Песнь сирены

При воспоминании о прошлом, пока Элис читала и перечитывала письмо Генриха, а Раймонд разглядывал ее, губы Вильяма опять дрогнули. Он чуть было не поссорился с Ричардом из-за этой самой учебы. Вильям совсем не хотел терять время за такими бесполезными занятиями, как чтение и письмо. А для чего тогда, спрашивал он, все эти писари, если не для писания и чтения за своих знатных покровителей? Он очень сердито сказал Ричарду, что тот насильно хочет заставить его учиться; часами корпеть над книгой или мучительно выводить знаки на сплошь исписанном пергаменте только для того, чтобы он не смог превзойти Ричарда в искусстве владения оружием. Ричард побагровел до корней волос (так было всегда, когда он сильно злился), но не стал оправдываться. Его темные глаза на мгновение налились кровью. Но потом это прошло, и вместо гневных молний смех заискрился в глазах; Ричард как бы признал правоту Вильяма. У него, королевского сына, было несколько привилегий, и одна из них, он сказал это, усмехнувшись, – не страдать в одиночестве.

Вильям помнил, как боялся отец, случись ему мальчишкой прекословить Ричарду. Это пугало и сковывало настолько, что в следующий раз он осторожничал, а если и ссорился с Ричардом, то тайком от отца. Иногда последствия ссоры скрыть было невозможно. Как-то раз они с Ричардом вернулись в крепость окровавленными и все еще огрызающимися друг на друга. И тогда отец отвел Вильяма в сторону и велел никогда больше не злить принца.

«Он похож на своего отца, – предупреждал старый сэр Вильям, – а Джон никогда не забывал обид и никогда не прощал неуважения, даже незначительного. Срок давности для него не существовал и пусть пройдет десять или двадцать лет, но он обязательно отомстит. Неважно прав или не прав.»

Вильям посмотрел тогда на отца с изумлением. Он знал, Ричард не злопамятен. Ричард мог, конечно, разозлиться, ведь у него сильный и горячий характер, но если уж что-нибудь решал, то решал окончательно и навсегда. Вильям рассуждал просто: для него основным было то, что каким бы разгневанным не был Ричард, он защищал свое мнение так же честно, как и его оппонент.

Годы доказали правоту Вильяма относительно Ричарда Корнуолльского. Люди, хорошо знавшие старого короля, в конце концов поняли: в темных глазах Ричарда намного чаще искрился смех, нежели злоба или жадность, присущие Джону. Ричард тоже любил деньги и был честолюбив, ведь в нем горело горячее желание повелевать, а для этого нужны деньги; но ни жадность, ни честолюбие не пересиливали других соображений, которыми руководствовались предыдущие поколения династии Плантагенетов. Своими владениями Ричард управлял сам и делал это очень хорошо. Он был похож на отца вниманием к мелочам и деталям своей власти, отсутствием крайностей, способностью оставаться справедливым независимо от титулов и положения людей.

В течение по крайней мере десяти лет те, кто хотел видеть свою страну живущей под хорошим правителем в мире с собой самой, сетовали про себя на несправедливость старшего сына короля. Никто и никогда тем не менее не осмелился бы поднять вопрос о замене на троне Генриха Ричардом. Такой человек умер бы на месте, и задушил бы его сам Ричард своими сильными руками. От отца Ричард главным образом отличался абсолютной преданностью любому, кто эту преданность заслуживал. И чтобы там ни говорили о Генрихе, о его обидчивости, мстительности, изменчивости в намерениях и ненадежности в отношениях с людьми, Ричард никогда не давал повода усомниться в своей любви к брату. И не важно, что они иногда злились друг на друга, ведь никто из них никогда не сомневался в другом.

– Папа?

Вильям вернулся от воспоминаний к действительности. Ричард оказался прав относительно уроков чтения и письма, Вильям признал это довольно скоро и понял, какое удовольствие можно получать от книг. Поэтому он не мог отказать своему единственному ребенку, отраде глаз своих, в тех радостях и утешении, которые сам находил в чтении. В итоге Элис стала гораздо более образованной, чем другие женщины ее положения. Раймонд, безусловно, не находил ничего особенного в том, что это чудо красоты и грации умеет читать. Он скорее счел бы недостатком ее невежество. Когда кто-нибудь поднимается по социальной лестнице, его образованность приобретает особое значение. Юг Франции был более светским, более космополитичным, более изысканным, нежели Англия. Так, например, мать и сестры Раймонда тоже знали грамоту, но он ни на минуту не забывал, что они – очень знатные леди, а Элис – лишь дочь простого рыцаря.

Элис вернула письмо короля отцу и сделала легкий реверанс Раймонду. Ощутив ее движение в свою сторону, рыцарь очнулся и ответил глубоким, изысканным поклоном. Вильям едва сдержал улыбку. Ему было немного жаль Раймонда, а вот за Элис он нисколько не беспокоился. Дочь знала себе цену, осознавала свое положение и, видимо, ее не сбивали с толку льстивые речи наемников, слышимые постоянно.

– Я приветствую вас, – официальным тоном произнесла Элис, чем удивила Вильяма. Обычно она была очень дружелюбна и весела. – Если вы пойдете со мной, – продолжала она, – я покажу вам всю крепость и представлю тем, кто обязан вас знать. Папочка, я знаю, ты хочешь вернуться к своим счетам.

– Хочу… – Вильям замолчал.

Чтение скорее было развлечением, а вести финансовые дела требовалось всегда. Элис разбиралась в них лучше, чем он, и занималась этим уже несколько лет. Вильям думал сейчас совсем не о том, он старался придумать подобающий случаю ответ на письмо Ричарда по поводу епископа Винчестерского, и Элис знала это. Почему же она не сказала «Ты хочешь вернуться к письму Ричарду» или что-нибудь в этом роде? Впрочем, обычно у Элис на все, что она делала, были свои причины. После некоторого замешательства Вильям добавил:

– Да, конечно, – и вышел.

Элис улыбнулась.

– Может быть, вы хотели бы снять свои доспехи и переодеться в более удобную одежду, прежде чем пойдете знакомиться с нашими людьми? – предложила она.

Раймонд густо покраснел. Выглядеть нищим перед Элис было как-то неловко, не то что раньше перед Вильямом.

– У меня нет другой одежды, – признался он.

И это было правдой. Раймонд сразу уехал из Тур-Дюра, замка отца, когда тот сказал, что не может поддержать его гасконскую затею. Уехал, ничего не прихватив с собой из одежды, а в том, в чем был – хорошей кольчуге и простом плаще. Ничего не видя вокруг, Раймонд проскакал двадцать миль и остановился, только когда конь совсем ослаб, у какого-то аббатства. Там он оставил свой щит, раскрашенный в цвета отцовского герба, со знаком старшего сына дома. Раймонд одолжил также небольшую сумму денег у аббата, которому, он знал, отец сразу же их вернет. На новый щит с эмблемой в виде силуэта мужской головы (Раймонд решил, что она ему вполне подходит и вполне неплохо смотрится) ушла большая часть денег. Остальные он берег для особых целей, например на еду в дороге или если не сможет найти дом, готовый приютить его.

К удивлению, после его признания, Элис улыбалась ему сердечнее.

– Ничего, – сказала она весело, – это нетрудно будет исправить. – Жестом девушка подозвала калеку-управляющего. – Это сэр Раймонд, Мартин. Он теперь будет жить у нас и может занять комнату в северной башне. Ему нужно принять ванну. Пока ее будут готовить, поднимемся ко мне, и я дам для него одежду. – Затем, обращаясь к Раймонду, она добавила: – Увидимся за ужином.

Элис убежала. Мартин продолжал стоять, наблюдая, как Раймонд провожал ее взглядом.

– Она – единственный ребенок лорда, – сказал он мягко, но предупреждающе, – и наследница всего, что у него есть.

Мартин не сказал «Она не для таких, как вы», ноименно это имел в виду. Раймонд нехотя отвел глаза от двери, за которой исчезла Элис, и посмотрел на Мартина. Конечно, управляющий прав. Об этом не может быть и речи: наследнику графа д'Экса нельзя жениться на не имеющей никакого веса в обществе девушке из Англии. Ему в тот момент даже в голову не пришло, что мысль о женитьбе была весьма странной. Раймонд никогда прежде не думал о браке. Но теперь, вдруг влюбившись в дочь не очень знатного рыцаря, его естественным решением было добиться желаемого.