Человек - Луч

Несколько раз ему казалось, что они сбились с пути. Идти становилось все тяжелее. Дорога словно бы расползлась среди проплешин в снегу, непонятно было, куда ступать. Ноги скользили, застревали в капканах корневищ. Раза два он падал, хватаясь руками за слежалые, черные груды листьев. Муха сидела рядом и виляла хвостиком, глядя на него. От этого становилось легче.

Мороз крепчал, зябли коленки. Когда деревья отодвигались, становилось совсем холодно; уныло и зло посвистывал ветер. Потом деревья сходились плотней, ветер смолкал. Бубырь заметил, что в чаще куда теплее, и с благодарностью покосился на деревья. «Деревья поглощают углекислоту и выделяют кислород, — вспомнилось ему, и впервые он почувствовал, что это очень хорошо устроено. — Молодцы деревья. Дышат… Потому, наверное, и теплей…» Он осторожно улыбнулся деревьям, которые стояли поближе, и пошел уверенней, тверже, словно вокруг были друзья.

Потом он услышал свист, неразборчивый голос и, проваливаясь в глубокий у кустов снег, присел за толстой черной густой елью. Колючая ветка мазнула его по лицу, осыпав острыми снежинками.

Мягкий перестук, посвистыванье и монотонный, заунывный крик становились все ближе, и вот мимо него, подскакивая на ухабах, сползая в ближние елочки, вихляясь, как пьяные, показались сани; пахнуло соломой и еще чем-то домашним… Парень примостился в санях на коленях, присев на пятки; ласковый огонек папиросы, вспыхнув, осветил его худое, задумчивое лицо. Лёня не решился его окликнуть. Он обнял Муху и притаился; он не знал, почему не окликнул парня. Лёня дождался, когда смолкли и негромкий свист, и мягкий перестук полозьев о корни и замерзшую землю, и снова побрел вверх.

Бубырь пересек небольшую поляну, серебристую и грустную в металлическом, прохладном свете луны, и едва не свалился в канаву, где валялись кое-где громадные ржавые пни, на корнях которых примерзла глина.

За канавой гладкой белой лентой уходило в черноту ночи шоссе.

Тишина здесь была еще настороженней, чем в лесу. Узкая лента шоссе торопливо убегала от черного леса, стеной вставшего по обеим ее сторонам. Луна холодно и пристально рассматривала что-то в кустах.

Незаметно посыпал легкий снежок. Он сеял все гуще и гуще… Но Лёня стоял у елки и не двигался, ожидая попутной машины. Муха, наверное, тоже устала: хвостик ее повис, она встряхивала ушами, будто отгоняя снег, и недоуменно поглядывала на Леню.

Шоссе словно вымерло; никаких машин не было.

Бубырь давно не чуял замерзших коленок; снег завалил его так, что он слился с пеньком, словно большой сугроб.

Ни света фар, ни знакомого домашнего урчанья машины не рождалось на дороге. И Бубырь, бесшумно всхлипывая от жалости к Мухе и к себе самому, поплелся наконец по узкой тропке, которая бежала параллельно шоссе, лесом…

Путь оказался долгим. Ночь давно вошла в лес, холодные звезды вздрагивали, пытаясь отцепиться от верхушек сосен. Бубырь еле волочил ноги. Ему было больно и страшно. Он боялся, что замерзнет вместе с Мухой. Ныли коленки и все кости. Луна быстро катилась по небу. И Муха волочила хвост по земле, иногда жалобно тявкая.

Лёня теперь старался не ступать, а скользить, чтобы валенки не ерзали по стертым, остро саднившим пяткам. Но все равно, едва он поднимал ногу, как задник въедался в пятку, а по подъему ступни проезжал как будто не войлок, а наждак… Казалось, что, если лечь где угодно, даже просто в снег, все сразу пройдет и будет так славно, что хоть пой песни. Но ни ложиться, ни петь песни Бубырь себе не разрешал. Он уже не плакал. Он только уговаривал себя держаться. «Держись, Бубырь!..» — шептал он дрожащим голосом. Потом он придумал игру. Как будто их было двое: Бубырь-командир и Бубырь-солдат.

«Получите боевое задание, — приказывал командир: — все перетерпеть, раны не считать, идти сколько потребуется, а если придется — и на брюхе ползти, а доставить Муху на место…»

«Есть доставить!» — отвечал солдат. И шел. «Наряд вне очереди, — распоряжался Бубырь-командир, когда Бубырь-солдат спотыкался, едва не ныряя носом в жесткий снег. — Чистить картошку…» А хорошо было бы сейчас попробовать горячей вареной картошки! Пусть даже без всего, без соли… И Лёня вспомнил, как они осенью ходили в колхоз помогать на уборке картофеля, пекли ее в тлеющих, едко дымящих кострах, потом выкатывали горелой веткой и, обжигаясь, хватали в черные ладони. Он чуть не закашлялся, глотая густую слюну… «Два наряда! — рассердился командир. — Чистить нужник!» Зато, став внимательнее, Бубырь-солдат ловко прополз между черными шубами елочек, даже не потревожив их, и заслужил благодарность.

Но еще через десяток шагов, преодолев канаву (»Взять штурмом рубеж врага!»), Бубырь остановился в полной растерянности. Муха сидела рядом с ним, мелко дрожа не то от холода, не то от страха.

Впереди раскинулось бескрайнее черно-серебристое поле, и дорога словно растворилась в нем. Лёня не понимал, куда же идти. От растерянности он даже присел и пощупал под ногами. Да, здесь пока была дорога. Но дальше она исчезала.

Словно понимая, что его смущает, Муха вывернулась из-за валенка и неторопливой рысцой побежала вперед, к чему-то принюхиваясь. Лёня шел за ней, иногда присаживаясь и щупая землю. Нет, все было правильно, они двигались по дороге. Ну и Муха! Молодец!

Поле, казавшееся бесконечным, пройдено… В лесу стало еще темнее, и Лёне ни с того ни с сего так захотелось спать, что заболела голова. Он снял шапку, тряхнул волосами, но в голове все равно тупо гудело.

Они брели лесом еще больше часа. Впереди начало светлеть, и Лёне показалось, что он заснул и спал так долго, что проспал всю ночь. Нет, просто перед ними было новое поле…

Внезапный резкий, тревожный звон наполнил лес. Муха тотчас прыгнула вперед, захлебываясь визгом и лаем и проваливаясь в снег…

Лёня невольно поднял голову. То, что он увидел, сначала испугало его, зато на всю жизнь отозвалось в сердце счастливым восторгом…

Над невысокими голыми кленами, над белотелыми, в крапинках, березами, примерно на высоте пятнадцати — двадцати метров, по воздуху, без всяких приборов или приспособлений, шел человек!..

На нем были простая черная телогрейка, ватные брюки и валенки; на голове — ушанка. Иногда он помогал себе, помахивая руками, словно от чего-то отталкиваясь. Его черные валенки уверенно ступали по белесому, туманному воздуху, как по сугробам снега. У него было знакомое, но необыкновенное лицо.

Лёня не сводил глаз со сказочного человека.

Заметив путников внизу, воздушный путешественник постоял, всматриваясь, над елочками и потом, сунув руки в карманы ватника, быстро спустился.

Увидев, что человек идет к нему, твердо переступая по снегу своими черными валенками, Бубырь, не выдержав, бросился навстречу, хохоча от счастья. Это шел Юра Сергеев, Бычок, сам Бычок, а с ним ничего не было страшно!

— Бубырь? — ахнул Юра. — Ты как здесь?

И, не дождавшись ответа, присел около Мухи, которая, виляя всем телом от восторга, бросилась к нему на руки, не лая, а ласково фыркая, словно пытаясь что-то рассказать.

— Да ведь это Детка! — закричал Юра. — Это наш пес! Ты привел ее?

Лёня, тяжело вздохнув, кивнул головой. От усталости он даже не понимал, стоит он или лежит. Какие-то искры мельтешили перед глазами. Словно сквозь сон, он слышал голос Юры:

— Ты же геройский парень! Это же черт знает, как удачно! Постой, постой, ты что же, идешь от Горьковского шоссе?

— Нет, от Майска… — вздохнул Бубырь.

Тогда Юра сделал непонятное и совсем не мужское движение. Он взял Бубыря под мышки, легко приподнял его, так что Бубыревы глаза оказались на уровне глаз Юры, и так долго всматривался, что Лёня, не выдержав, слабо задрыгал ногами. Юра медленно опустил его на землю. Бубырю казалось, что он улыбается, даже смеется: так ему было хорошо! Он не чувствовал, как тело его отяжелело, как Юра подхватил его на руки, как взмыл в воздух…