Страница 44 из 76
Вот так я сидела перед Кэрроном и ни о чем не думала. Казалось, он начал просыпаться. Я протянула руку и коснулась его лба. Кожа была холодной и неприятной на ощупь. Кэррон открыл глаза и посмотрел на меня мутным взглядом.
— Давно ты здесь, деточка?
— Нет, — сказала я тихо, — Что с тобой, Кэр?
Он сел с трудом, опираясь рукой, сжался весь, обнял колени руками. Темные глаза смотрели на меня исподлобья.
— Зачем ты пришла? — тихий, хриплый, усталый голос.
Я торопливо рассказала ему. Он слушал, не глядя на меня. Мне показалось, что сначала он почти обрадовался мне, а сейчас начинал злиться. Хотя до сих пор я не видела, как Кэррон злиться, когда-то мне казалось, что он просто не умеет. Но тогда я не думала, что когда-нибудь увижу Кэррона в таком состоянии. Я так была напугана. Я была словно ребенок, я не могла понять, что мне сделать. Если б это было двадцать лет назад, я бы просто бросилась ему на шею и не отпускала бы его. Но сейчас — я чувствовала, что он действительно злиться. Стоило мне замолчать, как он сказал со слабой, но явственной насмешкой:
— Никак не можешь решить, с кем ты, Ра?
Я вздрогнула и почти испуганно посмотрела на него. Но он не смотрел на меня.
— Скоро они будут здесь?
— Часа через два, может быть.
Он поднял голову, но ничего не сказал. Я смотрела на него, и страх мой все возрастал, невыразимый, тихий, затаенный страх. Черные-черные глаза, а лицо белое-белое, подрагивают губы широкого рта. Господи, если б я была ребенком, я обняла бы его и не отпускала. Если б я была ребенком!
— Кэр, — только и сказала я.
Он улыбнулся бескровными губами.
— Ты не боишься, — сказал он, — что я убью сейчас кого-нибудь из твоих соплеменников? Не боишься, да? — что-то пьяное было в его интонациях, — Не думаешь, что я способен на убийство? Так, Ра?
Я молчала, не сводя с него глаз. Кэррон на миг закрыл глаза, снова посмотрел на меня, дрожащей рукой потянулся ко мне, но не дотронулся. Рука его повисла в воздухе и упала.
— Я не… ничего не сделаю… никому… ты же знаешь, Ра.
— Да, — сказала я, — я знаю.
— Прости, что я так… я… — Кэррон облизал сухие губы, — Побудь здесь, деточка. Не ходи некуда. И помоги мне встать, ладно?
Холодная рука ухватила меня за шею. Цепляясь за меня, Кэррон поднялся на ноги, зашептал в ухо:
— Не ходи никуда. Побудь здесь. Я… я не причиню никому… вреда. Ты не бойся. Я просто… напугаю…. Только не ходи за мой, Ра. Побудь здесь.
Он оттолкнул меня и, шатаясь, вышел. Я вышла вслед за ним. Он шел, шатаясь из стороны в сторону, как пьяный. Я подождала, пока он не скроется в зарослях, и пошла за ним. Я боялась не того, что он может сделать, я боялась, что он потеряет где-нибудь сознание или просто упадет, и некому будет даже помочь ему подняться. Он не оглядывался, но я не сомневалась, что он знает о моем присутствии.
Он шел, хватаясь руками за тонкие стволы кленов. Деревья шарахались от него, и скоро пьяным стал казаться не только ворон, но и лес вокруг него. Наконец, Кэррон вышел на открытое место. Отсюда и до самого подножья холма тянулась широкая просека, давно уже заросшая сорной травой и ежевикой. Отсюда хорошо была видна и долина Сунжи, и тот холм, на котором собирались участники облавы. Различимы были даже черные силуэты излучателей. Посреди просеки, почему-то нетронутый, рос невысокий раскидистый дуб.
Солнце выглянуло вдруг из-за туч и озарило все вокруг. Кэррон остановился возле дуба и вцепился обеими руками в корявый сук. Бедному дереву некуда было деваться.
— Деточка… — сказал Кэррон тихо и хрипло. Я не шевельнулась, не издала ни звука.
— Ра… — уже громче.
— Что?
— Ты… не подходи ближе…. Слышишь меня?
Голос слабый, словно шелест ветра в траве.
— Да, я слышу, — сказала я.
Он кивнул и прижался лбом к ветке, за которую держался руками. Мне показалось, что по дубу прошла дрожь. Я не сводила глаз с Кэррона и не сразу поняла, что смотреть надо не на него, а вниз, на долину Сунжи. Ибо долины этой больше не было.
Земля плясала и изгибалась. Это не было землетрясение, я не ощущала никаких толчков. Что он делал, я не понимала, но тогда, когда я смотрела на эту безумную пляску, на эти вздымающиеся складки и опадающие расщелины, у меня мелькнула безумная совершенно, но, наверное, закономерная мысль. Я вспомнила, как он остановил когда-то землетрясение, как он поглаживал, присев, рукой рассерженную землю и успокоил-таки ее. А сейчас — не больно ли ей? Не причиняет ли он ей боль этим безумством?
Не было больше вишневых зарослей и неспешного ручья в песчаных берегах. Здесь не только не прошли бы излучатели, теперь Кэррона очень долгое время не решиться преследовать никто, ни сорты, не земляне.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я думаю: сколько я знала Кэррона тогда, в моем невообразимо далеком детстве? Дня три, может, четыре. Но почему-то я так уверено смею судить о нем? Я была уверена, что никто не пострадал. На моих глазах земля сминалась в складки, словно геологический процесс кто-то пришпорил, как нерадивую лошадь, а я была уверена, что никто не пострадал. Отчего-то я всегда знала, что Кэррон не из тех, кто способен губить чью-то жизнь. Что даже сейчас он не станет убивать.
Иногда это считается слабостью. Есть такие люди — среди исследователей, среди координаторов, есть люди, которые считают это слабостью. Неумение убивать. Неспособность переступить через эту черту. Часто, проходя через боль и смерти, через подлинное горе, люди теряют наносное, усвоенное ими когда-то, как непреложные истины, и начинают понимать, что нет черного и белого, позволенного и непозволенного. И тогда они становятся способными на многое, а пуще всего им кажется слабостью уважение к жизни другого, неспособность убить. А бывают и такие, кто убивать не способен совсем. Для кого-то, как для меня, например, после определенных моральных терзаний эта черта все же остается перейденной, а кто-то просто не способен на это. Для кого-то это не черта, а стена; словно небесная твердь, и в душу не может закрасться подозрение, что ее можно или нужно преодолеть ее. Я встречала таких людей, редко, правда, но встречала. И отчего-то я всегда знала, что Кэррон именно такой. Что он никогда не сможет убить. Что он никогда не опуститься до злобы и ненависти. Жестокость ему не дана. И еще мне казалось, что земле больно, а он, умевший успокоить ее, не понимает этого.
Меня окружали запахи леса, спокойные, мягкие. И тишина. Все совершалось в тишине. И длилось всего лишь мгновение.
Я перевела дыхание. И снова увидела Кэррона. Он стоял, цепляясь обеими рукам за ветку, обвисая на руках. А дерево было черным-черно, словно обгоревшее, и листья осыпались и превратились в пепел. Трава словно выгорела вокруг. Кэррон все больше клонился книзу, оседая, он прижимался к дереву и все сползал вниз.
Выглянувшее солнце озарило все вокруг, засияло, заскользило в темной глянцевой листве. Почерневшее, невесть чем сожженное пространство было совсем невелико — и особенно страшно. Кэррон, наконец, упал, я побежала к нему.
Он полулежал, голова его и плечи опирались на ствол дерева. Глаза были закрыты. Смуглое лицо было не то что бы бело, оно было уже серое и совсем безжизненно. Лоб был в испарине. Я опустилась на колени рядом с вороном и, обняв за плечи, приподняла безвольное тело. Голова его запрокинулась назад. Он еще дышал — так тихо. У меня кружилась голова. Мир мерк перед моими глазами, свет серел и расплывался.
Кэррон открыл глаза. И отстранился от меня, прислонился к дереву. Мне стало легче.
— Не надо… не надо дотрагиваться до меня… деточка.
Только теперь я начала смутно понимать — почему. Причина была та же, что сгубила это дерево и траву вокруг. Голос у него был хриплый, слабый, тихий. Вокруг глаз были темные круги, похожие на синяки. Волосы намокли от пота и висели жалкими сосульками. Я смотрела на него, словно пыталась загипнотизировать взглядом.
Черные глаза закрылись. Он облизал сухие губы — похоже, неосознанно. И совершенно ничего не соображая, я сняла с пояса флягу, свинтила крышку и поднесла флягу к его губам. Вода полилась, Кэррон невольно сделал глоток — и потянулся трясущимися руками к фляге.