Планета-мечта

В этот раз я еще не видела их, но раньше, в детстве, видела, да и в любом случае, ошибиться было невозможно. Он был высокий, тонкий, в серо-голубых одеждах. Золото спутанных ветром волос струилось по плечам. Лицо было тонкое, с нервными неправильными чертами, золотистые, почти как у торонов, глаза казались слегка раскосыми. И словно сияние окружало его. Файн. Лицо, волосы, вся фигура была объята светом, не смотря на то, что солнце совсем скрылось за тучами. Они таковы, файны. А этот держал в руках заряженный арбалет, и направлен арбалет был на меня. Файн не сказал ни слова. Я, честно говоря, думала, что тут мне и пришел конец. Я не испугалась, просто подумала в каком-то оцепенении, что сейчас умру. От руки файна — не худшая смерть, в сущности. Но он лишь показал арбалетом, куда мне следует идти, и я безропотно пошла.

Вишневник скоро кончился, и пошел обычный широколиственный лес из дубов и кленов с рамарией и калиной в подлеске. У калины были уже зеленые ягоды, рамария отцветала, и вся земля и заросли ежевики усыпаны были мелкими желтыми лепестками. Если я замедляла шаг, острие стрелы (или что там у арбалета? болт?) утыкалось мне в спину. Пару раз я попыталась завязать разговор, но все было тщетно, он молчал, как убитый.

Я шла, путаясь ногами в плетях ежевики, все выше и выше по склону холма. Шагов моего конвоира не было слышно, зато впереди вдруг раздался шум, и навстречу нам из-за кустов рамарии появился кентавр.

Мы остановились. Кентавр был высок, гораздо выше меня, и ему неудобно было стоять на крутом склоне. Грудь у него была волосатая, и руки тоже. Рыжая, морковного цвета, кудрявая борода спускалась на грудь. Нестриженые рыжие кудри укрывали мощные плечи.

— Гленсторм? — сказала я неуверенно, глядя на пиратскую рыжую бороду и яркие голубые глаза.

Кентавр подбоченился.

— Кого это ты привел, а? — сказал он хриплым басом.

Я оглянулась. Слегка откинув златовласую голову, файн презрительно смотрел на кентавра, не собираясь удостаивать его ответом. Я снова повернулась к кентавру. В мочку уха у него была вдета веточка рамарии с наполовину опавшими цветами.

— Глен, — сказала я, — ведь это ты, да?

— Так это и есть Посланница? — пророкотал кентавр, — Отпусти ее, Фьол, ты, что, не видишь, что это княжна Севера? Дурак ты, дурак, Фьол, ведь она Царю тоже сестра, они ж с князем торонов побратимы. Да опусти ты свой чертов арбалет, я ее сам в лагерь отведу.

— Она шпионит за нами, — раздался за моей спиной переливчатый голос файна.

— Да-а, за тобой шпионить, много ума не надо, Фьол. Я возил ее на спине, когда она была маленькой, так что не лезь к ней. Она к Кэррону, наверное, пришла. Да, Ра?

— Он здесь? — спросила я.

— Да, а как же. Пойдем, девочка.

Он с трудом развернулся и взялся одной рукой за мое плечо — как клещами. Пальцы у него были толстые и горячие, даже сквозь куртку я чувствовала их жар. От него пахло потом и рамарией.

Он повел меня куда-то вбок, сжимая мое плечо. Куда делся файн, я не заметила.

— Глен, — сказала я, — Постой. Глен, да постой же!

Он остановился.

— Кэррон здесь, да? Глен, наши датчики зафиксировали здесь… в общем, активную магическую деятельность. Глен, что он задумал? Что он вытворяет? Ведь у него же нет Жезла, Глен!

— А не шпионишь ли ты и в самом деле, девочка?

— Не дури, Глен, я о нем думаю. А он о себе не думает. Откуда он берет энергию, Глен? Или у него Жезл?

— Нет, — сказал Гленсторм, — Жезла у него нет. Но ведь Царю нет и пяти сотен лет, девочка….

— При чем здесь это?

— Ведь он прожил едва половину того, что ему отпущено. Его жизненные силы велики.

— Идиот! — крикнула я, — Я так и знала, так и знала! Что же он делает, ненормальный!

— Может быть, ты и права, девочка, — отозвался Глен печально, — Второй день он не может даже подняться. Но мне казалось, он просто болен. С тех пор, как они умерли… как его народ погиб… с тех пор он гаснет не по дням, а по часам.

Я закрыла глаза. Вообще-то, у воронов есть какая-то ментальная связь, и, наверное, гибель всего народа тоже тяжело отозвалась на Кэрроне. Два дня не может встать, Господи!

— Отведи меня к нему, ладно?

Гленсторм покачал головой, внезапно задумавшись.

— Может, и не стоит, — сказал он, — Царь не обрадуется, если ты увидишь его таким.

— Мне плевать, что он не обрадуется! Господи, Глен, у него мозги отшибло, но не у тебя же! И еще, — я схватила его за руку, — послушай меня внимательно. От Кэррона толку, видно, не будет. На вас готовиться облава, и у них излучатели, Глен. Помнишь излучатели? Так вот, собирай всех и уводи отсюда. Уводи подальше.

— Куда мне их вести?

— Может, на поляну Лэмптон? — сказала я, — Отведи меня к Кэррону и уводи их. Идем же, Глен, идем же…

И я потянула его за руку.

Никого, кроме Глена и того файна, я не увидела. Гленсторм привел меня на маленькую поляну, где росла тимофеевка и колокольчики. Огромный дуб стоял на краю поляны, такой, что внутри можно было устроить целую комнату, а потом я увидела, что комната там и была. С другой стороны ствола была широкая трещина, в которую вряд ли пролез бы кентавр, но я прошла бы спокойно.

— Он там, — сказала Глен тихо.

— Там?

— Да. Я уведи всех и вернусь за ним. Идти он не сможет, и ты, девочка, его тоже не утащишь. Хоть Царь и исхудал так, что смотреть страшно. Ты-то что-то не выросла, девочка, кажется, и тогда такая была.

— Ну, уж, — сказала я, обидевшись, — Ладно, иди.

Нервно я пригладила волосы. Кентавр как ни в чем не бывало оправился куда-то в лес, оставив меня одну. Я зашла внутрь.

Пространство здесь было узкое, темное, наполненное древесным, почти невыносимым запахом. С краю набросана была трава и ветки, земляной пол замусорен. Возле самого входа на земле валялась мокрая тряпка. Кэррон лежал у стены, на ветках и траве, сам по виду мало отличаясь от этой кучи. Колени подогнуты, он со своим немалым ростом просто не вмещался здесь. Одна штанина была порвана, и из прорехи торчало голое грязное колено. Рубаха вся перекрутилась. Голова его лежала ниже плеч, на скуле было пятно засохшей грязи. Глаза были закрыты.

Я села рядом на землю, уткнувшись подбородком в колени, и стала смотреть на него. Что мне делать, я не знала. Совсем бескровное, восковое лицо. Синеватые веки. В спутанных волосах полно мусора. Долго я сидела так и просто смотрела на него. Все это было так — страшно и бессмысленно. Снаружи был летний день, и облака плыли по небу, и птицы чирикали в траве, а здесь — здесь казалось, будто ты на свалке. Этот мусор на полу. Не знаю, не знаю! Вот, казалось, кто-то говорил мне, вот как умирают изгнанники. Не умирают даже — подыхают. Так подыхают дворовые собаки из тех, что роются на помойках и от всех получают только пинки. Вот так ложиться грязный облезлый пес и подыхает, корчась в муках, с ощущением полнейшей своей ненужности. Боже, о чем я?! Что я несу, Господи? Что же я несу?

Долго я там сидела, очень долго. Потом он шевельнулся, застонал тихонечко, повернул голову набок и снова затих. Жалкий он был — как не знаю что. Впрочем, любой человек в минуты физической слабости производит жалкое впечатление. Все мы, в общем-то, жалкие твари, тихие, усталые, терпящие боль. Физическая сторона нашего существования вообще вещь жалкая и грубая одновременно. Такая вот — жалкая и грубая. А мы все-таки существа физического порядка больше, чем духовного. У физической стороны тоже бывают свои взлеты, но редко. Отшельники Вельда очень хорошо разбирались в этом. У древних земных цивилизаций, по-моему, не было такого, чтобы транс связан был именно с телом, чтобы не отрешением от телесного достигалось состоянием транса, а наоборот. Только шаманы на Земле входили в транс в танце. А попробуйте-ка в транс войти, стоя на раскаленных камнях с рассвета до заката под палящим солнцем Вельда. И главное, что не через боль идет вхождение, а через неожиданное освобождение тела. Когда тебе легко становиться ворочать полутонные глыбы или плясать на острых, как бритва, камнях.