ногами и рухнул на бок, придавив всадника. Шлем слетел с головы Охотника, и золотистые длинные кудри ореолом легли на траву вокруг бледного лица. Женщина.

Карг остановился, и на миг противники замерли, глядя друг на друга.

Она — та, что звалась в миру Эсса Дарринг — тцаль двенадцатого отряда Охотников, она проклинала все на свете. Ей нельзя было вмешиваться в схватку. Она должна была думать теперь не только о себе, но и о той жизни, что в себе носила. Поэтому она и ехала — от Границы, возвращаясь к своим родным: чтобы в безопасности выносить и родить. Но банды Каргов иногда забираются довольно далеко от Черной речки; и когда на рассвете они напали на обоз, обогнавший ее на тракте, она сразу почувствовала присутствие Каргов, поняла, что происходит, и — рванулась вперед. Не думая ни о чем, повинуясь лишь своему предназначению.

Сейчас, придавленная собственным конем, она смотрела в алые глаза Карга и ждала смертельного удара, немного приподнявшись на локтях. Совершенно нереального оттенка золотистые кудри рассыпались по плечам, бледное тонкое лицо было поднято к Каргу, и серые глаза смотрели на него — не отрываясь. Но лицо ее, нежное, совсем еще детское, было спокойно, да и мысли были спокойны. Она была — тцаль, она сожалела о своей глупости и только, но умирать она не боялась, даже напротив. Она чувствовала в своем противнике превосходящую силу (он был, пожалуй, хонг или веклинг, а то и дарсай), и ей было приятно, что она умрет от руки достойного противника.

Карг не шевелился. Выражения его лица не было видно, шлем оставлял открытыми только алые глаза и узкие губы, нос был скрыт полоской металла. Кривя губы, Карг разглядывал тоненькую фигуру тцаля. Потом спешился и, подойдя к ней, опустился рядом на колени. Рука его в кожаной перчатке легла на еще плоский живот.

Вокруг было страшно тихо. Где-то далеко позади остался обоз, крики и шум боя. Здесь на опушке, среди зарослей шиповника и ежевики, они были наедине — изначальные враги, Карг и Охотник.

"Дарсай, не меньше, — мелькнула у нее мысль, — веклинг не смог бы почувствовать мою беременность." Мелькнула и погасла. Молодая женщина, почти не дыша, смотрела на Карга. Сейчас, вблизи она видела, что темно-зеленый плащ его сильно потрепан, кольчужная рубаха тусклая, металлические кольца кое-где смяты. Уголок его рта пересекал тонкий шрам.

Узкие губы Карга искривила странная усмешка. Он похлопал рукой по ее животу, легко поднялся и пошел к своему коню. Не оглядываясь, вскочил в седло и уехал.

Девушка уронила голову в траву и посмотрела в небо — бледное, с рванными клочьями облаков. Она была страшно растеряна. Он пощадил ее — почему? Это было так странно…

А вокруг стоял ясный сентябрьский день, и раззолоченный лес шумел под порывами ветра. И было очень тихо, только всхрапывал иногда умирающий конь.

46. Дневник-отчет К. Михайловой.

Алатороа, Торже, день пятидесятый.

Что ж, скоро я улетаю. Конечно, ради меня не пошлют с планеты исследовательский звездолет, время координаторов ведь стоит недорого, так что я жду.

Конечно, я не нашла его. Планета велика. Вороны могли бы разыскать Кэррона, но просить об этом я не решилась. Торион все еще здесь, в Торже, еще здесь Дрого и еще один, которого я не знаю. Где остальные, я тоже не знаю. Но все, как бы это сказать, наладилось. У планеты есть правитель. К землянам он лоялен. И он официально заверил Стэнли, что Кэррон больше не опасен, что соединенная воля воронов в любом случае нейтрализует его. Алатороа открыта для контакта. Все кончилось. Я улетаю.