Грешный ангел

К огромному удовольствию Бонни, Элай стукнулся головой о раму. Раздались ругательства.

– Какие у тебя дела с этим прохвостом? – спросил Элай.

– Хочу попроситься обратно на работу, – ответила Бонни, надеясь задеть его, – я соскучилась по работе «шарманки». – Сказав это, она пошла прочь.

– Бонни! – заорал Элай. – Проклятье! Вернись!

Бонни ускорила шаг.

Войдя в салун, Бонни заметила, что старые бильярдные столы заменили новыми. Видно, она и оплачивает мебель, которую вносили через боковые двери четверо вспотевших рабочих.

Форбс, наблюдавший за этим, повернулся, когда увидел Бонни. Наглая улыбка расплылась по его лицу.

– Принесла деньги? – радостно спросил он.

Бонни было жаль расставаться с деньгами, заработанными с таким трудом, она ненавидела Форбса и своего отца, подложившего ей такую свинью.

– Ты не получишь ни цента, пока не отдашь мне бумаги, – ответила она. – Кроме того, ты должен написать расписку о погашении долга.

Форбс галантно предложил Бонни руку.

– Может, обсудим это в кабинете? – сказал он. Бонни позволила провести себя в кабинет.

На втором этаже ущерб от наводнения был не так заметен. Форбс очень любил комфорт, поэтому эта часть здания была отремонтирована в первую очередь.

Из дверей, мимо которых они проходили, слышался смех: дела «Медного Ястреба», то есть азартные игры, выпивка и танцы, судя, но всему, шли неплохо.

– Люди постоянно удивляют меня, – заметил Форбс, открывая дверь кабинета.

– Тем, что набивают твой бумажник, – сказала Бонни. Она вошла в кабинет и, не удержавшись, проговорила: – Ходят слухи, что у тебя роман с Элизабет Симмонс. Я, конечно, не верю этому.

Форбс покраснел и повернулся к ней спиной.

– Почему же не веришь?

Бонни притворно вздохнула.

– Учительница все же занимает определенное положение в обществе. Надеюсь, Элизабет не настолько глупа, чтобы связаться с тобой, вернее увлечься таким… таким…

Форбс покраснел еще больше. Его карие глаза сузились, а руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки.

– Каким? – спросил он.

Бонни ликовала: стоило заплатить пять тысяч долларов, чтобы увидеть, как Форбс потерял свое завидное хладнокровие.

– Ну, с содержателем салуна, – весело ответила она, – со сводником, если хочешь.

– Я не сводник, – взвился Форбс.

Бонни притворилась испуганной и сделала шаг назад. Однако она так же спокойно продолжала:

– Это твои собственные слова, Форбс, – Бонни указала в сторону зала, – разве тем женщинам не платят за то, что они развлекают мужчин?

Форбс окончательно смешался. Должно быть, ему больше всего хотелось видеть Бонни на эшафоте.

Бонни открыла сумочку и вынула банковский чек, она отдавала ему все свои деньги до последнего цента.

– Долговые обязательства, пожалуйста, – сказала она, приближаясь к столу Форбса, – вместе с твоей распиской, конечно.

Форбс откинулся на стуле, поглаживая небритый подбородок. Он не потянулся к чеку, его карие глаза смотрели задумчиво.

– Элизабет, наверное, никогда не согласится выйти за меня, – вдруг сказал он.

Бонни замерла от неожиданности и даже почувствовала к нему что-то вроде симпатии. Однако она быстро опомнилась: в конце концов, она отдает ему все, что у нее есть.

– Скорее всего, ты прав. Разве порядочная женщина согласится обвенчаться с таким, как ты?

Форбс пришел в ярость.

– Боже, как добродетельна ты стала в последнее время! А ведь ты, Ангел, была самой соблазнительной приманкой в этом заведении!

– Я только танцевала, – сухо сказала Бонни.

– Да, ты просто танцевала с любым, кто может заплатить.

Бонни вспыхнула, доживи она хоть до ста лет, ей все равно не избавиться от намеков на то, что она была «шарманкой».

– Мне нужны были деньги, Форбс.

Форбс улыбнулся, но в его глазах все еще горело негодование.

– Они и сейчас нужны тебе, не так ли? – его улыбка стала шире. – Вот что я скажу тебе, Ангел. Если ты вернешься в «Медный Ястреб», я соглашусь простить долги твоего отца.

В холодной ярости она сунула чек под пресс—платье.

– Я не сделаю этого ни за какие деньги! – отрезала она, надеясь, что не пожалеет об этом.

Форбс вынул бумаги из ящика:

– Ты поставила точку, Ангел, – сказал он, вздохнув, – ты поставила точку.

Пятью минутами позже она покинула «Медный Ястреб», оставив там пять тысяч долларов, но сохранив гордость, уважение к себе и расписку Форбса.

Войдя в магазин, Бонни увидела Элая. Он рассматривал какие-то ноты, хотя она знала, что он никогда не интересовался музыкой и ни разу в жизни не подошел ни к одному инструменту.

– Что ты хочешь? – спросила она, снимая соломенную шляпу и швыряя ее на прилавок.

Кэтти взяла Роз и ушла с ней наверх.

– Не слишком-то ты любезна с покупателями, миссис Мак Катчен, – заметил с улыбкой Элай.

Бонни сорвала белый передник с вешалки и стала завязывать его на спине дрожащими руками.

– Ты проводишь целые дни в безделье? – парировала она. Странно, что ее больше угнетает пребывание Элая в пансионе Эрлины, чем утрата пяти тысяч долларов.

Вебб застонал наверху, и над головой послышался звук быстрых шагов Сьюзен.

– Кстати, – все еще улыбаясь спросил Элай, – как Хатчисон?

– Почти поправился, – ответила Бонни, подавив улыбку. Так вот в чем дело! Элай остается у Эрлины из-за того, что Вебб лежит в спальне Бонни!

– Многие поговаривают о тебе и Хатчинсоне, и мне это не очень нравится.

«Клянусь, что так!» – подумала Бонни, сохраняя невозмутимость.

– В этом нет ничего нового, Элай, – сказала она спокойно. – Люди давно болтают обо мне и Веббе.

– Он все еще в твоей спальне?

Бонни удивилась, что он знает об этом, но потом вспомнила: ведь он помогал доставить Вебба сюда.

– Конечно, – подтвердила она, – где же еще ему быть? Здесь есть еще только кровать Кэтти, но он слишком велик, чтобы поместиться на ней.

Выражение, с которым она произнесла слова «слишком велик», не ускользнуло от Элая: он побагровел.

– Я хотел бы взглянуть на Хатчисона, если ты не возражаешь, конечно.

В этот момент робкая маленькая женщина появилась возле прилавка с луком и картошкой.

Бонни пробила чек и ответила Элаю:

– Возражаю? Ну, конечно же, нет. Ему нужно общение.

Элай метнул на нее раздраженный взгляд и направился в спальню.

В магазин, весело улыбаясь, вошел Тат. С тех пор, как издательство было разгромлено, он работал на строительстве домиков и, кажется, был доволен. Он загорел и вытянулся, больше походя теперь на мужчину, чем на неуклюжего подростка.

– Добрый вечер, мэм, – сказал он, вежливо поклонившись, – я пришел на урок чтения.

Вновь подумав о пяти тысячах долларов, которые уплыли из рук, Бонни вконец расстроилась:

– Кэтти наверху, – сказала она.

Тат смутился: вечер за вечером, неделю за неделей он просиживал за кухонным столом, штудируя грамматику, чтение и искусство письма. Она всегда восхищалась этим. Бонни заставила себя улыбнуться, и Тат мгновенно расцвел.

Спустившись, Элай принес Розмари и ее великолепную куклу.

– Что ты надумал делать с моей дочерью?

– Розмари и моя дочь, – заметил он, – если позволишь, я проведу с ней вечер.

Ужасная мысль овладела Бонни, она выскочила из-за прилавка:

– Ты не возьмешь мою… нашу дочь в этот… в дом этой женщины!

– Чем не угодила тебе Джиноа? – спросил Элай, изобразив удивление.

– Ты хорошо знаешь, что я говорю не о Джиноа… Я говорю о твоей… любовнице…

– Моей… что? – поразился Элай.

– Не хочу уточнять, – ответила Бонни с отвращением, – при невинном ребенке.

Элай закатил глаза: – Однако ты сама многое позволяешь себе в присутствии ребенка!

Его ревность испугала ее. «С него станется, – подумала Бонни, – взять над ребенком опекунство, заявив, что девочка живет в неподобающей обстановке».

– Я сплю на диванчике, – поспешно проговорила она, – мне просто хотелось позлить тебя, когда я сказала об Эрлине.