Экипаж Большого Друга

Помню, очередной длиннющий коридор и очередная дверь, но открылась она не в обычный кабинет-лабораторию, а в гигантский ангар с металлическими стенами. Мы вышли на галерею, опоясывающую его по периметру на высоте, как мне показалось, метров сорока. Потолок — лепестки диафрагмы, от нас до него ещё метров пятнадцать.

Самое главное расположилось внизу — тороид, состоящий из белёсого тумана, такое у меня сложилось впечатление. В диаметре около пятидесяти метров, а толщина метров пятнадцать, внушительная конструкция. Поверхность, кажется, струится и одновременно выглядит абсолютно несокрушимой. Вокруг него суетились, люди, какие-то механизмы, слышались разнообразные шумы, сливавшиеся в некий однородный гул.

— Вот он, наш бублик. Средство передвижения меж звёзд, — не без некоторого кокетства произнес Мирон. — Имени ещё не получил.

Мы же не могли оторвать взгляда от нашего корабля. Именно — нашего, ещё одна ступенька в понимании, что всё всерьёз, и отступать поздно. Корабль впечатлил не только размерами. При взгляде на него не оставалось сомнения, что видишь нечто, совершенно не подходящее под привычные определения, Иное, невиданное, почти чудо.

Потом, на занятиях, нам рассказали, что вещества в нашем корабле меньше чем силовых полей, что «туман» — внешнее защитное поле, а чёрное кольцо на внутренней поверхности тора — инициатор кокона двигатель-генератора. Много ещё чего мы узнали потом, а в тот момент как-то само собой у меня сорвалось:

— Я бы назвал его Большой Друг, — мне показалось, что корабль посмотрел на меня с любопытством и одобрением.

Димка, не задумавшись, угукнул. Мирон же тронул кнопку на браслете и сказал в усик гарнитуры:

— Внимание… — его голос прокатился по ангару, заглушая шум, — экипаж дал кораблю имя. Отныне он зовётся Большой Друг!

Люди внизу молча повернули головы в нашу сторону, одни зааплодировали, другие помахали нам, приветствуя, а один парень, невысокий, чернявый прокричал «ура!». Несколько секунд спустя работники внизу вернулись к своим занятиям. Герке вновь прикоснулся к браслету.

— Теперь вся база знает. Я воспользовался аварийным каналом. И за нарушение мне будет нагоняй. Но оно того стоило. Правда, ведь? — сказал он, блеснув улыбкой, что на мгновенье преобразила его лицо.

Я подумал, что с Мироном мы всё же найдём общий язык.

Экскурсия наша закончилась часа через три, по московскому времени наступила ночь, и мы решили заночевать на новом месте. Ужинали в кафе, обычное земное кафе, и всё бесплатно. Круглому еда понравилась, а мне было как-то не до гастрономии. Мысли, вопросы, сомнения роились и шумели в голове и во время ужина и тогда, когда я валялся на диване в своей каюте, а Круглый неистово терзал мой терминал — одному ему стало скучно, и он зашёл ко мне. Наконец, после очередного его «вот, блин!» я заявил, что завтра у меня ещё куча дел на Земле, хотелось бы встать пораньше, поэтому пора спать. Димка ушел, а я уснул только под утро.

Вот таким было начало.

Как я сказал, с того дня прошло четыре месяца. Три дня у меня и у Димки ушли на улаживание дел на Земле. Я съездил к родителям, отдал ключи от квартиры, наплёл, что уезжаю по делам фирмы в Америку, возможно, надолго. Послушал наставления отца, за всю жизнь, не уезжавшего от дома дальше двухсот километров, и молчание мамы. Ох уж это молчание, оно для меня тяжелее любой ругани, любого наказания. Раз мама молчит, значит, я не прав. Значит, она мне не верит. «Прости меня, мама, я расскажу тебе всё, после» — сказал я ей, когда уезжал, и увидел впервые за много лет её слёзы. Боже, что за наказанье — сначала Анюта, теперь вот мама. Не верь теперь в женскую интуицию.

Что делал Димка, я примерно догадывался. Наверняка, в нашем городе не одна дурёха решила дожидаться возвращения скитальца Круглого… а может, и одна. Как-то в последнее время стал мой друг сентиментален.

Что меня стало в последнее время радовать, так это здоровье. Режим, тренировки и всякие хитрые пилюли-процедуры сделали своё дело. Я забыл, что такое хроническая усталость, сонливость, голова сделалась легкой, мысли ясными. Сбросив пару килограммов, как ни странно, я вдруг обнаружил у себя мышцы там, где раньше не замечал.

Новые навыки давались поначалу с большим трудом, но постепенно появилось чувство, как будто я просто стал вспоминать то, что когда-то умел. До сих пор даже вождение машины было для меня делом напряжным, а сейчас я пилотировал планетарные модули не намного хуже пилотов со стажем. Но налёт в реале оставался небольшим, всего сорок часов, из них десять с инструктором.

С Круглым творилось примерно тоже самое. Если раньше он смотрелся бывшим спортсменом, то теперь выглядел, как настоящий атлет из рекламы чего-нибудь мужественного, например, зимних покрышек или горных лыж. И всё же. К концу четвёртого месяца стала меня мучить иногда беспричинная тоска. И вот за что я люблю Димку Колесниченко — за умение почувствовать момент, «попасть в струю».

Как-то вечером он появился у меня в каюте в тот момент, когда я пытался выполнить стойку на одной руке на спинке стула. Он улыбался так загадочно, что я задал свой вопрос сразу, как только его физиономия просунулась между дверью и косяком. Возможно, я был немногословен:

— Ну?

— Дык!

— …

— Ты прав, новость совершенно потрясающая. У нас завтра увольнительная, так сказать. Руководство, взвесив, измерив и прикинув на глаз, решило — нам нужен отдых.

Он добился своего, стул дрогнул, и я таки сверзился на пол, правда, грамотно сгруппировавшись.

— Не знаю, друг мой, — отвечал я, поднимаясь с пола. — Я должен подумать. У меня, видите ли, некоторые проблемы с силовой подготовкой… координация движений порой подводит. Не следует ли мне, по вашему мнению, напротив, уделить большее внимание тренировкам?

— Не думаю, коллега. Мне думается, что ваши проблемы имеют свои корни в отсутствии свежих впечатлений и некотором гормональном застое. Во время беседы с доктором Корниловым мы сошлись именно на этой точке зрения.

— Так ты что, ему челобитную подавал?

— Не-а. Просто припёрся в кабинет и возопил «не могу больше! Пустите на воле погулять, гражданин начальник!». И дрогнуло сердце сурового старика. Так что, дней на пять Землю нам отдали на разграбление.

Вот тут я и понял, что отпуск — именно то, что мне сейчас необходимо больше всего. Пусть, что угодно, говорят о вреде таких перерывов, плевать. Хочу гулять.

Если б ещё знать заранее, к чему приведёт наше «хочу».

Нельзя войти в одну реку дважды. Пробовал, знаю — нельзя. И всё же каждый раз приходится осознавать простой факт заново. Вот они — наши ребята, стоят напротив, улыбаются, жмут руки, хлопают по плечам. Анька не выдержала, повисла на шее, чмокнула:

— Сашка! Какой ты стал…мужик. Давай рассказывай, как вы там. Почему Дима не приехал?

Дима, умный, он заранее чувствует такие моменты. Он сразу заявил — нет, мол, пока меня не тянет на вечер воспоминаний. Смотрю вот на них и вижу расстояние, что нас разделило, и похоже, что навсегда. Они остались, а мы ушли и продолжаем идти. Останься я тогда, были бы мы вместе, были бы у нас общие радости, проблемы и общая жизнь.

Они остались всё такими же — милыми, умными и разными, но остались. Глядя на них, я теперь мог лишь радоваться, как радуются, общаясь с детьми. И не мог поделиться с ними чем-то серьёзным. Впервые я почувствовал, что смотрю на Анюту как на младшую сестрёнку, до сих пор всё было с точностью до наоборот.

Мы прошлись по нашей, нет, по их, новой лаборатории, на вывеске которой, конечно же, значилось «Лаборатория света и тьмы». Серьёзная фирма может себе позволить некоторую несерьёзность. Богатство и роскошь оборудования ещё недавно могли повергнуть меня в шок. Мечта фаната-технаря, а не фирма.

Я пробыл там больше часа и ушел с чувством невозвратимой потери. Прошлое хорошо в воспоминаниях, но встречаться с ним. Увольте. Город постарался соответствовать настроению — осеннее небо готово к дождю, облетевшие деревья, серые дома и спешащие спрятаться под крышу люди. Я шёл по городу без цели, просто шел, как любил ходить по лесу, вдыхал холодный воздух и чувствовал, как постепенно освобождаюсь от остатков того, что было моей сутью ещё совсем недавно.