Сократ и Мы

Для точности надо сказать, что начинаются "алики" не с интереса к быту и преувеличенного внимания к своим потребностям. При правильной направленности последние никакой угрозы в себе не несут. Начинаются "алики" с равнодушия к общественной жизни, с нежелания вмешиваться в нее, с сознательно разделяемого амплуа маленьких, шаблонных людей с частными, "домашними", запросами и интересами (мы, дескать, люди маленькие; от нас мало что зависит – охотно умаляют они свою роль в общественном процессе, требуя, в качестве платы за самоуничижение, только одного – оставить их в покое). Вмешательство в общественную жизнь всегда было делом хлопотным, нервным и небезопасным, поскольку при этом задеваются интересы других людей, а то и целых учреждений. Вот почему "алики" хорошо знают свое место, что всегда с краю общества, семьи, дружбы, отцовского или сыновнего долга.

Задевают ли персонажей "Утиной охоты" интересы и проблемы общества, волнения и тревоги, которыми живет современный мир? Об этом спрашивать излишне, настолько привычна и характерна для них, скажем словами Ф. М. Достоевского, "какая-то чрезмерная узость жизни". В компании Зилова пи о чем другом, кроме как о бытовых нуждах, забавах и интрижках, не говорят, а если о работе – то иронически, не всерьез. Вы попадаете как бы в состояние "социального детства", допотопного безразличия к общим вопросам и духовным интересам.

Здесь в основном пустословят, сплетничают, купаясь в "стихии беспозвоночного слова" (по остроумному выражению М. А. Лифшица).

Послушать со стороны, жизнь покажется чем-то вроде универсама "тысячи мелочей".

Как говорили древние, "они вдаются в мелочи, значит, они нищие" 1. Нищие духом, члены компании говорят и рассуждают так, как будто в мире ничего существенного не происходит, как будто они напрочь выключены из общественной жизни. А если и связаны с нею, то внешне и случайно, так что и говорить ни о чем общественно значимом не могут, потому что не живут этим.

Вообще-то "алики" стремятся к общению, и, как правило, это общительные люди. Далеко не все они алкоголики, но алкоголю принадлежит важная роль в их жизни. Он символизирует жизнелюбие, отождествляемое со способностью праздно проводить время, кутить с друзьями, вести себя раскованно, не стесняя себя в "свободном" выражении чувств и мыслей. Алкоголь как бы санкционирует, "разрешает" деформацию мужского характера, граничащую с неизлечимой болезнью, с добровольным, растянутым во времени, самоубийством. Порок одновременно страшный и примитивный. Страшный – по силе разрушения тела и духа, а примитивный – по доступности и легкости, с какою можно иллюзорно избавиться от ощущения внутренней пустоты. Здесь животное, чисто телесное начало торжествует свою победу над свободным духом, сила которого концентрируется в воле. "Среди других прегрешений, писал М. Монтень, – пьянство представляется мне пороком особенно грубым и низменным. В других пороках больше участвует ум; существуют даже пороки, в которых имеется оттенок благородства, если можно так выразиться. Есть пороки, связанные со знанием, с усердием, с храбростью, с проницательностью, с ловкостью и хитростью; но что касается пьянства, то это порок насквозь телесный и материальный".

Оцепенение органов чувств и мозга, вызываемое опьянением, с одной стороны, как бы "развязывает язык" и создает иллюзию свободы самочувствия, самовыражения, а с другой – освобождает от беспокойства и ответственности за содержание публично проявляемых чувств и поступков (чего, мол, не наговорит и не сотворит человек во хмелю). Эту функцию всепрощенчества, закрепленную за алкоголем, зиловская компания усвоила хорошо, и потому никто из его приятелей не собирается обижаться на учиненное им накануне. И всем им, кроме Зилова (да и тому только теперь, после скандала в кафе), даже в голову не приходит задуматься, какую, собственно, жизнь они ведут и проживают и насколько они состоявшиеся люди.

Вопрос этот, заметим, имеет самое прямое отношение к проблеме алкоголизма, которая тесно связана, можно сказать, стыкуется с проблемой качества жизни людей, с тем, насколько глубоко, неформально включены те или иные из них в общественную жизнедеятельность.

С таким явлением, как пьянство, справиться, конечно, непросто. Бесспорно, нужны строгие законодательные, административные и воспитательные усилия, чтобы оградить общество, наш образ жизни и здоровье людей от губительной, разрушительной силы этого "веселящего" наркотика. Но очевидно, что искоренение этого несовместимого с социалистическим образом жизни порока помимо других важных мер предполагает преодоление явления, которое кто-то точно обозначил термином "социальная скука", предполагает расширение социального пространства и времени для развития человеческой индивидуальности.

Действительно, если сопоставить структуру потребностей тех, кто находится в плену у "зеленого змия", и трезвенников, то окажется, что многие непьющие слишком увлечены другими сторонами и сферами жизни, чтобы "отвлекаться" на пьянство. Они не хотят потерять (не получить) в своей каждодневной жизнедеятельности того, что существенно для духовно полноценной личности, не хотят лишить себя возможности удовлетворения важных человеческих потребностей – в творчестве, в познании, в искусстве, где "спьяну" ничего путного не сделаешь и сколько-нибудь ощутимого удовлетворения не получишь. Оказывается, трезвенникам интересно жить, трудиться, общаться друг с другом и без допинга, искусственного "взбадривания". Они воспринимают труд не только как средство заработка. Они живут полноценной, как говорят, богатой общественной жизнью (не скудной, не бедной именно в своем человеческом, общественном содержании), наполненной разнообразной деятельностью и активным отношением к окружающему миру. Для них общественная жизнь не сводится к формальному выполнению поручений, они реально и заинтересованно участвуют в решении разнообразных, больших и малых, общественных вопросов.

Здесь уместно вернуться к прерванному выше полемическому рассуждению Н. Г. Чернышевского: "Лучше не развиваться человеку, нежели развиваться без влияния мысли об общественных делах, без влияния чувств, пробуждаемых участием в них. Если из круга моих наблюдений, из сферы действий, в которой вращаюсь я, исключены идеи и побуждения, имеющие предметом общую пользу, то есть исключены гражданские мотивы, что останется наблюдать мне? в чем остается участвовать мне? Остается хлопотливая сумятица отдельных личностей с личными узенькими заботами о своем кармане, о своем брюшке или о своих забавах". Социальность не случайно издавна считается первым признаком принадлежности индивида к человеческому роду. Попытки обойти этот закон человеческой жизни, освободиться от связи с обществом либо отделаться формальным участием в его делах для личности добром не кончаются.

В том числе и в сфере, именуемой личной жизнью.

Вне активной, заинтересованной гражданственности – сопричастности, подтверждаемой на деле и делом, естественная сама по себе забота человека о личном благополучии, домашнем покое и достатке, не приносит желанного удовлетворения, счастья и радости. И здесь, вдали от житейских бурь и треволнений, социальное равнодушие и духовная скудость обязательно дадут о себе знать, наказав человека разочарованием, пресыщением, чувством пустоты. Так произошло с героем повести Н. Г. Помяловского "Мещанское счастье", который, добившись наконец достатка и покоя, вдруг осознает, что "счастье" не более чем тоска и скука. Ведь интимный характер любви или семейных отношений вовсе не означает, что они замкнуты в себе и абсолютно изолированы от внешнего мира.

Раньше или позже, прямо или рикошетом, по все, чем живут люди, – круг их интересов, запросов, потребностей – отразится и на любви, семейных отношениях. Да и сама любовь между мужчиной и женщиной немыслима без какого-либо общего положительного идеала – отнюдь не "дополнения" только к телесной близости и единству имущественных интересов. Иначе любовь была бы неотличима от мимолетной (или затянувшейся) связи, интрижки, сожительства.