Страница 9 из 32
V. Лежебока короля
В то же самое время по той же самой дороге, с которой крохотный дрозд увлёк Пала в лесную чащу, оглушительно грохоча и подпрыгивая на кочках, неслись три телеги сборщика налогов. С телеги, ехавшей сзади, вдруг свалился какой-то тюк. Хотя земля была влажной, казалось, тюк взметнул с дороги густое облако пыли. Телеги с грохотом покатились дальше — никто и внимания не обратил на свалившийся узел. Узел же преспокойно поднялся на две ноги и отряхнулся, опять подняв облако пыли. Да только то была не пыль, а мука, и узел был не узел, а не кто иной, как Буйко — подручный с мельницы старого Кинижи.
Дурашливый малый имел привычку частенько беседовать с самим собой. Обычно люди говорят: кто сам с собой беседу ведёт, тот отпетый дурак. Ну, а Буйко думал иначе: он полагал, что умнее этого на свете ничего не бывает. Когда сам с собой рассуждаешь, мысли, как воробьи, не разлетаются в разные стороны, а спокойно текут по определённому руслу в одном, правильном направлении.
— Ох-ох, — начал Буйко разговор с самим собой, — это куда хуже, чем ходить пешком. С самого рассвета цепляться за дроги — дело не шуточное! Правда, путешествие я проделал задаром и, конечно, поступил, как мудрец. Жалко, в одном просчитался: не хватило у меня, дуралея, отваги стянуть с телеги копчёный окорок. Мне этот окорок намного нужнее, чем сборщику налогов. В брюхе у меня так урчит, будто оно и не брюхо вовсе, а вулкан накануне извержения. Ох-ох, и шагу ступить не могу — совсем онемели ноги. И что это тебе приспичило путешествовать, Буйко?.. А что было делать, когда невмоготу стало жить без хозяина моего Палко?.. Не уйди я — не жилец бы я был на этом свете. Так или этак, а сейчас и подавно я уже не жилец. Последним прохвостом буду, если выдержу больше одной версты. Околею от голода и усталости. И съедят меня, злосчастного, волки. Бедный, бедный Буйко! Даже косточек твоих не отыщут… Но, чу!.. Сдаётся, поёт охотничий рог. Видать, здесь большая охота. Пожалуй, вот что: прямо сейчас, на этом месте, возьму да и хлопнусь в обморок. Здесь меня, наверно, найдут. А потом будь что будет… Конечно же, что-нибудь будет…
Буйко, спору нет, мог улечься удобно, даже с комфортом: ведь его всё равно никто не видел. Но Буйко, обожавший побеседовать с глазу на глаз с собственной персоной, был не таков: наедине с самим собой он обморок разыграл по всей форме, будто на виду у широкой публики. Как и полагается, он сперва покачнулся, потом рухнул на колени и наконец распростёрся на земле. И даже изменился в лице, сделавшись бледным, как настоящий мертвец.
— Ну вот… — заметил он с удовлетворением. — А теперь поглядим, как поведут себя знатные господа-охотники, когда найдут на дороге бедного парня, умирающего от голода.
Буйко готов уже был заснуть, потому что спать он был мастер в любом положении. Но едва ткнулся физиономией в пыль, как вспугнули беднягу треск и хруст сухих ветвей. Буйко знал, что такой шум поднимает олень, когда мчится напролом по лесной чащобе. Продираясь сквозь дебри, олень откидывает голову назад, но широкие ветвистые рога всё равно ломают и крошат ветви деревьев. Когда же его травят, он бежит через самые густые кусты, не разбирая дороги.
Перепуганный зверь не заметил лежавшего на земле парня. В тот момент, когда Буйко приподнял голову, он мелькнул над ним как птица.
Но ещё быстрей пронеслась роковая стрела. Стрела со свистом рассекла воздух и вонзилась в грудь красавца оленя. С той стороны, откуда вылетела стрела, на дорогу вынеслись два всадника. В одном из них по огромным усам Буйко тотчас узнал Балажа Мадьяра. А как же было не узнать другого, того, кто выпустил в оленя стрелу! Ведь это был сам король Матьяш!
— Превосходный выстрел! — сказал Балаж Мадьяр.
И оба всадника подскакали к поверженному оленю. Он рухнул как раз на том месте, где пытался свернуть с дороги в лес.
— Чудо-зверь, будь я проклят! Двенадцать рогов. Неслыханная редкость в этих краях.
Охотники спешились и долго рассматривали добычу. А Буйко одним глазом то и дело поглядывал на знатных охотников, с волнением ожидая, когда его заметят.
Вскоре подоспели слуги, связали четыре оленьи ноги, подвесили тушу на шест и по узкой тропе понесли в глубь леса. Могучие оленьи рога волочились по земле, а ведь несли его два рослых, статных парня.
Долго ещё оставался незамеченным Буйко, пока король и военачальник не подошли к коням, которые щипали траву на обочине дороги под самым носом у Буйко и едва не откусили малому ухо, приняв его за лист подорожника.
— А это что такое?! — воскликнул король Матьяш, увидев лежавшего на брюхе парня с всклокоченными волосами, перемешавшимися с пылью и придорожной травой.
— Уснул бедняга… или умер… — сказал Балаж Мадьяр и коснулся спины Буйко той самой стрелой, которую только что выдернул из сердца оленя.
— Не думаю, чтоб он умер, — смеясь, заметил король, находившийся в приподнятом настроении после удачной охоты. — Мёртвые не сопят, а этот только и делает, что пыль из-под носа выдувает.
— В самом деле, тысяча чертей! Он сопит, он даже храпит… Должно быть, стащил бутылку с телеги сборщика налогов.
— Эй, малый! Вставай! — И Балаж Мадьяр больно треснул увальня по спине, но в тот же миг отпрянул назад: из одежды Буйко вылетело густое мучное облако. — Тысяча чертей! Мне показалось, что я угодил в бочку с порохом!
— А ну-ка, малый, на ноги, живо! Не то я заставлю тебя вскочить! — крикнул король Матьяш. Но Буйко только сильней захрапел.
— Да слышишь ли ты, бесёнок! На ноги живо перед твоим королём!
Буйко и ухом не повёл, продолжая храпеть во всю силу лёгких, и только сонным голосом пробормотал:
— Сейчас я сплю, а во сне я сам всегда бываю король.
Королю Матьяшу и смешно, и досадно слушать такое.
— Эй, вставай, не то подниму! — И король затрубил в небольшой рог.
На зов прискакал слуга в зелёной одежде и соскочил с коня.
— Отсчитай пять лёгких палок этому негодяю! — приказал король слуге.
Палки под рукой не оказалось, и слуга, срезав отличный свистящий прут, принялся с пристрастием отсчитывать удары:
— Раз, два, три, четыре, пять!
Но Буйко, принимая удары, не только ни разу не охнул, но даже не шелохнулся.
— Мне, государь, такого видеть не доводилось: ведь он и не охнул.
— Погоди маленько, сейчас я сам такого шума наделаю, что мигом глаза протру.
От такой неслыханной дерзости Балаж Мадьяр пришёл в бешенство.
— Прикажи, государь, отсчитать ему двадцать пять горячих, да дубиной покрепче.
А король Матьяш хохотал от души. Король был ещё молод и в хорошем настроении любил добрую шутку. Он опять протрубил в рожок, но теперь три раза подряд, и вскоре появился ещё слуга, только не в зелёной, а в красной одежде.
— Палач, эй, палач! Отруби голову этому строптивому прохвосту. Он отпетый лентяй, и нечего ему зря небо коптить. — Король обнажил меч и протянул слуге в красном.
Слуга обеими руками, схватил прямой и длинный королевский меч и, держа его наготове, стал возле головы упрямца.
— Удобно ли будет обезглавить меня, когда я лежу на брюхе? — учтиво осведомился Буйко, и в голосе его не было ни капельки страха.
— Самое удобное положение для казни, — решительно ответил палач.
— Слава тебе господи! А я уж испугался, что придётся встать. Ведь я совсем сонный.
При этих словах даже Балаж Мадьяр не удержался от смеха. И тут они оба, король и военачальник, разразились таким хохотом, что в лесу загремело.
Есть старинная поговорка в народе: «Смельчакам — счастье…» Развеселившись, хлопнул король себя по колену и сказал:
— Этого плута я прихвачу с собой!
— На кой ляд, государь, тебе эта заваль? Пусть проваливает ко всем чертям! — проворчал седоусый витязь.
Но король стоял на своём:
— Послушай, дружище. Этот малый либо и впрямь так ленив, каким представляется, либо так отважен, что равного ему я в жизни не видывал. Ежели ленив, то лучшего лежебоки для короля не сыскать; ежели отважен, то верностью своей он сослужит мне добрую службу… Как зовут тебя, сынок? — обратился король к ленивцу.