Страница 27 из 47
Он был так измучен этими воспоминаниями, терзавшими его душу, что совершенно забыл о письме, которое доставил паж Гюи де Кюсси, и оно лежало на столе, невскрытое и никому не нужное. Прошло какое-то время, прежде чем Тибольд снова заметил его и, взяв в руки конверт, вскрыл и прочел письмо. Вряд ли он мог осознать то, что в нем сообщалось, и обдумать, какие меры нужно принять. Разум отказывался служить ему, и из всего прочитанного Оверн понял только одно: его ожидает какое-то новое несчастье. Не отдавая себе отчета он подозвал пажа и приказал подать лошадь.
– Что прикажете делать нам, сир? – спросил оруженосец. – Следовать за вами?
– Что?.. Ах да, конечно, – рассеянно отвечал Тибольд, – следуйте за мной…
И, оседлав лошадь, он бросился вперед, даже не заметив, что по-прежнему сжимает в руке письмо, переданное ему пажом Гюи де Кюсси.
Жара стояла невыносимая. Лучи полдневного солнца, отвесно падая вниз, пекли голову и туманили взор, что, конечно же, только ухудшало и без того тяжелое состояние Тибольда. Именно в этот день паж Гюи де Кюсси присоединился к его свите и, заметив, что граф держит в руке письмо его господина, робко приблизился и сказал:
– Есть ли какая-нибудь надежда, граф Оверн, что вы сумеете помочь сиру Гюи?
– Сир Гюи? – удивился граф. Пришпорив коня, он посмотрел на Эрмольда взволнованно и с беспокойством, словно ему стоило большого труда собрать свои мысли воедино и понять суть того, о чем ему говорили. – Сир Гюи… О ком вы говорите? Кто этот сир Гюи?
– Неужели вы не узнаете меня, граф Тибольд? – удивился юноша. – Я Эрмольд де Марей, паж сира Гюи де Кюсси, который, как вы можете догадаться, теперь в плену у англичан.
– Он пленник? – содрогнулся граф и, пристально посмотрев на Эрмольда, он добавил через минуту: – Ах, да… это правда. Я, кажется, что-то слышал об этом. Пленник… Что ж, я освобожу его.
– Нет, сир, не забывайте, что он в руках пятнадцатитысячной английской армии, и даже всего могущества Франции недостаточно для того, чтобы вызволить его из плена. Один только выкуп может вернуть ему свободу.
– Так заплати. Я дам тебе денег… Сколько просит султан?
– Султан, сир Оверн? Какой еще султан! Он пленник английского короля, и мы во Франции, а не в Палестине.
– Как это – не в Палестине! Ты просто болван! Разве я не чувствую на своем челе палящего солнца Сирии?.. Но к делу. Мы, кажется, говорили о выкупе… Так сколько просит султан? Де Кюсси… Мой храбрый товарищ… Думал ли кто, что ты станешь пленником неверных!..
Он снова взглянул на Эрмольда и сказал с досадой:
– Что ты стоишь, как истукан! Отвечай же, какую плату требует этот презренный султан?
Эрмольд лишь удивленно взирал на графа. Поняв наконец, что переубедить его будет напрасной тратой времени, он махнул на это рукой и кратко ответил:
– Не знаю точно, но думаю, что не меньше десяти тысяч крон.
– Подумаешь – десять тысяч! – воскликнул Тибольд, ум которого все больше и больше слабел от напряжения и бесполезных попыток вникнуть в суть разговора. – Я дам тебе вдвое больше! И на остаток ты сможешь купить себе стадо овец… Удались же в пустыню, где нет ни мужчин, ни женщин, и останься там, пока годы не убелят твои волосы, пока смерть не унесет тебя. Следуй за мной в Иерусалим, и я дам тебе золота, сколько нужно. Что же касается меня, то я дал обет принести покаяние в пустыне, в горах Ливана. Следуй за мной, говорю тебе, и у тебя будет золото.
Несмотря на путаницу в мыслях, граф Тибольд уверенно направлял свою лошадь по дороге в Париж. Он не заблудился в улицах и бесчисленных переулках этого города и благополучно добрался до монастыря святой Берты. Спешившись у ворот, он пригласил Эрмольда следовать за собой и быстро прошел в комнаты, которые занимал.
С минуту он постоял у двери в помещение, где хранились деньги, предназначенные на издержки по возвращении из Палестины, затем решительно распахнул дверь и, взяв у своего казначея ключ, открыл большой железный сундук, полный золотых и серебряных монет.
– Возьми их, – сказал он, обращаясь к пажу. – Бери, сколько тебе нужно. И скажи своему господину, что я рад бы прийти ему на помощь, – добавил он прерывающимся голосом, так, словно каждая фраза стоила ему невероятных усилий, – да, я хотел бы помочь ему лично… и сделал бы это, если бы только мог освободить сам себя. Но… но Оверн уже не тот, что был прежде … Мое сердце не очерствело, но моя голова… моя голова… Нынешним утром жгучее солнце пустыни… И Агнесса… да, Агнесса… ее холодность… Ну, бери же! Чего ты ждешь? Ступай к своему господину! Бери побыстрее золото да отправляйся…
Эрмольд не стал дожидаться иных указаний и, склонившись над сундуком, постарался ухватить как можно больше кошельков, полных звонкой монеты, и стал набивать ими карманы. Когда карманы раздулись от денег, он выпрямился и вопросительно поглядел на графа, словно бы спрашивая позволения уйти.
– Ты все еще здесь? – гневно вскричал граф, топнув ногой.
Эрмольд, будто он только и ждал этих слов, тотчас сбежал с лестницы и, оседлав лошадь, отправился на восток. Но едва он выехал из Парижа, как переменил направление, и поехал по дороге, ведущей на запад.
– Судя по ярлыкам на кошельках, у меня теперь не меньше двенадцати тысяч крон золотом, – рассуждал он сам с собой. – Дороги же кишмя кишат разбойниками, бродягами и прочим воровским отребьем. Мой конь устал, и, если на меня нападут, я вряд ли сумею спастись. Скоро уж ночь, а я даже не знаю, где мне придется заночевать. Что же делать? Если я буду возить это золото с собой, пока не отыщу своего господина, то подвергнусь большой опасности. Нет, я не могу рисковать. Поеду-ка лучше к Венсенскому отшельнику и вверю ему золото; пусть сохранит его до тех пор, пока я наверняка не узнаю, сколько требуется заплатить за моего господина и у кого он пленником.
Утвердившись в своем намерении, он без особого труда отыскал хижину пустынника Бернарда.
Старец ласково принял пажа и выслушал его рассказ, не перебивая. Эрмольд в точности изложил ему все, что случилось с тех пор, как он оставил своего господина, не утаив от него ни малейших деталей. С особенным жаром описал он свою встречу с Жоделлем и то, какие усилия предпринял, чтобы предупредить измену. Он с такой живостью изобразил отчаянье, овладевшее им, когда, приблизившись к высотам Мирабо, он увидел город и крепость во власти англичан, и был так простодушно искренен, что старец уже не осуждал его за медлительность, а посматривал на него с явной симпатией.
– И вы не встретили никого, кто избежал бы плена? – спросил отшельник участливо.
– Никого, кроме шута. Только ему посчастливилось спастись. Но стрела и его настигла, и он был так занят своей раной, что я не смог добиться от него ни одного путного слова. Когда же я стал упорствовать, Галон-простак завопил, как ненормальный, и, вскочив на коня, бросился прочь, да так быстро, что моя утомленная лошадь никак не могла догнать его. Тогда я отправился в Тур и за одну крону упросил клерка написать пару строк графу Овернскому, чтобы уведомить его, в каком положении находится мой господин. Я нисколько не сомневался, что благородный граф тотчас поспешит на помощь своему брату по оружию и, если понадобится, не поскупится и заплатит требуемый выкуп. Клянусь небом, он непременно сделал бы это, но… – юноша помедлил, подбирая слова, чтобы выразить как-нибудь помягче то, что он собирался сказать. – Но я нашел графа не совсем в том состоянии, в каком оставил, – выпалил он наконец.
– Я ничего не понял! Что ты хочешь этим сказать, юноша? Неужели достойный граф отказался помочь? Говори яснее!
– Увы, святой отец, разум больше не подчиняется ему. Я слышал от его оруженосцев, что это случилось с ним по возвращении из Касиньоля. Еще накануне вечером он был трезв и спокоен, как никогда, но, видимо, в замке короля произошло нечто такое, что окончательно выбило его из колеи, и он снова стал задумчив и мрачен, как это уже было с ним два или три года назад. Вернувшись домой, он не находил себе места от беспокойства, а наутро окончательно тронулся умом.